Малый средиземноморский трактат

о пользе воспоминаний

Часть I
2008

1

           У бармена была неважная память на лица, но регулярных посетителей – а их было порядка трехсот – за четыре месяца работы в кафе он выучил досконально. Запоминать кроме лиц было, собственно, нечего, так как все носили однотипные темные костюмы со светлыми рубашками и галстуками неброских цветов – своеобразную униформу лондонского Сити. Кто-то сутулился, кто-то был по-спортивному строен, у кого-то на пальце могильно блистала золотая печатка с овальным черным камнем, но всё, что располагалось ниже подбородков, по преимуществу было таким, словно сошло с одного и того же конвейера. На взгляд бармена эта людская масса сильно напоминала армию новобранцев, которой еще не выдали ни оружия, ни знаков различия.
           Многих он знал по именам, но не показывал вида, зная, какую нелюбовь англичане испытывают к фамильярности. Сам был родом из небольшого городка на юго-западе Венгрии. После окончания Будапештского университета, проработав два года школьным учителем географии, он приехал в Лондон, чтобы во-первых выучить английский, а во-вторых — никогда не возвращаться обратно. В мечтах у него был Лондонский Королевский колледж, работа дизайнером и собственная студия в «OXO Tауэр». За неимением средств пока приходилось варить кофе и отсчитывать сдачу в заведении на углу Кэннон и Брэд-стрит.
           Больше всего посетителей появлялось в обеденное время. В час дня у новобранцев в однотипных костюмах начинался ланч, и они, спустившись со своих устремленных в зеленовато-мглистое лондонское небо офисных этажей, выходили на улицу и отправлялись в кафе, где улыбчивый бармен с крашеными волосами, цвет которых менялся каждую неделю, выдавал им бумажные стаканчики с пластиковыми крышечками, а в них – капучино, латте, американо – кто что пожелает. Кофе ароматно дымил сквозь щель в крышечке, бармен многоруко суетился посреди своей шипящей и звякающей машинерии, а входная дверь впускала в кафе звуки с улицы и затем, плавно затворяясь, душила их.
           У бармена было хобби. Тайком от посетителей он рисовал их портреты. Когда народ шел непрерывным потоком, не могло быть и речи о том, чтобы достать из-под прилавка грифель с планшетом и, устроившись на высоком табурете, заняться рисованием, — он и его напарница, худенькая индианка Зита, едва успевали обслуживать посетителей. В такие моменты бармену опять приходила на ум военная аналогия. Выстроившиеся гуськом к прилавку посетители напоминали ему патроны в ленте, заправленной в безотказно щелкающий кассовым аппаратом пулемет бара. Зита спускала курок, бармен шустрым бойком летел вдоль прилавка к кофеварке, а в кошельке посетителя воспламенялся заряд. Получив порцию кофе, гильза в иссиня-черном пиджаке сверкала вежливым оскалом и отскакивала к столику или дальше – к самым дверям заведения. По утрам стреляли короткими очередями, в обед длинными. В промежутке между завтраком и ланчем звучали одиночные выстрелы.
           В третьем часу, навоевавшись, бармен усаживался на высокий табурет, с которого был виден весь зал, клал на колени планшет и зарисовывал профиль или анфас клерка, одиноко жующего за столиком бутерброд с куриным филе. Рисунки, сделанные без спешки, выходили неплохо, но не настолько, как хотелось бы самому рисовальщику. Получалось слишком достоверно, почти банально. В четыре часа, закрыв входную дверь — вечерних посетителей в Сити не было – умывая кофейную машину, прилавок и руки, бармен настойчиво размышлял о недостатках своего стиля. Работа сгодилась бы для портфолио, которое он однажды представит в приемную комиссию Королевского колледжа, и Зита одобрительно кивала, глядя на законченные портреты, но сам он чувствовал, что месит допотопную глину, тревожит прах классической школы рисования, звенит копытом о старинную мостовую. А ему хотелось быть современным. Делать стильные вещи. Такие как Миллениум-бридж, как Дом-Огурец, как Лондонский Глаз…
           Однажды у бармена не на шутку разыгралось воображение. Прорабатывая затяжную обеденную очередь и отстрелив очередной черно-синий патрон, он увидел перед собой знакомое лицо — трейдера по имени Артур, чей белый лоб и вислые щеки всегда производили на него впечатление крайнего нездоровья. В этот раз на лбу Артура сиял алый прыщ гигантских размеров. В руке Артур держал бутерброд с тунцом в пластиковой упаковке. Он заказал капучино с корицей, большую порцию, и задумчиво потер пальцем лоб возле прыща. Зита пробежала пальцами по кнопкам кассового аппарата, бармен метнулся к кофейному агрегату.
           Стоя спиной к очереди, он вновь представил себе гипсовое лицо Артура. Воображение зажгло над бровями трейдера ярко-красный фонарь. Вот сейчас Зита нажмет на курок с надписью «Итог», фонарь тревожно замигает, выдвинется из белого лба и лопнет, забрызгивая кровью и гнойными ошметками длинный прилавок, бутерброд с тунцом, плоскую грудь Зиты и спину стоящего у кофе-машины бармена. А сам Артур как ни в чем ни бывало возьмет стакан капучино, сорвет пластиковую крышечку и пойдет вдоль обомлевшей очереди к дверям, на ходу заливая кофейную жидкость в образовавшуюся во лбу дыру.
           Зита нажала. Ничего, разумеется, не произошло. Звякнули монеты, которые Артур выложил на прилавок, в очереди сухо кашлянули.
           Бармен поставил на стойку стакан с капучино и, чувствуя, что им движет какая-то неведомая сила, бросился к своему планшету. Не обращая внимания на удивленную Зиту, он за несколько секунд, хищно впиваясь грифелем в бумагу, изобразил лицо Артура. Впалые щеки, прилизанные волосы – все точь-в-точь, как у него, но вот нос – оказалось, что у трейдера он кривоватый, а глаза – распахнутые, с редкими и невероятно длинными, загнутыми вверх ресницами, а мочки ушей – мизерные, почти отсутствующие, с намеком на особую породу людей, которая всюду пролезет и ни за что не зацепится. Прыщ, который так неожиданно высветил ничем не примечательное лицо Артура, превратился в сквозную рану, в отверстие которой была видна улица и зад проезжающего по улице автобуса.
           После закрытия кафе бармен попросил у Зиты тюбик губной помады и закрасил силуэт автобуса глянцевито-красным цветом. Наблюдая за окончанием работы, его напарница негромко произнесла: «Какая дикость!» Но во взгляде Зиты бармен прочитал неподдельный восторг.
           С этого момента бармен начал рисовать в спринтерской манере. Мягкий, крошащийся уголь, он заменил на прочный грифель, отказался от вязких цветных мелков и добавил в свой арсенал набор капиллярных ручек. Рисовал черным по белому. Четко. Быстро. Закончив художественный забег, отбрасывал планшет и возвращался к тубам с кофейным зерном, к стопке бумажных стаканчиков, к проголодавшейся клиентуре, среди которой мелькали недавние натурщики, – к роли пулеметного бойка. Последнюю, цветную деталь рисунка добавлял позднее, в спокойной обстановке, выбирая в качестве источника цвета случайный предмет – губную помаду Зиты, фруктовый джем, пару капель кофе… Нередко использовал прием аппликации, – тогда в дело шли лоскуты из глянцевых журналов, рекламных открыток, кофейных стаканчиков. На одном из портретов роль зрачков выполнили две искристо-бордовые паетки, оторвавшиеся от платья Зиты.
           В тот же день, когда родился новый стиль рисования, бармен услышал слово «кризис». Вскоре оно зазвучало чаще, переползло из уст посетителей в заголовки газет, и наверняка угодило в телевизионные репортажи. О сюжетах теленовостей бармен не мог судить с уверенностью – в тесной комнатке, которую он снимал в Баттерси, телевизора не было – там с трудом помещались кровать, платяной шкаф и стул, служивший одновременно прикроватной тумбочкой. Не было телевизора и в кафе. Предполагалось, что во время обеда финансисты должны отдыхать от светящихся экранов. Однако с тех пор, как слово «кризис» крепко засело в головах окружающих и прочно обосновалось в газетах, люди из Сити, казалось, совсем перестали заботиться об отдыхе. На столиках появились ноутбуки, в очереди вместо шуток и разговоров о футболе повторялись выражения «обвал рынка», «плохие долги», а некогда энергичная армия новобранцев все больше напоминала обескураженное неприятельским натиском войско.
           Есть к счастью меньше не стали. Одно время бармен с Зитой опасались, что погрустневшие лица и фиолетовые мешки под глазами – это дурной знак, и пресловутый обвал рынка может повлечь за собой падение аппетита. Но вроде все обошлось. Ели не так, как раньше, с рассеянными лицами, сосредоточенно – но все-таки ели. Особенно налегали на бутерброды с тунцом. Как будто, могущественный финансовый мир, осознав свою катастрофическую несостоятельность, не нашел лучшего утешения, чем тунец. Все, как один, принялись жевать тунца в надежде, что рано или поздно все перемелется. Я жую, следовательно я существую. И пока я ем тунца, никто не съест меня.
           Мало смысливший в экономике бармен силился понять, что происходило вокруг. Он пришел к выводу, что кризиса бояться не следует. Кризис это не что иное, как психическая атака. Дело, скорее всего, было так. В одном из высоких зданий в Сити кто-то из черно-синих не сдюжил с подгулявшими нервами. И никто не пришел ему на помощь. На близких к небу позициях каждый сам за себя. Но одна истерика неизбежно рождает другую, и паника за отдельным столом хищно бросается на людей за соседними столами. Начинается эпидемия страха.
           Вдобавок вмешались хитроумные провода – пресловутое информационное пространство. То, что раньше могли удержать стены, вмиг разлетелось по Сети и тревожно высветилось на экранах компьютеров в других высоких зданиях – и в тех, что через улицу, и в тех, что в Докландс в восточной части Лондона. Затем тревога продолжила свой путь через океан и свела с ума людей в офисных зданиях по обе стороны Атлантики. Оказалось, что истерика – чрезвычайно заразная вещь, и нет ничего веселее паники, потому что во всеобщем сумбуре можно делать сумасшедшие вещи – можно проскакать в приличном обществе козлом, можно распотрошить бюджет увязшей в кризисе страны… Можно делать все, что захочешь, но самое интересное – пугать! Ведь когда пугаешь других, то самому становится не так страшно.
           Не было никаких сомнений, что тот самый клерк, который первым забился в истерике, спустя пару недель уже глядел Наполеоном, чувствовал себя реформатором, финансовым акушером, провидцем, который раньше других понял, что экономика грезит о том, как бы ей сподручнее сбросить с себя непосильное бремя накопленных обязательств. И что простого выхода тут нет – придется кесарить.
           Иногда бармену казалось, что сбрендившим клерком вполне мог оказаться Артур, обладатель роскошного прыща. Вызывало иронию то, что однажды на лбу лондонского трейдера лопнул прыщ, а эхом бабахнула вся мировая экономика. Но тут следует заметить, что не все убоялись. Многие продолжили свои занятия, как ни в чем ни бывало: варили кофе, продавали закуски, делали рисунки, готовились к вступительным экзаменам, принимали эти самые экзамены, рассматривали рисунки, жевали бутерброды, пили кофе. И поскольку Лондон был, если можно так выразиться, у бармена в кармане, а Королевский колледж продолжал стоять на прежнем месте, то повода поддаваться всеобщей панике по эту сторону прилавка – не наблюдалось. Правда, у Зиты заболел отец, и она третью неделю уходила из кафе сразу после обеда, но с половины третьего и до закрытия бармен неплохо справлялся и один. Отцу Зиты должны были вскоре сделать операцию. Из Калькутты, откуда происходила их семья, ждали родственницу, опытную медсестру. Она собиралась ухаживать за отцом после выписки из больницы.

2

           Во вторник в половине третьего Зита надела клеенчатую куртку, попрощалась и направилась к выходу. В дверях она столкнулась с высоким грузноватым посетителем в черном костюме с черным галстуком. Бармен сразу его узнал. Высокого мужчину звали Стивен Харт. На вид ему было чуть больше тридцати, в кафе он всегда приходил в одиночку, разговаривал у стойки мягким басом и, глядя круглыми коровьими глазами, улыбался без всякого повода. Работал он бухгалтером в синеоком здании через дорогу.
           Как бармен «знакомился» со своими клиентами? В этом не было никакой загадки. Чаще всего он прислушивался к разговорам у прилавка, где порой проскакивали и имена, и должности, и даже размеры годовых бонусов. Кроме того подмечал надписи на бэджах, которые посетители иногда забывали снять, выходя из офисов. Обращались к нему редко. Во-первых, заказы как правило принимала Зита, а во-вторых в лице бармена было что-то такое, что не располагало обитателей Сити к общению. Он не раз замечал, что даже наиболее жизнерадостные посетители, встретившись с ним взглядом, стирали с лица улыбку и принимались сосредоточенно всматриваться в строчки меню на стене. Что-то выдавало в бармене человека другой культуры, натуру с мыслями о чем-то чужом и далеком, пришлого или, как любят выражаться на дальнем конце Европы, «понаехавшего».
           Драпанувшие из Восточного блока в воображении лондонцев прочно связывались со служителями непонятного культа. Они хоть и осели в цивилизованной стране, но не столько радуются комфорту и благам цивилизации, сколько страдают от того, что не могут жить по-старому. И бес их разберет, чего им не хватает. Толи ритуальных танцев у костра, толи стакана мутной самогонки, толи старого дедовского ружья, с которым ходят в лес на медведя? Чужаков вычисляли разными способами: по акценту, по грубовато-атлетическому телосложению, по чересчур упругой коже, по любопытному и диковатому блеску в глазах. Бармен не раз поражался способности лондонцев отделять «своих» от «чужих» и часто был свидетелем того, как в разговоре с пришлым кто-то из местных неожиданно спрашивал: «Where are you from?» Этот вопрос означал не что иное, как провал, поражение, очередную неудавшуюся попытку сойти за своего. Человека ставили на место, разом указав, что он здесь на положении гостя – и не факт, что желанного. Бармен чувствовал себя увереннее, надежно отгородившись от «Where are you from?» стойкой кафе. Тут его не трогали, а он мог рисовать, зарабатывать на жизнь, откладывать на учебу и, конечно же, – слушать разговорную речь – пусть в обрывочном, но идеальном исполнении.
           С некоторых пор он стал перекрашивать волосы. Каждую неделю начинал то с зеленой, то с фиолетовой шевелюры. При виде его аляпистой прически взгляды некоторых клиентов теплели и переставали убегать в сторону. Правда, заговаривать с ним все равно не решались. Сам он тоже предпочитал помалкивать. Слушал, смотрел, виртуозно управлялся с кофейной машиной, показывал рисунки Зите. Дома, стоя перед зеркалом, дергал себя за цветные перья волос и тренировал улыбку, чтобы получалось не так вымученно, как у других «понаехавших».
           Глядя на Стивена, бармен заметил, что тот ведет себя несколько странно. Потоптавшись в центре зала, Харт опустился на стул за свободным столиком и уставился в разворот газеты за столиком по соседству. Потер массивной ладонью щеку. Посмотрел на дверь. Вид у него был необыкновенно растерянный. Несколько часов назад он заходил в кафе – покупал американо и багет с ветчиной. Выглядел более-менее нормально, как и большинство слегка помятых с утра черно-синих новобранцев. Бармену, кстати, очень нравилось наблюдать, как утренний порцион разглаживает складки на их физиономиях. Как зажигаются светодиоды в их зрачках. Как исчезают с лиц остатки сна.
           Стивен не отличался бойкой внешностью – ему мешало мешковатое крупнокалиберное телосложение – но таким раскисшим бармен его еще никогда не видел. Что-то случилось с бухгалтером в промежутке между девятью утра и половиной третьего дня. Неведомым образом купленный Стивеном багет с ветчиной превратился в самого Харта, а Стивен – видимо, ничего другого ему не оставалось – превратился в бледно-розовую ветчину. По какой причине – неясно.
           Снова открылась входная дверь, и в кафе вошла молодая женщина, стройная и эффектно одетая. Тесный наряд так откровенно подчеркивал достоинства ее фигуры, что у бармена перехватило дыхание. Вероятно она ошиблась адресом, и бармен решил, что она немедленно развернется и покинет кафе. Он впился в нее взглядом, смело рассматривая чуть скуластое лицо, высокую полную грудь, талию, наводившую на мысль о песочных часах, и ноги, обутые в алые туфельки на квадратном каблуке.
           Ну, конечно же, сейчас постоит и уйдет! Роскошная птичка заглянула в неподходящую кормушку. Ее место не здесь, а в дорогих ресторанах Сохо или Ковент Гарден. Вот она неприязненно посмотрела на холодильник с бутербродами, на прилавок из дешевого пластика, на бармена, замершего, словно музейное чучело… Сейчас повернется и унесет свою ослепительную красоту прочь. Наверняка где-то неподалеку ее ждет авто с личным водителем. Интересно, кто она такая? Актриса, поп-дива, телеведущая? Одна из жен нефтяного Гаруна-Аль-Рашида? С некоторых пор нефтяные «гаруны» зачастили в Лондон, а то, что они не любят путешествовать в одиночку – это общеизвестный факт.
           Ну, что же ты стоишь? Иди! Трое мужчин в кафе, которым выпало счастье увидеть тебя, весь остаток дня будут под впечатлением, а возможно и завтра не раз тебя вспомнят. Вон как скосил глаза седоватый клерк с газетой… До неузнаваемости преобразилось лицо Ветчины-Стивена – был прохудившийся мешок, а теперь и глаза заблестели, и рот пытается растянуться в подобие улыбки…
           Но, удивительное дело, женщина не вышла из кафе! Она кивнула Ветчине-Стивену и направилась к его столику. Тот вознамерился было встать, но незнакомка остановила его движением руки. Бармен и седоватый клерк оценили изящество и точность ее жеста. Женщина пододвинула стул и села напротив Стивена. Все делала грациозно – грациозно поправляла волосы, грациозно поставила на столик небольшую алую сумочку, одного с туфлями цвета, и теперь, когда она оказалась в профиль к бармену, в ее внешности засквозило что-то знакомое. Нет, не по киноэкрану и не по журнальным фотографиям! Не связь с кино или телевидением делали ее внешность такой знакомой. В ней угадывалась уроженка Восточной Европы. Точно. Тут ничего общего с лощеной Британией или цветочной Францией, она родом из Восточной Европы, из колыбели самых красивых женщин планеты. Если только она подойдет к стойке, то бармен наберется смелости и обратится к ней на венгерском. Почему бы и нет? Вы не знаете, сколько в Будапеште красивых женщин! Они, конечно, одеты проще и держатся не так уверенно, но у многих точно такие же собранные в тугой пучок черные волосы и такие же гладкие восковые ладони. Конечно, она давно в Лондоне, это заметно по ее свободным и точным движениям, она нашла свое место, отвоевала свой горько-сладкий кусок земли под лондонским небом, она теперь тут, как дома, но ведь и она когда-то была нерешительной гостьей в зале прилета аэропорта Хитроу. Как же она похожа на тех красавиц, которые сидят вечерами в кафе на центральных улицах Будапешта! Как сильно ее лицо напоминает мечтательные профили, освещенные золотым светом ламп, с мыслями, устремленными у кого в Париж, у кого в Лондон, у кого в Нью-Йорк…
           Стивен подошел к стойке и заказал два капучино. На прилавок легла пятифунтовая банкнота. Скользнув взглядом по лицу бухгалтера, бармен заметил, что у него трясется правое веко. Обычно Ветчина-Стивен держался прямо, возвышаясь над остальными посетителями на целую голову, а сейчас он ссутулился, словно больной старик. Было удивительно, насколько мало радости он испытал от встречи с ослепительной посетительницей.
           — Сожалею, что не могу предложить вашей даме кофе в нормальной чашке, — сказал бармен. – У нас только бумажные стаканчики.
           — Без проблем, — мрачно ответил Стивен.
           «Надо же, как сухо, — подумал бармен. – И не слишком вежливо. Впрочем, лучше помалкивать, а не соваться со своими извинениями. Была бы здесь Зита, точно сказала бы «nuts»(1). Зита всегда говорит «nuts», когда бармен делает какую-нибудь глупость.
           Пока Стивен заказывал кофе, красавица и клерк с газетой обменялись взглядами. Бармен понял их немой диалог. Клерк, едва не пуская слюну, метался взором от ее коленей к груди, а она целиком охватила его взглядом – от ботинок и до макушки, взвесив несчастного клерка на весах лишь одной ей понятной конструкции. Взвесила и, судя по надменному взгляду, признала недомерком. Со Стивеном заговорила решительно и сурово. Наморщила лоб, что оказалось ей совсем не к лицу. К кофе она не притронулась. Слушая спутницу, Стивен мрачнел все сильнее и сильнее. Он попытался заговорить, но она оборвала его. Обрывки разговора долетали до соседнего столика – там вновь поднялся газетный занавес – седоватый клерк поспешил отгородиться от выяснявшей отношения парочки разворотом «Financial Times». Впрочем, он только делал вид, что отгородился, а сам вероятно вслушивался в их разговор с зудящим любопытством. Вряд ли он был в состоянии читать – ни разу не перелистнул страницу.

           Наконец Стивену удалось вставить слово. С лицом молящегося паломника он протянул руки к своей жестокой Деве Марии и, накрыв огромными пятернями неподвижную восковую ладонь, заговорил по-детски горячо, но тут же наткнулся на такой резкий отпор, что у него судорогой свело лицо. Бармену показалось, что бухгалтер закачался на стуле. Красавица сказала что-то еще и сопроводила свою речь жестами, которые означали: «Все! Баста! Разговор окончен!» Она взяла стакан с кофе, сняла с него крышечку и, откинувшись на спинку стула, сделала глоток. Ветчина-Стивен возвышался перед ней сутулой громадой. Он походил на измученный мотор, который почихал, почихал, потрясся и, в итоге, издох. И вот его везут на свалку, но вдруг – о, чудо! – мотор оживает и вновь начинает молотить поршнями и вращать вентилятором.
           Красивая женщина не оценила такого чуда. Будучи сама по себе чудом природы, она не нуждалась в небылицах. Сверкнув глазами в сторону бормотавшего что-то Стивена, она поставила стакан на стол, сняла с безымянного пальца левой руки кольцо, задержала его в воздухе на секунду и разжала пальцы. Кольцо булькнуло и утонуло в кофейном колодце. Удивительная посетительница взяла со стола сумочку и пошла прочь из кафе. Поднимаясь из-за столика, посмотрела на бармена. Тот поймал ее взгляд, холодный, безжалостный, и бросился к своей планшетке. Рисуя ее, он увлекся настолько, что не заметил, как Стивен вышел из кафе, унося стакан с утопленным кольцом, а следом и седоватый клерк бросил газету на столик и удалился.
           Закончив рисовать, бармен обвел взглядом опустевшее кафе. Посмотрел на листок. Точного сходства, увы, не получилось. Лицо на рисунке вышло худым и непропорциональным. Сгладились резковатые скулы, нос излишне вытянулся, хотя и сохранил свою изящную оригинальную форму. А рот, красиво очерченный рот приоткрылся, и из него хищной плеткой вывалился извивающийся, раздвоенный змеиный язык.
           Для завершения портрета, как обычно, не хватало цветной детали. Нужен был источник цвета – что-то бытовое и случайное.
           Взгляд бармена упал на лежащий рядом с микроволновкой нож – огромную секиру, которой он разрезал апельсины, когда готовил фреш. Одно движение и оранжевый шар распадался на две половинки. Еще этим ножом было удобно вспарывать упаковки с минеральной водой. Зита пользовалась ножницами, а бармен экономил время – вжик, и освобожденные бутылки катятся по полу в разные стороны.
           Он взвесил нож в руке. Аккуратно приложил лезвие к подушечке левого указательного пальца и провел без нажима. Дождался, пока из пореза выступит кровь, приложил палец к раздвоенному языку на рисунке. Кровь расплылась на бумаге, нарушая границы линий, меняя цвет с красного на чайно-коричневый. Палец обожгло неприятно-колючей, пульсирующей болью. Бармен облизнул рану и застыл, глядя, как порез вновь наполняется густой темно-красной жидкостью. Сплюнул на пол.
           Завтра можно будет показать рисунок Зите, а теперь нужно найти скотч, чтобы заклеить порез. Где-то же был целый моток… Да, кстати, сколько сейчас времени? Без двадцати четыре?… Ну что ж, пора закрываться, вряд ли еще кто-то зайдет.

(1) Nuts — чокнутый (англ.)

3

           Каждый день на крышу Каса Мила в Барселоне забирается тьма туристов. Всем интересно взглянуть на город с такой необычной смотровой площадки. Знаменитая крыша сплошь утыкана каменными аппендиксами и мозаиками руки выдающегося архитектора, чья жизнь оборвалась от нелепого столкновения с первым городским трамваем.
           Говорят, до него город был совсем другим. В нем не искрилось то гениальное безумие, ради которого сюда приезжают теперь со всего света. Многие посещают Барселону исключительно ради творений чудака-архитектора. Из аэропорта они мчатся в гостиницу, там, побросав вещи, хватают за руку первого встречного, и выяснив дорогу к Храму Святого Семейства, тут же, кто пешком, кто на такси, мчатся глазеть на этот недостроенный термитник. Затем они галопируют в парк Гуэль, по пути успевая разыскать улочку Каррер де Лес Каролинес, а на ней Каса Висенс. Из парка летят прямиком к Каса Мила, откуда смотрят не столько на город, сколько на стремительно пройденный ими маршрут. Сбавив обороты, обмениваются впечатлениями и с удовольствием отмечают, что справились с Барселоной куда быстрее, чем предполагали. В Париже так не получилось. А с Римом и вообще не удалось расправиться в отведенный срок.
           На набережную и на Монжуик отправляются уже от избытка времени: оба места идут как бы в нагрузку к творениям гениального искривителя пространства. Единственная достопримечательность, которая как-то может противопоставить себя оплывшим в огне фантазии архитектора сооружениям – это бульвар Рамблас.
           О нем туристы прочитали в путеводителях еще в самолете, где сосредоточенно решали вопрос: куда отправиться в первую очередь – к храму или на бульвар? В силу своей близости к небу – там впервые возникает столкновение храма с бульваром – побеждает, как правило, гигантский термитник. По Рамбласу ударяют заключительным аккордом, попутно удивляясь, отчего этот аккорд звучит не слишком выразительно, словно из-за стены. Бульвар как бульвар – ничего особенного. Вот люди, вот лавочки. Выхлопные газы окутывают его со всех сторон. В общем, такое же надувательство, как и Елисейские поля. От позорного фиаско Рамблас спасают лишь расположенные по соседству рестораны готического квартала. Обнаружив, что наступило время ужина, а они еще толком и не обедали, новые конкистадоры бросаются в заведения, где заказывают сковородки с паэльей, тарелки с хамоном и лучшие, но не самые дорогие испанские вина.
           Из-под ресторанного козырька Рамблас приобретает более привлекательный вид. А вместе с ним преображаются и остальные завоевания этого дня – растушевываются на голубом фоне неба строительные краны вокруг башен Саграда Фамилия, расцветают и утончаются грубые мозаики парка Гуэль. Удобные плетеные кресла и белоснежные скатерти наводят на мысль, что Барселона – место неповторимое и что по возвращении домой путешествие по миру параболической архитектуры следует рекомендовать всем знакомым!
           По набережной участники туристического блицкрига ходят сытые и довольные, с сознанием того, что Барселона полностью оправдала их ожидания. Завтра они рванут кто в Мадрид, кто на Ибицу, увозя из испанской культурной столицы мелкие сувениры и расцветшие под конец дня впечатления, и ни один из них не вернется назад. Никогда.
           В это трудно поверить, но это действительно так. Не верите – спросите у Пако. Он работает на крыше Каса Мила уже больше пяти лет. Пако подтвердит, что в Барселону не возвращаются. В ней даже не задерживаются. Сквозь нее пролетают с чудовищным ускорением, поражаясь тому, как мало физического места занимает город, отвоевавший такой приличный кусок в воображении всех живущих и путешествующих.
           Полоумный старик гениально искривил пространство. Только совсем ненаблюдательный не заметит, что убывает из города вовсе не тем путем, каким сюда явился. Даже в случае, когда на входе и на выходе его сопровождают стюардессы одной и той же авиакомпании, дело обстоит именно так, а не иначе. Бортпроводницы, кстати, в курсе. Как им не знать, что происходит с пассажирами там – за дверьми в четвертое измерение – им, несущим дежурство у этих самых дверей! Они вам и улыбнутся, и как ни в чем ни бывало предложат горячий обед или холодные закуски, а про себя не забудут отметить, что обеды и закуски, ранее отправлявшиеся в обычные рты, теперь ныряют вглубь модифицированного пространства родом из черно-голубой дыры по имени Барселона.
           Не знают они лишь одного. Собирался ли старик выпрямить то, что загнул так удачно? Времени у него оставалось совсем немного. А тут еще это трамвайное недоразумение. В общем, получилась из города история с открытым финалом. И бог его знает, в чей власти этот финал закрыть.
           Пако Камарилья может вам поклясться, что за время его дежурств никто из туристов не появлялся на крыше дважды. И это не пустой звук. Для большинства окружающих все незнакомцы на одно лицо. Но в случае с Пако ситуация выглядит по-другому. У него с детства была фотографическая память. Его невозможно было ввести в заблуждение ни монотонной круглотой азиатских лиц, ни примитивной худобой лиц европейских. Для него – все лица разные. И если Пако до сих пор не сошел с ума от такого обилия фотографий в картотеке своей памяти, то только потому, что запоминание лиц не требовало от него ни малейших усилий.
           Уникальный механизм в голове Пако заработал впервые в Сантандере, его родном городе. Мальчику было пять лет, когда отец взял сына с собой на завод. Все трудоспособные мужчины Сантандера работают или на заводе, или в порту. Туда же попадают и их дети, когда становятся взрослыми. Поэтому нет ничего удивительного в том, что отец приводит на завод пятилетнего сына с тем, чтобы тот посмотрел вблизи на дымящие красные трубы, послушал грохот в цеху, прокатился на автопогрузчике и вдохнул воздух, пропитанный серой и машинным маслом. Пусть познакомится со своим будущим.
           Все рабочие на заводе были одеты абсолютно одинаково: темно-синие спецовки с черными пуговицами и громоздкие ботинки на прорезиненной подошве. Пако это понравилось. Он смотрел на лица и руки и замечал, что руки иногда повторяются – больше всего было широких ладоней с короткими пальцами и вдавленными ногтями – а лиц одинаковых нет. Даже близнецов, работавших в доменном цеху, Пако различил, хоть они и появились не разом, а поодиночке. Когда к отцу, державшему сына за руку, подошел первый, по имени Николас, Пако его мысленно сфотографировал. На выходе из цеха им повстречался второй, рассматривавший на ходу какой-то чертеж. Отец, не здороваясь, прошел было мимо, но Пако затормозил, дернул отца за руку. Картотека зафиксировала новое изображение – ну разве можно спутать лицо с горящими глазами и лицо без единого намека на страсть! Второй близнец оторвал взгляд от чертежа, увидел отца с сыном и приветливо улыбнулся. Тут и отец понял, что перед ним другой, и крикнул сквозь заводской грохот: «Привет, Игнасио!» Наблюдательность сына не произвела на него впечатления. Он попросту ничего не заметил. Между тем именно близнецы запустили тот самый загадочный распознавательный механизм, который потом доставил Пако множество хлопот.
           На феноменальную память сына обратила внимание мать. Но не сразу, а где-то через год. Пако пошел в школу, и она каждое утро отвозила его к началу занятий. Ездили они на трамвае, а жили рядом с конечной, откуда трамвай шел почти пустым. Они занимали два места в конце вагона и ехали, разглядывая улицу и пассажиров. Время от времени Пако делал негромкое заявление: «Я этого дяденьку знаю». «Откуда ты его знаешь?» — спрашивала мать. «Он работает на заводе вместе с папой». Или: «Эта тетенька продает на рынке аспарагус». Мать напрягала память и вспоминала, что, да, действительно, в прошлое воскресенье она покупала на рынке зелень и спаржу у той самой женщины, которая ехала с ними в трамвае.
           Постепенно выяснилось, что Пако знает в лицо всех жителей их района. Кроме того он узнает громадное количество рабочих с отцовского комбината, где провел всего три часа. Также его память хранила случайную выборку из горожан, с которыми он хотя бы раз сталкивался во время выездов семьи на пикник или во время визитов к родителям отца, которые жили на другом конце Сантандера. Следом обнаружилась еще одна интересная деталь: мальчик фиксировал только первую встречу с незнакомцем. И каждый следующий раз, каким бы он ни был по счету – пятым или десятым – ничего не прибавлял к загадочной картотеке, копившейся в детской голове. Тетка с аспарагусом перешла работать в супермаркет, открывшийся в соседнем районе. Туда ездили раз в месяц, как по расписанию, закупались бытовой химией по низким ценам. Когда знакомая тетка встретилась за кассой, мать тихо спросила Пако: «Помнишь эту тетеньку?» «Да, — уверенно ответил Пако. — Она продает на рынке аспарагус». При всем том мальчик не был отсталым, он хорошо успевал в школе, а в старших классах стал отличником по истории и географии. На физкультуре он быстрее всех в классе пробегал стометровку. Никаких признаков того, что работающий по собственным законам мозг Пако мешает ему быть таким же, как остальные дети, не было. Но мать все равно волновалась. И, как позднее выяснилось, не напрасно.
           Семья жила оседло, из пяти братьев и сестер только старшая, Мариэлла, видела мир за пределами Сантандера. Она работала на железной дороге. Остальные предпочли кто завод, кто городской госпиталь, кто, как Пако, были еще слишком малы для взрослой жизни. В семье никогда не водилось лишних денег. Даже на пикник выезжали нерегулярно. О поездке в Сантьяго-де-Компостелла, где мать с отцом были после свадьбы, рассказывали как о сказочном путешествии, которое, возможно, никогда больше не повторится.
           В восьмом классе у Пако начались сильные головные боли. Врач из госпиталя Святой Девы Марии побарабанил пальцами по столу и сказал, что не находит причин для беспокойства. Болеутоляющий препарат все же прописал.
           Страдания не утихали. От таблеток оказалось мало проку. По вечерам Пако корчился, лежа в кровати, мать хлопотала вокруг него с холодным компрессом, а отец, придвинув кресло вплотную к телевизору, смотрел футбол, убавив громкость до минимума. В один из вечеров, когда голова у Пако буквально раскалывалась на части, мать присела на край дивана и, потрогав лоб мальчика прохладной широкой ладонью, произнесла: «Милый мой, ну чем же тебе помочь?». «Я больше так не могу, – само собой выговорилось у Пако. – Кругом одни и те же лица». «Ну, как же! – раздался из кресла возглас отца. – Вот оно, новое лицо – правый полузащитник! Лучше бы его вообще не было! Зачем потратили такую кучу денег? Это же какой-то калека, а не игрок!» «Может тебе телевизор посмотреть?» – с робкой надеждой спросила мать. Пако зажмурил глаза и покачал головой.
           Дело обрисовывалось следующим образом. В голове у парня бунтовал загадочный механизм, который не докучал своему владельцу, пока тот регулярно поставлял ему необходимое топливо в виде новых лиц. Стоило механизму оказаться без пищи, он тут же начинал бунтовать. К четырнадцати годам Пако обнаружил, что в двухсоттысячном Сантандере не осталось ни одного человека, который хоть раз не оказался бы в его поле зрения. И в этом смысле Сантандер для Пако умер. Некоторое время ему удалось перекантоваться, ежедневно приезжая на вокзал к прибытию поезда из Мадрида. Но когда Пако закончил школу, у загадочной картотеки вдруг проснулся зверский аппетит. Сжирая лица вышедших из вагонов мадридского экспресса людей, закусив гостями города, прибывшими путем автобусного сообщения, портретная прорва не утихала и требовала добавки. В виски страдальца впивались невидимые иглы, на темя надавливал свинцовый груз. Пако решил уехать в другой город. Он собрался в Мадрид, где без труда можно было найти работу официантом.
           Отец протестовал и требовал, чтобы сын получал рабочую специальность. «На заводе не хватает трудящих рук! – кричал он и ударял кулаком по ручке кресла. – Не хочу, чтобы парень стал принеси-подаем. Это не профессия для мужчины!» Не возражая против рабочей специальности, Пако страшился мысли, что он придет на завод и его окружат знакомые лица – сотни, тысячи знакомых лиц, среди которых не окажется ни одного нового. Картотека раздавит его бедную черепушку, как пятитонный пресс – грецкий орех. Спустя месяц он все-таки уехал. По пути слушал рассказы попутчиков о Барселоне, куда ежегодно приезжают миллионы туристов со всего света. Было решено не делать остановку в Мадриде.
           Вот как он попал в Барселону, а в Барселоне – на крышу Каса Мила. Впрочем, на верхотуре он оказался не сразу. Поначалу все-таки попробовал себя в роли официанта. Был разгар туристического сезона, и Пако блаженствовал. Каждый день он под завязку набивал свое Нечто, уютно примостившееся под черепной коробкой, а попутно сделал несколько интересных наблюдений. Первое – самые щедрые чаевые оставляют русские. Второе – более всего Нечто интересуют азиатские лица. Пако даже попытался выяснить, кто именно из азиатов особенно приходится Нечто по вкусу, но не успел. В октябре у ресторана сменился хозяин. Новые порядки пошли заведению не на пользу. Прохожие на Каррер де Касп останавливались все реже, ресторан пустовал. Кроме того новый владелец не успел вовремя договориться с кем надо, и туристические автобусы стали миновать ресторан без остановки. И гиды не упоминали его больше, как одну из гастрономических достопримечательностей испанской столицы. Пако надоело весь день смотреть поверх пустых столов, и он устроился кассиром в музей на Монжуике, а вот оттуда – попал на крышу. И не просто попал, а угодил прямиком «в десятку». От трехсот до полутора тысяч посетителей ежедневно, весь земной шар от Калифорнии до Сахалина – и черные, и рыжие, и веснушчатые, и бледнолицые, с распахнутыми глазами и зеньками-щелочками, с угластыми скулами и с маленькими подбородками, с растительностью, выбивающейся из носа, с голубыми венами, просвечивающими сквозь кожу на висках, толстощекие, почти безгубые, осунувшиеся, с лакированными лбами – вот, что такое крыша! И наконец Пако разобрался со своими азиатами. Аппетитнее всего оказались японцы. Для них в картотеке как будто существовала особая полочка. Что-то вроде раздела «деликатесы» в ресторанном меню. Как правило японцы появлялись на крыше группами и начинали свой визит с того, что заглядывали стоящему у автоматических стеклянных дверей Пако прямо в глаза. Словно понимали, что у дверей дежурит некто, кто должен их неофициально зарегистрировать. Некоторые «деликатесы» кланялись, и Пако кланялся им в ответ. Вторыми по сочности шли жители Корейского полуострова. Ими картотека лакомилась в отсутствие японцев, хотя сам Пако их недолюбливал. Юркие и суетливые, они шныряли по крыше и шумно перекрикивались друг с другом. С одним южнокорейцем случилось как-то жуткое недоразумение. Он так бойко порскал по крыше и так плотно держался в центре толпы на выходе и на входе, что Пако трижды видел его спину, но так и не сумел его сфотографировать… Хотел было броситься за корейской группой вдогонку, но удержался. Ведь у Пако есть кое-какие должностные обязанности! Он, например, обязан следить, чтобы посетители не повредили цветные мозаики, а также не забирались с ногами на парапет, не курили и не мусорили…
           Любопытно, что определилась и наименее «вкусная» категория лиц. В ней оказались те, кого принято называть «классическими эталонами красоты». Те самые журнальные, подиумные, экранные красавицы и красавцы. Театральные актеры, звезды кино и телевидения, оперные солисты, поп-знаменитости и фотомодели – кто только не побывал на крыше за эти пять с небольшим лет! Весь мир восхищался ими и с увлечением следил за их появлением на экранах телевизоров и на страницах журналов и газет. Единственным местом, где захватывающей дух красоте не предоставлялось никаких привилегий, была загадочная и своенравная картотека в голове Пако. Восхищаясь ее вместимостью и временами полагая, что она все-таки не бесконечна, Пако знал, кого он в случае необходимости вышвырнет вон. Вот этих самых, так называемых, красавиц и красавцев. Они для него балласт и только.

4

           Русский, который уже битый час ошивался на крыше, относился к средней вкусовой категории. Лицо правильное, губы выразительные – такие часто встречаются у этих, наименее аппетитных – но под глазами такие очаровательные синеватые полукружия и над переносицей деликатес в виде похожей на корону тройной морщины, что ясно – картотека слопала его не без удовольствия! Учитывая, что за целый день не появилось ни одного азиата – одни немцы, шведы и горстка арабов – русский был проглочен «на ура».
           Как Пако выяснил его национальность? Ну, это проще простого. Во-первых, тот много разговаривал по мобильному. Все русские, как известно, жуткие трепачи. Если бы он появился в компании своих соотечественников, то шуму было бы как на базаре в воскресный день. Они не умолкли бы ни на секунду и обязательно показывали на все пальцем. «Вон Саграда Фамилия!… Вон, вон!…» «Вон фуникулер!… Смотри, как ползут кабинки!…» «А это что – вон там?… Да не там, а вон там!…»
           При виде такой картины создается впечатление, что русский палец того и гляди дотянется до интересующего объекта и сковырнет его с нарядного городского фона ко всем чертям. И можно не сомневаться, что в некотором переносном смысле и статуя Колумба в Барселоне, и Эйфелева башня в Париже, и римский Колизей – все носят след неутомимого русского указательного пальца.
           Во-вторых, Пако немного различал иностранные языки и этот, с короной между бровей говорил по-русски. Правда, с вкраплением английских слов, но этим нынче страдают все языки без исключения.
           В-третьих – и в самых главных – визит болтуна с короной закончился плохо. А уходить со скандалом – это характерная черта русских туристов. Ее Пако выявил, еще когда работал официантом. Не просто разбить бокал, а разбить и устроить разборки с администратором. Не просто познакомиться с компанией за соседним столиком, а угостить их за свой счет шампанским, потом водкой, а в конце встать и дать одному из них по роже. Задрать юбку официантке. Потом другой, третьей. Написать маркером на ладони «Fuck» и с улыбкой показывать ладонь всем входящим. Выпустить в зал «попастись» детей, свору милых чад, перед которой оробели бы орды Ганнибала.
           И на крыше русские ухитрялись доставить всем немало хлопот. На прошлой неделе трое бугаев заставили пожилого немца фотографировать их дружеское братание. Сначала они встали у парапета, заслонив собой чуть ли не весь голубой небосклон. Каждый из них хотел покрасоваться в середине кадра. По этим соображениям дублей было не меньше десяти – по три-четыре на брата. Потом самого жирного подняли на руки и долго раскачивали. Немцу пришлось запечатлеть сей радостный миг пять или шесть раз. Увидев мозаичный сталагмит, который им что-то напомнил, бугаи принялись замирать около него в разных позах – не слишком, надо сказать, приличных. Старушка-немка густо покраснела. Также бугаи сфотографировались с едва доходившими им до подмышек китайцами, хватая их за руки и громко гогоча. Бедный немец не знал, как от них отделаться, а его сухощавая супруга под конец фотосессии сползла по стенке вниз – жара в тот день была неимоверная. В таких ситуациях выручает то, что русские нигде долго не задерживаются. Им все быстро надоедает. Налетят, пошумят, перевернут вазу с цветами или, если дело происходит на крыше, разольют сок-пиво-минуралку и отвалят.

           А этот почему-то никуда не спешил. Он медленно прогуливался по крыше, минут десять простоял под аркой с видом на северо-западную часть города, дважды ослабил ремешки на сандалиях. Из арки, где он задержался, Саграда Фамилия напоминает игрушечный замок с красочной открытки – в отличие от вида с улицы, где она кажется похожей на нагло задранные в небо ноги в рыжих штанах. Но русского не интересовали ни вид, ни замок – он задумчиво бродил вдоль южного парапета и время от времени поглядывал на морской горизонт. Когда у него зазвонил мобильник, он посмотрел на экран и нахмурился. Ответил только после десятого сигнала. Болтал, однако, долго – до Пако долетели обрывки фраз, из которых стало более-менее ясно, что это за птица. Русский хвастался, что отдыхает в Барселоне – название города прозвучало раз двадцать – а потом принялся спорить со своим собеседником. Из трубки ему вроде как пытались сообщить что-то важное, а он обрывал рассказчика на полуслове. Совсем не давал собеседнику высказаться, и почему-то получал от этого большое наслаждение. Разговор он закончил, смеясь. Убрал телефон в карман и опять нахмурился. У него вдруг стал такой огорченный вид, что, можно было подумать, он того и гляди разбежится и сиганет с крыши вниз головой. Но вместо дикого поступка, который был бы сейчас ему очень к лицу, странный тип достал из кармана монетку, положил на ладонь и долго смотрел, не отрываясь. Потом подбросил и поймал в кулак. Выждав несколько секунд, разжал пальцы. По нахмурившемуся еще сильнее лицу стало ясно, что монетка не оправдала его надежд. Наверное, упала на «решку», в то время как бросавший ждал «орла». Русский выругался, постоял в нерешительности, а потом с силой швырнул монету вниз.
           Такое действие является грубым нарушением правил. На крыше запрещается мусорить, курить, употреблять алкогольные напитки, забираться с ногами на парапет… В подобных случаях правила требуют, чтобы посетитель был удален. Но одно дело просыпать из пакета чипсы или разлить минералку и совсем другое – бросаться с крыши посторонними предметами. За такое администрацию Каса Мила ждет конфликт с муниципалитетом, а нарушителя порядка – штраф. Не настолько значительный, как, скажем, за нанесение вреда мозаикам и барельефам, но, тем не менее, весьма ощутимый. По инструкции Пако должен был сообщить администратору по рации и ждать, пока снизу не пришлют охрану. Нарушителя тем временем требуется задержать, а при необходимости позвонить в полицию.
           Пако так и собирался сделать, но стоило ему поднести к губам рацию, как автоматические двери открылись, и оттуда хлынули – японцы! И не двое, не трое, а целая делегация! Наверное внизу остановился автобус, японцы часто разъезжают по Барселоне на туристических автобусах. Пако чуть было не задохнулся от восторга и первым начал раскланиваться с дорогими гостями. Про русского с его злосчастной монеткой он мигом забыл. Японцы входили чинно, парами, позволяя себя хорошенько сфотографировать. Никаких надвинутых на глаза панам, никаких солнечных очков – чистый деликатес на блюде. Лицо одного старика так сильно понравилось Пако, что он решил обязательно подкараулить его и на выходе. Можно будет сказать ему «оригато» и посмотреть, как он в ответ улыбается. Когда японцы улыбаются, уголки их губ ползут не вверх, а в стороны, удлиняя рот чуть ли не вдвое. Пако так увлекся японской делегацией, что не обратил внимания на то, что на улице взвыла сирена, и очнулся, только когда голос из рации сообщил, что на крышу поднимается полиция.
           Конечно, офицер полиции не шел ни в какое сравнение ни с одним из азиатов, но и его Пако заснял, как только тот показался в дверях. Более того, пришлось склониться перед офицером, так как Пако не сразу понял, что лежит у того на ладони. Только наклонившись, он рассмотрел двадцатицентовую монетку, выпачканную чем-то густым и красным. Догадавшись, что это за монетка, Пако немедленно указал на русского. Тот стоял на прежнем месте у парапета, скрестив на груди руки. Увидев приближающихся к нему дежурного с полицейским, даже не шелохнулся. На вопрос офицера насчет монетки ответил утвердительно. «Да, бросил». Неудачный день, куча неприятностей, он, видите ли, не в духе. Тем не менее дико извиняется. Похоже, что неприятности гораздо серьезнее, чем он думает, – заметил офицер и показал окрашенный бурым двадцатицентовик. Краска перепачкала офицеру ладонь, и тут вдруг стало совершенно ясно, что никакая это не краска, а самая настоящая кровь. «Что случилось?» – воскликнул русский, не слишком, впрочем, переменяясь в лице. А вот у Пако сердце застучало, забило, как жертвенный там-там, и он долго не мог понять, в чем же дело – в только что съеденной порции азиатов или в липкой монетке? А может быть в том, что он не сообщил вовремя по рации о нарушении порядка? Офицер объяснил, что монетка ранила продавца газет, который торгует напротив Каса Мила. У газетчика отсечено левое ухо. «Неужели совсем отсечено? – поинтересовался русский. – Такая на вид легкая монетка, сущий пустяк, почти ничего не весит». Он, кстати, очень хорошо говорил по-испански. Пако даже засомневался, турист ли он, с таким-то беглым произношением. «Напрочь», –ответил офицер и указал русскому в направлении автоматических дверей.
           Подробности выяснились в полицейском участке, куда всем пришлось ехать для составления протокола. Место дежурного на крыше занял один из охранников, а Пако, русский и офицер покинули Каса Мила. На улице, напротив входа в дом-музей стояли машина полиции и скорая помощь. Пострадавший сидел на тротуаре на ворохе газет. Голова его была замотана бинтом, один из рукавов рубахи закатан выше локтя. К офицеру подошел врач и сказал, что газетчика нужно везти в больницу. Если ухо не пришить в течение часа, то будет уже поздно. «Почему?» «Потому что ухо не приживется». Врач так и сказал «не приживется», как будто речь шла о цветке или саженце. «Он нужен мне для дачи показаний», – возразил офицер. «Тогда распишитесь, что забирайте его под свою ответственность», – сказал доктор и стал подсовывать полицейскому какую-то бумагу. «Ухо тоже забирайте», – добавил он. «А где оно?» – спросил офицер, глядя на забинтованную голову газетчика. «Мы положили его в холодильник». «Большой ли холодильник?» – поинтересовался офицер и посмотрел на свою машину, словно прикидывая, какого размера холодильник туда поместится. «Небольшой, – пояснил доктор, – размером с ящик для пикника. Нога, например, туда не влезет, а вот для уха или для сердца в самый раз». Офицер подумал и сказал: «Забирайте газетчика, я за ним приеду потом, когда вы его соедините с ухом. Вот вам мой телефон, позвоните, когда закончите».
           Газетчику помогли подняться с окровавленных «ABC» и «El Pais» и, поддерживая под руки, повели к скорой. Пако, русский и офицер отправились в полицейский участок. На Университетской площади попали в пробку. По пути Пако фотографировал, а русский негромко напевал. В управлении с ним случилось очередное недоразумение. Когда у задержанного спросили, как его имя, он громко ответил: «Me llamo guerra! » Полицейские переполошились, двое выхватили пистолеты и встали в стойку. Все приняли русского за террориста – за сумасшедшего, который дожидается подходящего момента, чтобы рвануть чеку спрятанной в кармане гранаты и отправить окружающих на тот свет. Его тут же обыскали, но никакой взрывчатки не нашли. При нем был обычный набор вещей: мобильник, кредитные карточки, немного наличных и паспорт – тут Пако просиял самым лучезарным образом – на имя гражданина Российской Федерации. Звали русского Герард Сердцев. Герард или, как он называл себя, «Герра» – вот что смутило полицейских, а русского безусловно позабавило, потому что он не впервые произносил свое имя здесь, в Испании, и конечно знал, как на него реагируют. Насчет дальнейших событий Пако не в курсе, так как, расписавшись на листе показаний, он был отпущен с требованием явиться для повторного свидетельства, если таковое потребуется. Отвезти его на патрульной машине не предложили, и Пако вышел из управления с обиженным видом. Но вскоре он сообразил, что торопиться ему некуда, погода отличная, план по картотеке перевыполнен, и можно не спеша прогуляться до Каса Мила, по пути заглянув в уютное кафе на Виа Августа.

5

           Пригородный поезд замедлил ход, голос в динамике объявил: «Станция Люишем». Молодая женщина в алых туфлях и алой сумочкой на коленях встала и пошла к дверям. «Проклятая дыра, – мелькнуло у нее в голове. – Хуже разве что Кент. Хотя Кент – это уже не Лондон».
           Поезд остановился, женщина вышла на перрон. Был на удивление теплый день. Те, кто хорошо знаком с лондонской погодой, знают, что подобными сюрпризами следует пользоваться незамедлительно. Если в хорошую погоду не успеешь подставить солнцу лицо и посидеть на лавочке без пальто – считай, что проиграл в лотерее. И совершенно не стоит удивляться, если вдруг вместо обещанного тепла резко похолодает, накатят тучи и выпадет снег. Результаты метео-лотереи всякий раз непредсказуемы.
           Женщина с алой сумочкой в данный момент не была склонна восхищаться ни теплой погодой, ни чем-либо еще. У нее был веский повод для огорчений. Ее только что оштрафовал контролер. Она ехала по знакомой ветке, где проверяют билеты лишь в часы пик и, надо же, нарвалась-таки на неприятного субъекта в синей форме. В результате вместо экономии вышел проезд по тройному тарифу. Кроме того ее в очередной раз возмутил тот факт, что официальные лица в Англии совершенно невосприимчивы к женским чарам. У себя на родине она справилась бы с такой ситуацией в два счета. Застенчивая улыбка, невинное лепетание, хлопание ресниц – и можно ехать бесплатно хоть до конечной станции! А здесь подобный номер не проходил. И откуда только берутся такие бесчувственные сухари? Водянистые зрачки, руки с фиолетовыми жилами, размахивает своей машинкой, из которой с противным гудением выползает штрафная квитанция… Попробуй с ним пококетничать! Он станет только суровее. Что ни пусти в ход, – плаксивый вид, растерянный взгляд, надутые губки – все абсолютно бесполезно.
           Что за мысли бродили в его канцелярской голове? Глядя на ее новый жакет, он, вероятно, подумал: «Куплено в «Харродс», а это – дорогое удовольствие. Вот, значит, они какие, любительницы платить за шмотки втридорога. А билет покупать не хотят… Конечно, билет слишком дешево стоит! Что ж, леди, я приду вам на помощь – вот штрафная квитанция. Извольте раскошелиться».
           Удивительно, как хорошо даже скромно одетые британцы разбираются, из какого магазина та или иная вещь. Прилично одетому человеку с одной стороны это приятно, а с другой стороны… штраф.
           Пройдя по тоннелю под железнодорожными путями, женщина оказалась среди улиц, образованных таунхаусами. На первом же перекрестке она свернула налево, прошла метров тридцать и остановилась напротив двери с желтоватым стеклом и окаймленной медью прорезью для почты. Пока она выискивала в алой сумочке ключ, затряслась и со скрипом открылась соседняя дверь. Из-за двери медленно выползла на свет божий кащееобразная старуха в линялом сарафане с бедламом седых волос на голове.
           — Добрый день, Анна, — скрипучим голосом произнесла старуха, глядя себе под ноги.
           — Здравствуйте, мисс Берч, — ответила молодая женщина и с удвоенным рвением продолжила поиски ключа.
           — Сегодня вторник или четверг? – поинтересовалась старуха, неожиданно меняя тембр голоса со скрипучего на визгливый.
           — Вторник, мисс Берч, — ответила Анна и, выхватив из сумочки ключ, поспешно принялась вращать его в замочной скважине.
           — Ненавижу вторники. Впрочем, четверги немногим лучше, — противно провизжала старуха.
           — Ничего, осталось недолго, мисс Берч, — ответила Анна.
           — Что? – встрепенулась старуха, впервые отрывая взгляд от асфальта и тем не менее глядя вовсе не на Анну, а куда-то в пустое пространство. – Что это значит?
           — Ничего особенного. Еще чуть-чуть и наступит среда. Всего хорошего, мисс Берч, — ответила молодая женщина, скрываясь за входной дверью.
           В прихожей горел свет. На полу были разбросаны газеты и конверты с рекламой. Оставив сумочку в гостиной, Анна поднялась на второй этаж в спальню и приступила к сборам. Первым делом из-под кровати был извлечен сиреневый пластиковый чемодан. Анна бросила его на кровать и распахнула платяной шкаф, из которого в хаотичном порядке принялась выуживать вещи. Платья, джинсы, купальники, нижнее белье – скоро чемодан скрылся под ворохом разномастной одежды. В шкафу висели и мужские вещи: пара черных костюмов и вешалки с неглажеными сорочками. Из-под сорочек выглядывали хвостики однотонных галстуков довольно унылых цветов. Один из галстуков свернулся на дне шкафа синей перекрученной змеей. Анна посмотрела на костюмы, и в ее глазах мелькнул недружелюбный огонек. Она отвернула полу одного из пиджаков и обследовала внутренние карманы. Потом проверила, что находится во внешних. Следом обыскала второй пиджак. Не найдя ничего интересного, наклонилась и смачно, по-мужски плюнула в боковой карман.
           К вещам, лежавшим на кровати, она добавила сумочку с косметикой, какие-то таблетки и пару флаконов с духами. Из гостиной принесла зарядку для мобильника и небольшой фотоальбом. Название фотоальбома было написано по-русски – «Эрмитаж». Укладывая вещи, она вспотела. Разделась донага. Закрывая битком набитый чемодан, забралась на него верхом. Защелкнув замки, посидела немного на чемодане, как русалка на камне, затем слезла с кровати и, пиная перед собой скомканные розовые трусики, пошла в ванную.
           После душа села в гостиной за большой круглый стол, поставив перед собой кружку с заваренным из пакетика чаем. Хотелось что-нибудь съесть. Она посмотрела на часы. В запасе оставалось чуть больше часа. Можно было сварить яйцо и сделать парочку бутербродов. Кажется, в холодильнике оставался сыр. Но нет, никаких бутербродов. На дело надо идти с пустым желудком. Голодная красота – вот та самая сила, с которой следует пускаться в рискованные предприятия. Ни один мужчина не разберет, какого сорта этот голод, и откуда он происходит – из живота или кое-откуда пониже. У мужчин очень примитивные психолокаторы. И сегодня предстоит в очередной раз это проверить. Пришло, наконец, время сыграть по-крупному.
           Анна окинула взглядом гостиную. Пора попрощаться с домом, в котором прожито почти шесть лет. Было ли это место для нее настоящим домом? Трудно сказать. В дальнем углу гостиной пузатый шкаф викторианской эпохи, антикварная вещь, «жемчужина» интерьера. На его полочках расписные блюдца на подставках, такие же старомодные и бесполезные, как и сам шкаф. У окна низкий столик с аудиоаппаратурой, рядом кресло с наушниками на сиденье. Верх кресельной подушки засален, на подлокотниках следы чего-то жирного, скорее всего пятна соуса карри. Слева у стены тумбочка, на ней лампа с квадратным плафоном из рифленой рисовой бумаги. Около лампы фотография в проволочной рамке. На фотографии улыбающийся Стивен в жениховском наряде и счастливая Анна в свадебном платье. Невидимая рука держит у нее над головой букет роз с серебристой лентой.
           В центре гостиной – стол, вокруг которого шесть стульев. Анна не помнит ни одного случая, чтобы все стулья оказались заняты. В лучшем случае пустовали только два – когда в гости приходили Ник и Кэтти, друзья дома, единственные приятели, уцелевшие со времен розового букета на снимке. Все остальные, кто был на свадьбе, раскатились, как бисер по полу, и только флегматичный Ник и толстуха Кэтти продолжали держаться друг за друга и за общество Анны со Стивеном.
           Когда заезжали его вечно спешащие куда-то родители, за стол усаживался только отец, худощавый ирландец с насмешливым взглядом, а рослая мать тяжелой поступью преследовала сына по всему дому и монотонно бубнила что-то на ходу. Независимо от содержания ее рассказа – было ли это повествование о недавней поездке с мужем на Бали, или дело касалось забастовок в лондонском метро, из-за которых мать Стивена часто опаздывала на работу, тон ее речи ничуть не менялся – всякий раз это было одно и то же занудное, назойливое, приставучее бубнение.
           Отец подмигивал невестке лукавым глазом, что означало – сегодня за рулем супруга, можно отпустить тормоза. Анна приносила из кухни бутылку вина и пару пузатых бокалов. Пока мать с сыном наподобие паровозика с одним-единственным вагоном шествовали по дому, за столом в гостиной проходила молчаливая дегустация вина. В бутылке оставалось не более трети, когда по лестнице со второго этажа с шумом скатывалась мать и, встав на пороге комнаты, объявляла мужу, что они жутко опаздывают. При этом никогда не говорилось, куда именно они опаздывали.
           На прощанье она заглядывала Анне в глаза. Что она тем самым хотела сказать? Выражала мучительное несогласие с тем, что сын остается наедине с чужой, непонятной женщиной? Едва ли. Ничего, кроме испуга, Анна в ее взгляде обычно не замечала.
           После отъезда родителей она находила Стивена в маленьком дворике за домом. Он сидел на садовом стуле, обхватив голову руками. Анна вспоминала взгляд его матери и гладила Стивена по голове. При этом не испытывала к нему ни нежности, ни отвращения.
           Из всех вещей в гостиной ей нравились только лампа с бумажным абажуром и круглый стол. Они были единственными предметами интерьера, которые появились в доме при ней. Лампу она купила на уютном суетливом рыночке в Гринвич-Вилидж, а стол появился после пролистывания мебельного каталога. Стивену приглянулся тяжелый, зеленовато-коричневый гигант из дуба, под стать викторианскому уроду в углу, а Анна настояла на современной модели из серого стекла и алюминиевых трубок, к которой замечательно подошли узкие стулья с высокими спинками. То, что стулья по большей части не заняты, огорчало ее только поначалу. Со временем она научилась мысленно усаживать на пустые места всех, кого ей недоставало. Чаще других ими оказывались мать и брат, которые по-прежнему жили в России и ни разу не приезжали к ней в Лондон. Честно сказать, она и не была заинтересована в их появлении. Мать с братом олицетворяли тот мир, с которым она порвала с большим трудом. Не все мосты были сожжены: раз в месяц она звонила домой, раз в год летала на родину. Но это были именно гостевые поездки – никакого трепета или ностальгии Анна во время таких визитов не испытывала. Скорее наоборот – заснеженные улицы, укутанные в сто одежек прохожие, унылые обшарпанные здания и грубая толкотня в транспорте заставляли ее нервно вздрагивать и припоминать, на какое число у нее взят обратный билет.
           Стивену, который до свадьбы рвался познакомиться с будущими родственниками, было категорически заявлено: «В России тебе делать нечего». Хорошо, что среди лондонских знакомых не было никого, кто посетил бы Москву или Питер, – в этом случае Анне пришлось бы сдерживать куда более сильный натиск. Все иностранцы, побывавшие в России, попадали под сильное, труднообъяснимое влияние двух главных городов ее отчизны. Все ограничилось тем, что из первой поездки Анна привезла Стивену матрешку и диск группы «Лесоповал». Матрешка Стивену очень понравилась, и он три раза подряд произвел ее полную разборку-сборку, а затем поставил на почетное место между расписными блюдцами в викторианском шкафу. К прослушиванию русской музыки хоть и отнесся с энтузиазмом, но быстро увял. Зайдя как-то в гостиную, Анна увидела, что рядом с магнитолой лежит альбом Джо Кокера, а «Лесоповал» аккуратно отодвинут в сторонку.
           Несколько раз Стивен настойчиво требовал, чтобы родные Анны приехали погостить в Лондон. Он разворачивал на столе карту с туристическими маршрутами по Хайлэндс и, водя пальцем по синим стрелочкам, разглагольствовал, как интересно можно провести время, переезжая по красивым окрестностям от одной винокурни к другой. Лучшей подсказки Анне не требовалось. Она нахмурила брови и призналась Стивену, что ее брат алкоголик. Соседство с такими достопримечательностями, как винокурни Хайлэндс, магазины «Дьюти-Фри», а также расположенный в двух шагах от дома паб «Пиг энд Вистл» мигом приведут его в больничную палату в состоянии белой горячки. Не знает ли случайно Стивен, во что обойдется лечение упившегося братца в одной из лондонских клиник? Говорят, в Англии эта процедура стоит недешево.
           Стивен, разумеется, не знал и знать не хотел. С тех пор он ограничивался лишь тем, что передавал через Анну приветы ее матери и вскользь интересовался, какая в России погода. Вопрос о погоде вызывал у Анны вспышку веселья. О причине она не распространялась, а просто отвечала «холодно» или «идет снег». Однажды ради интереса ляпнула про снег в середине июля. Стивен равнодушно мотнул головой и полез в холодильник за пивом. Так Анна стала занавесом, непроницаемым и неподъемным, между лондонской жизнью ее английского мужа и непонятной далекой землей, где по бескрайним просторам круглый год метет вьюга, пляшет на ярмарке медведь, и однозвучно гремит в степи колокольчик.

6

           Реже на стульях оказывался кто-то из ее бывших. До момента знакомства со Стивеном она хорошо погуляла. Не всегда это было в удовольствие, хватало и слез, и обманутых надежд, но счастливой особенностью Анны было умение извлекать колоссальный опыт из неудач. Учиться на чужих ошибках она не стремилась, ей хотелось как можно больше испытать самой, но дважды не заходить в дверь, за которой поселились проблемы, она умела. Благодаря ее привлекательной внешности от соблазнов не было отбоя. Распрощавшись с девственностью по любви, она какое-то время находилась под впечатлением от первого сильного чувства, а затем принялась раздвигать рамки дозволенного. Пока ее избранник, симпатичный чернявый юноша, старше ее на пять лет, демонстрировал многообразие своих переживаний – дикую ревность, вкрадчивую нежность, уязвленную гордость – она сосредоточилась на соблазне. В городе, где проживало много симпатичных девушек, ей удалось оказаться вне конкуренции. Ее лицо с восточными чертами и природная пластика, которая развилась у нее еще в детстве, во время занятий танцами, действовали безотказно на всех мужчин без исключения. Глядя на нее, даже скрюченные старики распрямлялись, а мальчики – те останавливались и замирали, как околдованные. У всех промежуточных возрастов развязывался язык. Тут уж каждый старался как мог: кто сыпал сентиментальными комплиментами, кто делал сальные предложения. Ей нравилось и то и другое, потому что за словами она видела главное – свой успех и свою силу.
           Постепенно выяснилось, что все мужчины делятся на две категории: те, кто берет ничего не давая взамен, и те, кто способен больше дать, чем взять. Первых Анна называла «вредителями» и выбирала из них только самых настойчивых, уверенных и сильных, а ко вторым относилась с бережным вниманием, хотя и замечала, что в массе своей они – довольно скучная публика. Открытия следовали одно за другим: приятные происходили в отдельных кабинетах дорогих ресторанов города, о неудачах, как правило, становилось известно на приемах у гинеколога. Еще ей очень хотелось регулярно бывать в вип-ложах ночных клубов, но тут мешал чернявый мальчик со своей любовью. Он оставался ей по-прежнему дорог: красавчик, умный, к тому же первооткрыватель. Вдвоем с матерью они жили в четырехкомнатной квартире в центре города. Четырехкомнатная квартира была еще одним преимуществом этого семейства, а вот мать – та скорее относилась к недостаткам, так как была чрезмерно наблюдательной. К минусам также следовало отнести слепую, дикую ревность мальчика, вспыхнувшую в первые же месяцы их знакомства. Анна всегда действовала осторожно, но ведь и мальчик не был безнадежно слеп. К тому же у него был приятель, который кое-что знал, но до поры до времени помалкивал. Анна была уверена, что его молчание – могила, а он вдруг взял и проговорился.
           В итоге после долгого раскачивания любви и вип-лож на житейских качелях, любовь свалилась, а вип-ложи остались. Чернявый мальчик скрылся, соорудив заслон в виде молчащего телефона и пожимающих плечами на все вопросы друзей. Анна восприняла случившееся как урок, суть которого в том, что любовь – это не более чем мучительное расстройство, разновидность невроза. Зато наконец-то она получила неограниченную свободу. Ловко манипулируя «вредителями» и «дарителями», она развлекалась так, как ей раньше и не снилось. Правда, и шишки теперь она набивала побольше и посерьезнее. Но и выводы дела стратегические, далекоидущие.
           Постепенно обозначился главный вектор ее движения – на Запад! Но тут возникали определенные сложности. С английским у нее никогда не ладилось. В какой-то момент она решила учить итальянский. Кажущаяся простота этого языка, о которой единодушно твердили самоучители и знакомые из пединститута, оказалась Анне не по зубам. К тому же ее все-таки больше привлекал строгий стиль Лондона, , нежели субтропическая жара Рима. Да и британская мода Анне нравилась больше, чем итальянская.
           В конце концов она попала в Англию в компании одного русского авантюриста, который планировал открыть в Лондоне сеть сувенирных лавок, но неожиданно переметнулся к букмекерам, быстро прогорел и вынужден был убраться восвояси. Она осталась ни с чем – ни денег, ни друзей, ни работы. К ее никудышному английскому прибавилось от силы полтора десятка бытовых фраз. Из последних сил прохудившийся авантюрист предложил ей обратный билет в Россию, но она отказалась. Каким бы жалким ни было в тот момент ее положение, она обеими ногами стояла на мостовой города своей мечты и не хотела думать ни о каком втором шансе. Главное препятствие в виде границ и расстояний было преодолено, оставалось лишь поднатужиться и… родиться заново.

7

           Процессу рождения, как известно, предшествует зачатие, для которого нужен отец. Отец требовался заботливый и в меру породистый. Не русский выжига, спускающий деньги на скачках и игре в карты, а добропорядочный молодой англичанин. Не красавец, не олигарх – Анна умела, когда нужно, быть реалисткой – а улыбчивый простачок, который приведет ее в тихий дом на Лонгхерс Роуд, усадит в гостиной на диван, а сам подойдет к телефону, чтобы набрать номер и сообщить родителям: «Я женюсь». Таким простачком и оказался Стивен, который в одно прохладное воскресное утро имел счастье зайти в «Харродс», чтобы выбрать на юбилей матери подарок.
           После расставания с авантюристом Анна работала посудомойщицей в пакостном ресторане на Глостер-роуд. Платили там гроши, но зато не требовали никаких документов. Не спрашивали, кто ты и откуда: бери фартук, резиновые перчатки и ступай работать. Зарплату выдавали наличными, в черную – вот тебе и законопослушная Европа! Изучение языка тоже сдвинулось с мертвой точки – команда в ресторане была интернациональная, между собой все общались на ломаном английском и, обсуждая свое лондонское житье-бытье, понемногу обогащали словарный запас друг друга.
           С одной из поварих у Анны вышла ссора. Та как-то пожаловалась менеджеру, что в часы пик на кухне не хватает чистых тарелок. При этом нагло показала пальцем на Анну – якобы вот она, самая нерасторопная среди посудомойщиц. Когда менеджера вызвали в зал, Анна взяла из раковины вилку, подошла к плите и, приставив зубцы вилки к горлу поварихи, прижала кляузницу к стене. «Я бывшая серийная убийца, — проговорила она сквозь стиснутые зубы. – На мне восемь трупов в России. Если ты еще раз скажешь обо мне плохое, я истыкаю тебя этой штукой от пяток до макушки. Поняла, сука?» В тот же день повариха уволилась из ресторана, а за Анной прочно закрепилось прозвище «Killer Queen»(2). Как оказалось, нелегальное трудоустройство тоже имело свои плюсы. Здесь люди больше всего ценили не умение тереть тряпкой пол, а силу характера. На вспыхивающие конфликты смотрели с пониманием и даже с интересом. Победителю прощалось все. Поверженный враг уходил навеки.
           По выходным Анна отправлялась в «музеи» на Оксфорд-стрит. «Next», «Marks&Spencer», «Gap», «River Island» – за неимением денег все эти магазины превратились для нее в выставочные залы и экспозиции – куда более привлекательные, чем те, в которых висели полотна Ренуара и Пикассо. Наиболее боготворимым местом был «Харродс». По его сияющим хрусталем и позолотой залам Анна ходила, как по сказочному дворцу. Там к воздуху были примешаны особые молекулы удовольствия, а роскошь окутывала со всех сторон, как волшебная мантия. Раздавались негромкие голоса пожилых респектабельных леди, фонтанировали светом театральные люстры над головой, а в ювелирном отделе у искрящегося драгоценными камнями прилавка стоял он, Стивен, тогда еще незнакомый молодой человек с мягкими чертами лица и широкими плечами. Он неуверенно разглядывал колье, которое держал перед ним на бархатной подушечке продавец. Анна встала рядом, перехватила растерянный взгляд доброго великана и, кивнув на колье, сказала: «Очень мило». «У мамы день рождения», — объяснил Стивен. «Мои поздравления», — сказала Анна, радуясь тому, как хорошо, без акцента ей удается говорить.
           Следующую фразу Стивена она не поняла. И последующую. Но глядя в его круглые коровьи глаза поняла, что это от нее и не требуется. Никто не ждет от новорожденного понимания. Все просто приветствуют его появление на свет. Из «Харродс» они вышли вместе. На юбилее тоже были вдвоем. Выходные провели в Брайтоне. А через неделю Стивен сделал ей предложение.
           Родители Стивена были шокированы. Диковатая красотка, едва разговаривающая по-английски, обладательница сомнительного визового статуса, чужестранка без образования – разве о такой партии для сына они мечтали? Пусть он не хватает звезды с небес, не шагает семимильными шагами по карьерной лестнице, не обладает внешностью Марлона Брандо, но он добр, образован, трудолюбив – он один из тех, у кого со временем все должно получиться. И тут – на тебе, «Королева-убийца»! Чего хорошего можно было ожидать от такого союза?…
           Но Стивен был ослеплен своим счастьем, и попытки вразумить его ни к чему не привели. Отец смирился первым, отчасти потому, что и сам не мог противиться обаянию крутых бедер, красиво вздымающейся груди и осиной талии Анны. Ему, кажется, льстило то, что сын отхватил такие штуки, о которых большинству мужчин приходиться лишь мечтать. Жизнерадостное и немногословное поведение будущей невестки (продолжая буксовать в английском, Анна заменяла слова улыбками) ему тоже импонировал – его собственная супруга была черезчур болтлива.
           Свадьба вышла не слишком пышной. Главным украшением стала невеста в белом платье и венский вальс, который, чуть сбившись при смене вращения, под возгласы и аплодисменты гостей исполнили молодые. После свадьбы начались хлопоты по интеграции Анны в британское общество. Пять дней в неделю она занималась на курсах английского, а по вечерам они со Стивеном ныряли в Интернет и внимательно изучали программы лондонских колледжей. Во время поисков учебного заведения выяснилось, что у Анны нет никаких профессиональных интересов. Она с одинаковым энтузиазмом кивала головой и на описании курса по английской литературе и тогда, когда Стивен открывал страничку факультета астрофизики. Чуть больше Анна оживилась на описании отделения модного дизайна, но от него вскоре пришлось отказаться, так как выяснилось, что Анна не в состоянии нарисовать не только платье, а даже простую чайную чашку. Она вообще испытывала какой-то панический страх перед чистым листом бумаги. Ей казалось, что излагая мысли в виде рисунка или текста она насилует себя. Наряды, которые ей представлялись, уже были с восторгом встречены публикой, критиками и отмечены наградами жюри. Переносить такой успех на лист бумаги казалось ненужным и абсолютно безынтересным занятием. К тому же (правда, Анна не отдавала себе в этом отчета) все эти наряды действительно существовали, и их можно было запросто увидеть на витринах «Харродс».
           Оставив в стороне мир модного дизайна, Стивен устроил Анне экзамен по математике. Его заинтересовала мысль, что супруга может стать его коллегой. В домашней контрольной Анна не справилась с квадратным уравнением, тщетно пыталась вспомнить, что такое логарифм, и допустила позорную ошибку в таблице умножения. Таким образом, на идее с финансовым образованием тоже поставили жирный крест. В конце концов смотрины колледжей привели их на факультет муниципального управления – выбор, от которого Анна была не в восторге. Ей почему-то представлялось, что по окончании курса ей придется стоять на платформе метро с палочкой в руке, отдавая поездам сигналы на отправление. Образ женщин в униформе настойчиво преследовал ее – несмотря на то, что в последний раз она видела их три года назад – и не в лондонском метро, а в московском.
           Обучение потребовало от Стивена не только финансовых, но и умственных затрат. Хуже всего его супруга справлялась с написанием эссе. Сказывалась ее нелюбовь к преобразованию гордости и восторга в скучные тексты о водоснабжении и коммунальных тарифах. У Стивена стало садиться зрение. Окулист прописал ему контактные линзы, очки для работы на компьютере и порекомендовал проходить ежемесячный осмотр. Стивен в очках Анне не нравился. Он становился похож на сумасшедшего профессора, который вечером в гостиной, ссутулившись, настукивает на компьютере очередную заумную статью. Она стояла рядом и с трудом сдерживала желание опрокинуть чашку горячего чая прямо ему на голову.
           «Почему ты не выбрал другую оправу? – спрашивала она Стивена. – Это какое-то уродство». Харт молчал, хотя ответ знали они оба: легкие, титановые оправы стоили очень дорого, а лишних денег в семейном бюджете не было. Лондонские бухгалтеры, как оказалось, не так уж много зарабатывают. С плохо скрываемым возмущением раз за разом Анна выслушивала рассказы мужа о британских налогах, которые казались ей возмутительными и грабительскими. Слова Стивена о том, что во Франции работникам приходиться отчислять в казну еще больше, вывели ее из себя.
           «В России вообще никто не платит никаких налогов!» — выкрикнула она и сделала такой жест, словно разрубала налогового инспектора надвое.

(2) Королева-убийца (англ.) – название песни британской группы Queen

8

           Спустя два года жизнь со Стивеном стала походить на неясное ожидание. Воспоминания о России вспыхивали фейерверком, окружающий Лондон серел скучливо и однообразно. Во время одиночных прогулок Анна часто приходила на Трафальгарскую площадь, усаживалась на гранитную скамью и смотрела на голубей на невзрачных серых плитах. Она вспоминала родной город, кавалеров на подержанных иномарках, сумасшедшие вечеринки с отвратительным шампанским, от которого ее мутило, заляпанные шоколадом и красной икрой диваны в вип-ложах. Помнится, ее не раз тошнило, она стояла, согнувшись, над унитазом в уборной ночного клуба, но даже сквозь эту муть и жуткие спазмы в пищеводе ей было хорошо и весело. Тогда ее жизнь была полна безразличия к самой себе, к своим поступкам, к завтрашнему дню. Это была какая-то сумасшедшая, захватывающая гонка с огненными искрами из-под колес.
           В день получения британского паспорта она снова пришла на площадь и села на гранитную скамью. Вынула из сумки заветную книжечку с золотыми львами на обложке, пролистала жесткие страницы и задумалась. Достигнута ли ее цель? Проходивший мимо джентльмен в элегантном костюме жадно посмотрел на ее голые колени. Она попыталась перехватить его взгляд, но он отвернулся и зашагал прочь. Вечером они со Стивеном напились, обмакивая в бокал угол книжечки с золотыми львами. А на следующий день после занятий в колледже она пришла в агентство «Мисафер». Там на нее внимательно посмотрели и предложили на выбор либо двухнедельное путешествие на Тайвань в компании пятидесятилетнего бизнесмена, либо пятидневную Вену с производителем холодильного оборудования. Точный гонорар не назвали, но намекнули на симпатичную сумму. Анна заполнила небольшую анкету – в основном антропометрические данные – и позволила себя сфотографировать выскочившему откуда-то сбоку юркому хлыщу с громадным объективом вместо правого глаза. Пообещала позвонить и сообщить о своем решении. Уходя, подумала, что даст себе один день на раздумья. Но и через день, и через три она была окружена каким-то густым туманом и ни на что не могла решиться. За последнее время в ней что-то изменилось. Раньше решения приходили сразу, падали, будто яблоко с ветки, стоило только раскрыть ладонь. Теперь вместо прежней уверенности в голове толпились трусливые сомнения, и откуда ни возьмись возникало пульсирующее, как красный сигнал семафора, слово «риск».

           Злясь, нервничая, не узнавая саму себя, Анна металась по дому и гневно опрокидывала стулья на своем пути. В какой-то момент подумала, не отправиться ли ей в магазин за картами Таро? А может, поискать в газетных объявлениях предсказательницу судьбы? Но тут благоразумие вернулось к ней, и она, усмехнувшись, досадливо обругала себя «наивной слабачкой». На третий день позвонила в агентство и сказала, что выступить в роли эскорта не сможет. На том конце связи немного посокрушались и тут же предложили клиента для встреч в городе. Она согласилась.
           Ее первого клиента звали Оливер, ему было пятьдесят четыре года. Его отличало розовое лицо, табачно-мускусный запах и до смешного маленький в неэрегированном состоянии член. Юрист, специалист по бракоразводным процессам, он оказался вкрадчиво-тихим любителем персидских кошек и одержимо-яростным, балансирующим на грани истерики субъектом, когда дело касалось судебных заседаний или чужих постелей. Встречались они в номере отеля «Карма» на Грейт Питер Стрит, примерно раз в две недели. Анна выудила из него приличную сумму, а в нагрузку еще и признание в любви до гроба. После третьей или четвертой встречи, обставленных по-спартански – разделись, полюбились, оделись – Оливер начал приходить с букетами цветов, с коробками бельгийского шоколада, а также намекнул Анне, что, если только она пожелает, они перенесут встречи в дорогой отель. Анна оставила все, как было. Букеты она «забывала» в гостиничном номере или в такси, шоколадом угощала одногруппниц из колледжа. После восьмого или девятого букета поняла, что несчастный юрист повержен. Оливер все больше и больше терял голову, а она все яснее осознавала, что рано или поздно вокруг имени двуличного правозащитника разразится скандал. Его карьере придет конец, и их имена попадут в прессу. Подобная популярность была ей ни к чему.
           На юбилейном десятом букете, состоявшем из лилий и тюльпанов, Анна вонзила заранее отточенный нож в сердце немолодого «ромео». Слушая ее безжалостный приговор, Оливер стоял посреди номера с расстегнутой на брюках молнией и свисающими по бокам петлями подтяжек. Потом бухнулся на колени и вырвал клок седых волос у себя на груди. Анна пару минут слушала его мольбы, а затем шлепнула его по лысине и легкой походкой вышла из номера. Он был целиком в ее власти, и тут следовало поставить точку. В тот же день она пожаловалась Стивену, что на ее мобильный часто попадают по ошибке и сменила номер. Она удалила из телефона записи с номерами Оливера, агентства и решила, что больше не ступит на эту тропинку. На следующий день самостоятельно написала эссе об организации парковых территорий в мегаполисах, погладила рубашки Стивена и приготовила ужин. Анна решила, что нужно трудиться и стать лучшим специалистом по муниципальному управлению. Пусть лучший город на планете станет еще краше, и произойдет это не без ее участия. Окрыленная планами на новую жизнь, она отправилась на прогулку в Гринвич-Вилидж и купила там лампу с бумажным абажуром.
           Вот она, эта лампа. Милая простецкая штуковина, за которую было отдано то ли двенадцать, то ли четырнадцать фунтов. Стивен отругал ее за покупку «никчемной безделухи». «Я заплатила сущие пустяки», — сказала она ему. Но он только сильнее нахмурился и ответил: «Курочка по зернышку клюет». Затем сел читать написанное Анной эссе. Исчеркал его вдоль и поперек. Выбросил половину, а оставшуюся часть переписал на свой лад. Анна смотрела, как он безжалостно кромсает ее сочинение и чувствовала себя кем-то вроде Робинзона на необитаемом острове. В этот момент ее остров сжался до такой малости, что на нем поместились лишь стул и тумбочка, а из растительности – только крохотная пальма с кроной из рифленой рисовой бумаги – та самая никчемная безделуха. Анна держалась за ствол этой пальмы и нервно щелкала выключателем.
           Вот так, в роли человека, который ведет невидимую всему свету борьбу с самим собой, она протянула еще два года – топталась на одиноком острове своего сознания, перебегая от гордости к упрямству и наблюдая, как жизнь течет сама по себе – буднично гремя поездами метро, деловито стуча каблуками по Стренду, бесшумно хлопая дверьми заведений на Пикадилли.
           Шапочка, которую предстояло одеть на присуждение степени бакалавра, Анне очень понравилась. Она настояла, чтобы Стивен купил эту шапочку. Сколько можно брать напрокат знаковые, судьбоносные вещи? Свадебное платье тоже было взято напрокат, а это, между прочим, для девушки из России почти оскорбление… В тот раз она промолчала, а теперь – хватит. Вместе с шапочкой пришлось покупать и мантию, ее потом использовали в качестве покрывала, когда ездили на пикник в Трент-Парк.
           После окончания Анной колледжа Стивен расщедрился. Во время похода в памятный им обоим «Харродс» они накупили для Анны вещей на четыре с половиной тысячи. «Тебе нужно хорошо выглядеть на интервью», — объяснял Стивен, снова и снова протягивая продавцу кредитку. Вечером он, конечно, раскаялся. Сидя за столом в гостиной, перебирал вынутые из разных карманов чеки, складывал их в стопочку, суммируя числа своим бухгалтерским умом, и белел, как стенка. Анна сидела неподалеку на «робинзоньем острове». С того момента промотался еще один год серой лондонской жизни. Итого шесть. Шесть лет с момента приземления в аэропорту Хитроу в компании азартного авантюриста и до сцены расставания с британским мужем в кафе сегодня утром.
           Анна вспомнила одну важную деталь. Оливер. Сможет ли она его найти? Ведь если понадобится улаживать дела с разводом, то лучше него ей никто не поможет. Телефонный справочник отпадает, она даже не знает его фамилии. Остается агентство. Они не откажут, с ними у нее теперь полюбовные отношения.
           Она сделала глоток остывшего чая и встала из-за стола. Прокатила по коридору чемодан на колесиках, открыла входную дверь и вышла на улицу. Справа что-то негромко бухнуло. Соседка стояла на прежнем месте, держа в руках горшок с полуувядшей геранью. Взглянув на Анну бесцветным взглядом, старуха скривила рот и швырнула горшок в мусорный бак. В баке глухо звякнуло. «Прощай, молодость», — равнодушным тоном сказала старуха. Анна стащила по ступенькам громыхающий чемодан и зашагала к станции.
           — Сегодня вторник… В «Пиг энд Вистл» караоке, — крикнула ей вслед старуха. – Я собираюсь исполнить песню «Любовь нельзя купить». Дурацкая группа эти «Битлз», но песня то, что надо!
           И она сухо рассмеялась.
           — Катитесь вы в ад, мисс Берч, — ответила Анна, ускоряя шаг.
           По улице, пускаясь за ней вдогонку, прошелестел легкий ветерок.

9

           Выйдя из полицейского участка, Гера остановился на каменных ступенях и подставил лицо солнечным лучам. В участке было сумрачно и прохладно, во время допроса в кабинете инспектора, горели плафоны под потолком и настольная лампа. На инспекторе была пригнанная по фигуре темно-синяя форма с плотно обхватывающим горло воротником стоечкой, а Гере в рубашке с коротким рукавом и хлопковых бриджах стало холодновато, так что даже руки покрылись гусиной кожей. К тому же окно кабинета выходило во двор и ничего, кроме глухой кирпичной стены, за окном не было видно.
           «Видимо, ментовские учреждения одинаковы по всему свету», — подумал Гера, стоя на нагретых солнцем ступенях. Ему вспомнилось отделение милиции в его родном городе, где он случайно оказался лет пятнадцать назад. Тогда на его глазах у прохожего сорвали с головы ондатровую шапку, и Гера выступал в роли свидетеля. Ему запомнились бесконечные гулкие коридоры, грязная, как вход в кочегарку, дверь в кабинет следователя и сам следователь, подозрительный дерганный лейтёха без указательного пальца на правой руке.
           И вопросы у мильтонов везде одинаково скучные: имя, дата рождения, род занятий, адрес проживания… И т.д. и т.п. Даже когда дело доходит до описания происшествия, унылый тон разговора не меняется: с какой целью находились на месте события, знакомы ли с потерпевшим, сознаете ли ответственность за дачу ложных показаний… Вот бы одеть всех легавых поголовно в ярко-оранжевую форму, поставить в коридорах автоматы с бесплатной пепси-колой, а задержанных усаживать в широкие массажные кресла с электроприводом и кнопками управления на ручке сиденья! Тогда по поведению задержанного было бы легко сказать, действительно ли он испытывает угрызения совести, а у фараонов может хоть чуть-чуть просветлели бы хмурые лица. А то в кабинетах с видом на кирпичную стену сама жизнь начинает казаться сплошным преступлением. Да, еще к списку вопросов, которые задают задержанному, нужно добавить следующие: как провел лето (возможны варианты «каникулы», «отпуск»), кем мечтал стать в детстве, любимая пословица или поговорка. Разговор в кабинете следует начинать с партии в шашки или блокус – на выбор гостя. Ну, а если кто-то решительно против того, чтобы ментовские учреждения имели жизнерадостный вид, тогда включите хотя бы симфоническую музыку в коридорах и развесьте по стенам кабинетов репродукции мастеров античности и Возрождения. Вот тогда, наконец, мы и узнаем, действительно ли человеку присуще чувство вины за содеянное или внешние признаки раскаяния – это не более чем результат воздействия мрачной обстановки.
           Гера не испытывал ни малейшего сострадания к газетчику. Сам виноват. Нечего подставлять голову всему, что падает с неба. Сидел бы себе, не высовываясь, под полосатым навесом, и ухо осталось там, где ему и следует находиться, а не лежало, отливая синим, на льду в докторском холодильнике. После происшествия у Геры даже поднялось настроение. Ведь случилось нечто скандальное, наглое, неожиданное, чего и в помине не было в его крепко приколотых к благополучной Барселоне мирных планах. Три месяца назад он решил устроить небольшую личную революцию. Ему захотелось разбить корпоративные оковы, сбросить офисный гнет, ликвидировать должностную иерархию, в рамках которой он существовал с первого дня трудовой деятельности. Рабочая рутина стала невыносимой. Стандартное в таких случаях средство, когда человек меняет работодателя и на время отвлекает себя от того же по сути своей сценария, его не устраивало.
           В мае ему исполнилось тридцать пять. Дата всерьез его напугала. Большинство ровесников выглядели так, словно период поисков и житейских сомнений навсегда остался позади. Некогда живые, стройные и бесшабашные знакомые теперь стремительно отращивали животы и разговоры вели лишь сдержанным, подчеркнуто-серьезным тоном. Кто-то нашел себя во втором браке, кто-то выложился в карьерной гонке, наиболее меркантильные корпели над увеличением банковских счетов, и жизнь как таковая была для них ясна и не требовала проверки на подлинность. А вот Гера усомнился.
           Он принял решение полностью расчистить горизонт, так, чтобы в поле зрения не осталось ни одного предмета, навязанного посторонней волей. Обстоятельства позволяли это сделать: он не был женат, имел кое-какие сбережения, знал английский и находился в хорошей физической форме. Разве что желудок слегка капризничал, если Гера увлекался жареной или острой пищей, а в целом – он был готов ко всему, вплоть до участия в длительной экспедиции на санях или рафтах.
           То, что следует не просто оставить работу в офисе, но и покинуть Москву, сомнений у него не вызывало. Москва с ее шумом и деловой активностью являлась наименее подходящим местом для переоценки ценностей. Правда, совсем отрываться от цивилизации не хотелось. Именно по этой причине Гера отбросил варианты поездки на Гоа или в Непал. Он с детства любил Киев и Севастополь, но по ящику непрерывно передавали, что на Украине усиливаются антироссийские настроения. Вариант визита к братьям-славянам пришлось забраковать. Недавно он побывал в командировке в Лондоне. Город понравился, но сильных положительных эмоций не вызвал. Продолжительное время мысли его парили над Калифорнией: Сан-Диего, Лос-Анджелес, Сан-Франциско… Но натолкнувшись однажды на высказывание Витгенштейна о границах языка и сознания, Гера подумал, что ему стоило бы отправиться не только в географическое, но еще и в лингвистическое путешествие.
           Первым поманил французский язык: голос Джо Дассена, песни Милен Фармер, вечное и необъяснимое очарование Парижа. Гера отправился было в книжный магазин за самоучителем французского, как вдруг в автомобиле услышал по радио дуэт американца Брайана Адамса с неизвестным певцом, который пел, кажется, по-испански. Геру поразила экспрессия, которая заключалась не столько в голосе или манере исполнения, сколько в звучании самих слов – рокочущих, грубоватых, упрямых. Английская партия колыхалась как серая простыня, несмотря на усердные старания молодчаги Адамса. Гера вернулся домой, нашел в Интернете плейлист радиостанции и выяснил, что неизвестного певца зовут Нэк, он итальянец, но альбомы записывает на двух языках – студии звукозаписи одновременно выпускают как итальянскую, так и испанскую версии. Прозвучавшая вещь называлась «Земля и небо». Язык, поразивший Геру энергией и звучанием, был испанский.
           Десять дней спустя после увольнения Гера, не поделившись ни с кем своими планами, никем не провожаемый, с легким портфелем в качестве багажа прибыл в аэропорт «Шереметьево», зарегистрировался на международный рейс и прошел в самолет. Новехонький «Аэробус 320» поднял его, и без того буквально парившего в воздухе от своей смелой выходки, на дополнительные девять тысяч метров над землей. Через три с половиной часа самолет приземлился, а Гера так и остался на седьмом небе. Развитая Европа, которая умеет быть одновременно и чинной старушкой, и юной сексапильной штучкой, приняла его с гостеприимным лозунгом «Bienvenido a Barcelona!»(3) Взяв в руку портфельчик, Гера доехал на метро до Площади Каталонии и пошел по улицам, задыхаясь от свободы и восторга.
           Он шел наугад, не придерживаясь натоптанных маршрутов, не занимаясь поиском достопримечательностей. План города, взятый в белой будке с надписью «Oficina del Turismo»(4), он открыл только поздним вечером, когда пора было ехать в гостиницу. В первый свой день он не увидел ни Храма Святого Семейства, ни Готического квартала, ни набережной с ее аккуратными рядами пальм. Два часа просидел в неприметном кафе на Гран-Виа и целый час проходил по книжному магазину рядом с Каса Мила. Всюду с наслаждением, с восторженной дрожью слушал, как разговаривают между собой местные, не понимая практически ни слова. На следующее утро поехал в школу испанского языка, где его приняли в группу для начинающих.

(3) Добро пожаловать в Барселону (исп.)

(4) Информация для туристов (исп.)

10

           Уроки в школе занимали всю первую половину дня. В два часа Гера обедал и отправлялся гулять. Он редко посещал музеи и выставки, его увлекала простая, будничная жизнь. Сидеть на лавочке в парке Сьютаделья и разглядывать публику, в которой перемешаны родители с колясками и туристы со всего света, было намного интереснее, чем сквозь призму художественных творений пытаться увидеть минувшие времена с их давно превратившимися в прах героями. В один из дней Гера отправился в кино. Взял билет на испанскую комедию и уселся в первом ряду с баночкой колы в руке. Когда начался фильм, Гера не мог разобрать ничего из того, что говорили актеры, но смеялся вместе со всеми. Остался очень доволен и с улыбкой заглядывал в лица зрителей по окончании сеанса.
           Спустя месяц на курсах почти полностью обновился состав студентов. В группе Геры остался только американец Чарльз, заброшенный в Барселону с миссионерским заданием от какой-то религиозной организации из Оклахомы. Уехала золотоволосая шведка Лола, сдержанно попрощался рослый норвежец Фритьоф, отправился домой в Варшаву смешливый поляк Северин. На смену им прибыли две сестры-болтушки из Швейцарии, монументальный немец Гюнтер и черноокая бразильянка Сильва.
           Учиться в новом составе стало еще интереснее. Несмотря на то, что Чарльз частенько сбивался на спанглиш, а Сильва временами путала испанские слова с португальскими, в группе наконец-то зазвучала связная испанская речь. От куцых фраз перешли к диалогам, закрыли темы числительных, названий месяцев и дней недели, артиклей и местоимений. Основательно взялись за главную пружину испанского языка – глагол.
           Русских, кроме Геры, на курсах не было. Это обстоятельство его очень радовало. Изучая город и осваиваясь в испанском, Гера не забывал про главную цель своей поездки. С ее достижением не все обстояло благополучно. Сорвав офисный ошейник и сменив переполненную глупостями отчизну на просчитанную, продуманную Европу, Гера ощутил радость полета, которая со временем, однако, стала терять высоту. Нервотрепка исчезла, но вместо нее не пожаловало вдохновение. За все время в голове не возникло ни одной новой идеи. Гера все больше ощущал себя если не в пустоте, то в некой системе, которая складно функционирует, но при этом с ним лично ничего не имеет общего. Снова и снова возвращаясь к вопросу, что для него главное на данном этапе жизни, и как он собирается осуществлять ту цель, которую еще только предстоит сформулировать и поставить перед собой, он утыкался мыслью в стену, а взглядом в пустоту. Единственный вопрос, который мог не волновал его, был вопрос денег. Сбережений было как минимум на пять месяцев вольной жизни. За пять месяцев он надеялся хорошенько отдохнуть, проветрить голову и разделаться с беспокойством, преследовавшим его на родине.
           Нервотрепка так прочно ассоциировалась у Геры с Москвой и Россией, что он избегал любых встреч с соотечественниками. Заслышав родную речь в магазине или на рынке, он уходил не сделав покупок. Обнаружив, что в кафе зашли русские, внутренне сжимался и начинал уплетать обед с удвоенной скоростью. Уходил не оставив чаевых – так досадовал на заведение за то, что его посещают «наши». Но особенно был не в ладах с самим собой, чаще всего перед сном, когда вспоминая промелькнувший как солнечный зайчик день, понимал, что ни на шаг не приблизился к ответу на главный вопрос. Куда он направляется – со свободой в голове и Барселоной под ногами? И в чем заключается отличие между полной свободой и колоссальной растерянностью.
           Парадоксальным образом получалось, что за приятно проведенным временем как раз и стоит та самая пустота. Через какое-то время из этой пустоты полезли вечные вопросы бытия, которые Гера всегда считал ничем иным, как признаком тупика. На горизонте замаячило отчаяние. Тогда вместо того, чтобы сражаться с упрямыми «кто я», «зачем все» и «что есть истина», Гера редуцировал ползущую из пустоты нечисть и получил нечто простое, с чем можно сладить в реальной жизни. Правда, из разбитого магического кристалла загадок насыпалось – целый мешок. Гера их тщательно перебрал, отсеял несущественную мелочь, выстроил причинно-следственные связи и установил, что вся мировоззренческая проблематика сводится к одному единственному фундаментальному вопросу: чем заниматься? На какое-то время ему стало легче дышать. Горизонт расчистился. Гера грыз испанский, намереваясь продолжать до тех пор, пока не одолеет что-нибудь из Маркеса или Касариего без перевода.
           Закончился август, спала жара. Гера побывал на экскурсиях в Валенсии и Сарагосе. В Валенсии ему понравился парк, расположенный в бывшем русле реки с переброшенными через него мостами XVII-го века. В один из дней решил поднять железный занавес, опущенный после отъезда из России. Он позвонил Андрею, своему давнишнему приятелю и бывшему коллеге по работе.
           — Ты где? – поинтересовался Андрей.
           — В Барселоне откисаю.
           — Давно?
           — Третий месяц.
           — Отдыхаешь?
           — Отдыхаю.
           — Красавчик. А у нас тут такое творится!…
           — Стоп! У меня к тебе одна просьба – о работе ни слова. Хорошо?
           — Да что ты?… Ну хорошо, как знаешь. А надолго ты в Барселоне?
           — Пока не решил. Виза у меня до декабря.
           — Не скучно? Испанцы вроде не слишком веселый народ.
           — Нормальные. У меня тут появилась пара неплохих знакомых.
           — Серьезно? И кто они?
           — Одного зовут Человек-Ветер.
           — Как?
           — Человек-Ветер.
           — Любопытно. Знаешь, что я думаю? Это очень полезный знакомый! Нам всем скоро понадобятся его навыки. Потому что еще чуть-чуть – и полетят клочки по закоулочкам! Никто из нашего брата костей не соберет! Если только мы не научимся бегать быстрее ветра…
           — Ты о чем?
           — Да как о чем! Послушай, ты действительно не в курсе дел? Что, даже новости не слушаешь и не читаешь?
           — Нет. Я же говорю – отдыхаю. И прошу тебя…
           — Хорошо-хорошо. А как же?… Ну ладно, все. Замолкаю.
           Толкового разговора так и не получилось. Андрея пучило от каких-то жутко важных новостей, а Гера упорно не желал их слышать. В офисе всегда что-то происходит. Пробежал слух о возможном поглощении компании – и готова тема для разговоров на целую неделю. На ресепшен новая девочка с третьим размером под блузкой – новость мирового масштаба. Однако разговор с Андреем навел Геру на одну не слишком приятную мысль. Получалось, что он не просто отдыхает, не заглядывая ни в телик, ни в газеты, ни в Интернет, а повернулся задом ко всему обществу. Хотя в то же время продолжает пользоваться благами, которые это общество производит. Какая-то стариковская роль! И что с того, что это роль обеспеченного и любознательного старика? Не рано ли тебе отправляться на покой, Герард Александрович Сердцев?
           Во что бы то ни стало следовало найти новую точку приложения своих усилий. Испанский язык – это хорошо, но что дальше? Как ни крути, а обучение – процесс потребления, и в этом смысле мало чем отличается от еды или шоппинга. За столом насыщается твой желудок, в учебном классе – интеллект. Пора задуматься о производственной фазе.
           Утром того дня, когда газетчик потерял свое ухо, Гера проснулся в отвратительном настроении. Помимо того, что во сне что-то непрерывно взрывалось и падало, откуда ни возьмись возникло чувство жуткой подавленности. Такие беспричинные провалы Гера, считавший себя эмоциональным человеком, предпочитал пережидать, сидя в глухой обороне. Следовало неторопливо спуститься вниз, съесть в гостиничном кафе яичницу, выпить чашку кофе, а потом вернуться обратно в номер и, завалившись с книжкой в постель, никуда весь день не выходить. Рано или поздно депрессия отступит и беззаботная улыбка вернется на свое законное место. Но тут Гера вспомнил, что именно сегодня в школе намечено занятие по субхунктиву, наиболее таинственному явлению грамматики испанского языка. Поэтому он не стал раскисать, оделся, спустился, съел, запил и, вытерев рот бумажной салфеткой, отправился дальше. По дороге увидел, как машина сбила собаку. Входя в школу поздоровался с ресепшионисткой и заметил, что у нее заплаканные глаза. На перемене стал свидетелем того, как Чарльз разбил, уронив на кафельный пол, свой «Блэкберри». Похоже, весь мир в этот день был зациклен на дурных событиях.

11

           После занятий Гера решил спрятаться от разгневанной фортуны куда-нибудь подальше. Крыша Каса Мила показалась ему подходящим местом. К тому же он там ни разу еще не был. Купив билет, Гера зашел в лифт, поднялся на самый верх, и через автоматические двери попал на крышу. Побродив среди каменных изваяний с формами такими же загадочными, как испанский субхунктив, он решил позвонить Андрею.
           Судя по загробному голосу Андрея легко было понять, что день сплоховал не только в Барселоне. На вопрос «Как поживаешь, старина?» Андрей ответил:
           — Катастрофа.
           — Что случилось?
           — Сегодняшний день войдет в историю. И не лучшим образом. Два черных вторника у нас уже были, сегодня похоже третий.
           — Постой! Ты что, кажется, забыл о моей просьбе?
           — О какой еще просьбе?
           — Мы не говорим о работе!
           — Не говорим о работе? Не знаю, насколько это возможно сегодня. Я теперь, кажется, даже во сне буду бредить работой.
           — Во сне – о чем хочешь, а наяву давай о чем-нибудь приятном. У меня, кстати, сегодня тоже не слишком симпатичный день. Утром видел, как собаку переехало машиной.
           — Боже, Гера, да ты в каких-то розовых облаках витаешь! Тут весь мир летит вверх тормашками, а он – собаку переехало!
           — Собаку все-таки жалко. Она тоже была частью мира. А если говорить об облаках, то они у меня не розовые, а сливочные. Очень пышной формы. И одно действительно недалеко – прямо над головой.
           — Ты там что, на пляже валяешься?
           — Нет. Ты же знаешь, я к пляжам равнодушен. На крышу забрался. Есть тут одна примечательная крыша, с нее прекрасный вид на Барселону.
           — Не дразни меня! Я тоже, черт возьми, хочу смотреть на Барселону, а не на эти долбаные мониторы. Задолбала меня работа. Одни нервы. Слушай, а может забить на все и рвануть к тебе в Барселону? Ты там надолго?
           — Пока никуда не собираюсь. А что – приезжай, отличная идея! Буду давать тебе уроки испанского. Через месяц заговоришь, как Сервантес. И с Человеком-Ветром тебя познакомлю.
           Они заговорили о том, как здорово было бы встретиться в Испании, вместе погулять по Барселоне, напиться вина в ресторане с видом на Средиземное море, скататься на Ибицу, посетить музей Сальвадора Дали … Затем Андрей вспомнил, что обещал жене и дочке поездку на Красное море – в Израиль или в Египет. Барселона в семейные планы не укладывалась. Да и что он скажет дома? Решил снять стресс, отдохнуть от работы, а заодно и от вас, родные мои?… Скандал. Развод. В общем, не получится. Как-нибудь в другой раз. Потом. В грядущей жизни.
           Спрятав телефон в карман, Гера нахмурился. То, что происходило на работе и о чем неоднократно пытался поведать Андрей, его интересовало. В России осталось одно дело, которое Гера начал и не завершил, рискнув довериться обстоятельствам. Чем неожиданнее были обстоятельства, тем любопытнее мог оказаться результат. Трудно было поверить в очередной черный вторник, в особенности зная привычку Андрея сгущать краски, но все же не мешало держать руку на пульсе. Хотя бы изредка заглядывать в газеты или Интернет. Но как тогда отдых? Запрет, который Гера со злорадным удовольствием наложил на офисную рутину и все, что с ней связано?
           Не зная, как разрешить возникшее противоречие, Гера достал из кармана монетку. Выпадет «орел» – значит, следует пойти за свежим номером «Экономиста» или «Бизнесвик», «решка» – беззаботные каникулы продолжаются. Интересно узнать, что думает случай по поводу Гериного отлучения от мировых проблем. Он щелкнул пальцами, и как только монетка упала на ладонь, показав гирлянду звезд и флаг Евросоюза – «орел» – Гера понял, что не хочет идти в газетный киоск, не хочет выбирать ни «Экономист», ни «Бизнесвик», где опять вещают языком чисел, графиков и экономических терминов. Он так счастлив в своем иберийском рае, на далеком каталонском берегу, в милой Барселоне. Разозлившись на глупый случай, на Андрея, на тускло-желтую монетку и на себя – за то, что позволил сомнениям развернуть флаги, — он швырнул монетку вниз и принялся рассматривать воздвигнутую на крыше гигантскую каменную гребенку, напоминавшую строй безруких богатырей в остроконечных шлемах. Монетка улетела, чтобы вскоре вернуться – и не в одиночку, а в компании с моложавым, перетянутым ремнем и портупеей полицейским.
           Чем грозит покушение на ухо газетчика, в полиции не сказали, но Гера догадывался – скорее всего вышлют из страны и возможно аннулируют шенгенскую визу. В таком случае переезд в любую из соседних стран ему заказан. Возвращаться в Россию? Ни в коем случае! В паспорте стояла британская виза, достижения в испанском позволяли задуматься о далеких и заманчивых краях – Венесуэла, Аргентина, Чили. Хорошо быть свободным человеком с суммой средств располагающих к путешествию! Счастлив тот, кому хоть однажды удалось исполнить такую роль! Да здравствует бесконечно круглый земной шар с обилием обитаемой суши на нем!
           Дойдя по Виа Лаиетана до набережной, Гера уселся на террасе туристического ресторанчика с видом на «Аквариум» и принялся рассматривать яхты у причалов. Подошел официант, улыбчивый юноша с блестящими от геля черными волосами. Гера заказал бокал сангрии. Окинул взглядом террасу. За одним из столиков сидела пожилая пара – мужчина с мясистым лицом цвета свеклы в очках на шнурке и его спутница с пышной седой прической, похожей на облако с размытыми краями. За другим столом – молодая мама с двумя детьми, по очереди сползавшими со стульев на пол.
           Больше никого не было. В последние дни туристов сильно поубавилось, всего неделю назад Гера прогуливался здесь, в Старом порту, и видел заполненные посетителями залы ресторанов. Но сезон заканчивался, на календаре было начало октября.
           Официант принес сангрию. Бокал оказался размером с небольшой аквариум, и плавающие в вине кусочки ананасов, яблок и апельсина напоминали разноцветных рыбок. Гера сделал глоток и подумал, что ему жаль покидать Испанию. Может все обойдется? Вдруг выяснится, что газетчик нелегал или вел торговлю без лицензии? Тогда безухий сам пустится в бега, не дожидаясь, пока ему восполнят моральный и физический ущерб. А без пострадавшего полиция не сможет предъявить обвинение.
           По тротуару вдоль террасы миниатюрный латиноамериканец катил двухколесную тележку, направляясь к небольшой площади, где торговали сувенирами. Гера вновь посмотрел на стоящие бок о бок яхты. Одна была парусная, все остальные – моторные. По широкой палубе парусного судна ходили двое в закатанных до колен штанах и время от времени задирали головы вверх, прикрывая от солнца глаза ладонями. Остальные яхты напоминали закрытые с ночи модные магазины. Застывший фейерверк роскоши и великолепия.
           Одно из моторных судов привлекло внимание Геры больше остальных. Нижняя часть корпуса была битумно-черного цвета – чернее, чем волосы официанта, принесшего сангрию. По всей длине яхтенного низа лениво скользили солнечные блики. Окна белоснежной надстройки были выполнены из зеркальных стекол такого же непроницаемо черного цвета. По верхнему краю борта шла красновато-древесная окантовка, а над ней – золотистые поручни. В целом яхта напоминала игрушечную модель – хотелось вытянуть руку, взять ее двумя пальцами и поднести к лицу, чтобы хорошенько рассмотреть со всех сторон.
           Гера сделал пару глотков вина. Холодная сангрия приятно освежала и наполняла тело легкостью, а голову – дурманом. Молодая мама заплатила по счету и направилась к выходу, уводя детей, волочившихся за ней извивающейся гирляндой. Старички продолжали сидеть, вяло переговариваясь. На дальнем конце террасы появились новые посетители. Гера не стал их рассматривать. Он поймал губами кусочек ананаса, разжевал его и принялся пропускать через фруктовый фильтр струйки вяжущего напитка. Когда в винном аквариуме осталось меньше половины, руки и ноги стали невесомыми, а зрение обострилось настолько, что Гера смог прочитать названия яхт, стоявших у причала. «Princess Valentina», «Air», «Kokomo», «Habibti»(5). Последнее название было написано латиницей, стилизованной под арабскую вязь. Имя яхты с черным корпусом разобрать не удалось, и Гера окрестил ее «глянцевой штучкой».
           Официант принес счет на пятнадцать евро. Гера выругался про себя. За три-то месяца пора бы научиться обходить туристические заведения стороной!… Оставив два евро сверх счета, он вышел из ресторана, заметив что его прилично пошатывает. Старательно обогнул газон с цветами, пересек пешеходную дорожку и оказался на причале. На минуту задержался у «Принцессы Валентины», разглядывая сервированный роскошной посудой стол на корме и напольные вазы с изображениями косолапых драконов по краям кормовой площадки. Затем двинулся дальше и напротив «глянцевой штучки» прочитал на заднем борту название – «No Escape».
           За дверьми отделявшими палубу от салона, раздавались голоса. Двое мужчин громко вели беседу на незнакомом языке. Черные непроницаемые стекла дверей скрывали говоривших. Один из голосов стал удаляться, другой наоборот приблизился. Половинка зеркальной двери бесшумно открылась, и на палубу вышел коренастый крепыш лет сорока пяти в белом кителе и незажженной трубкой в руке. Он строго посмотрел на Геру, примял большим пальцем табак в трубке и, достав из кармана белых брюк зажигалку, закурил. Гера поприветствовал его на испанском.
           Крепыш молча кивнул в ответ. Выпустил изо рта струйку табачного дыма.
           — Красивое судно, — продолжил Гера. – Лучше всех остальных.
           Крепыш отрицательно покачал головой. Ткнул мундштуком себя в грудь и произнес: «Dutch»(6). Гера перешел на английский. По-английски крепыш разговаривал хоть и медленно, но достаточно внятно. Его звали Хук, он был капитаном.
           — Любите яхты? – поинтересовался Хук.
           — Не знаю. Ни разу не выходил в море на яхте, — ответил Гера.
           — Как так? – удивился капитан. – Все испанцы прирожденные мореплаватели.
           — Я не испанец, — рассмеялся Гера. – Я на отдыхе. Как и большинство тут.
           И обвел рукой вокруг себя.
           — Откуда вы? – деловито поинтересовался белый капитан.
           — Из России.
           — О, Россия! – воодушевился Хук и выпустил паровозную струю дыма. – Я знаю, Россия – очень богатая страна! У русских много денег, и они покупают дорогие, хорошие яхты. Я очень хотел бы работать с русскими клиентами!
           — А как насчет этой яхты? – спросил Гера, указывая на корму «No Escape». – Кому она принадлежит?
           — Не могу сказать. Это конфиденциальная информация.
           — Понимаю. Но сколько она стоит, это не секрет? Русскому по карману? – продолжил Гера.
           Хук задумался, не обращая внимания на шутливый тон своего собеседника.
           — Полагаю, да. Но на эту тему нужно разговаривать с владельцем, — сообщил он. – Без его разрешения я даже не могу пригласить вас на борт. Но даю слово, яхта очень хорошая. Двадцать шесть метров, два двигателя по две тысячи сил каждый, роскошные каюты. Максимальная скорость – тридцать три с половиной узла! Серьезное, достойное судно. Хотите, я поговорю с владельцем – возможно, он заинтересуется вашим предложением.
           Гера хотел сказать голландцу, что он не делал никаких предложений, что у него и в мыслях не было прицениваться к яхте – к этой или какой-нибудь другой – но ему вдруг показалось чрезвычайно забавным, что его так запросто приняли за одного из тех русских мотов, которые, слоняясь по всему миру, играючи приобретают то здесь, то там – яхты, спорткары, пятизвездочные отели, коллекционное шампанское, футбольные клубы – и все, конечно, по баснословным ценам. Он решил поддержать деловую игру и заметил капитану, что пользоваться услугами посредников не в его правилах. Хук несколько обиделся на «посредника» и, скосив свои густо-кофейные зрачки вверх и в сторону, сердито пыхнул трубкой и попросил у Геры визитку.
           — Что? Визитку? Вам нужна моя визитка? – переспросил Гера, презрительно скривив рот. – Пардон, но я не какой-то сраный клерк из паршивого офиса. Я – свободный художник. К черту визитки!
           Разговор закончился тем, что капитан записал номер Гериного мобильника в крохотной записной книжке, извлеченной им из кармана и положенной на широченную ладонь. Гера дождался, пока записнушка исчезнет в кармане белых брюк, попрощался с капитаном на испанском и зашагал прочь, стараясь не шататься – его по-прежнему штормило после гигантского бокала сангрии.
           У сувенирных рядов он достал телефон, набрал номер и без приветствия сказал в трубку: «Сеньора Корона, я хочу к тебе приехать». В трубке что-то затараторили, но Гера отстранил телефон от уха и с улыбкой проводил взглядом симпатичную девушку в легком платье, под тканью которого виднелись контуры нижнего белья. Снова приблизив трубку, сказал: «Я еду». И нажал «отбой».

(5) «Принцесса Валентина» (англ.), «Дуновение» (англ.), «Кокомо» (имя собств.), «Милая» (араб.)

(6) Голландец (англ.)

12

           Через двадцать минут он вылез из такси на одной из улиц района, где проживают дамы нетребовательных нравов. Около подъезда серого четырехэтажного дома с маленькими окнами нажал кнопку с номером квартиры. Ему открыли, не спрашивая. По истертым ступеням он поднялся на последний этаж и толкнул входную дверь справа от лестничного пролета. В нос ударил густой аромат восточных благовоний. «Сеньора Корона!» — позвал он, стоя в коридоре, заставленном вещами, среди которых преобладал обветшалый цирковой реквизит: тут были два одноколесных велосипеда с покрытыми пылью рулями, на вешалке висел плащ со звездами, местами оборванными, а на полу у стены стоял ящик, судя по размерам и отверстиям в боковинах, – тот самый, в который укладывают человека, прежде чем распилить его надвое.
           В коридор выходили двери трех комнат. В одной жила сеньора Корона, в другой ее подруга по цеху сеньора Розетта, а в третьей – не кто иной, как великий маг и волшнбник, чародей в третьем поколении, единственный из смертных, заглянувший за грань дозволенного физичесой наукой, знаменитый чтец мыслей на расстоянии, несравненный Дариус Бестиариус со своей ассистенткой Читололой. Все, что касается Дариуса, Гера в очередной раз прочел на афише, прикрепленной к двери комнаты мага. На афише стояла дата выступления пятилетней давности. «Примчался, чокнутый русский!» — прозвучало у Геры над ухом. Он обернулся на звук голоса. Неслышно вышедшая из ванной сеньора Корона стояла рядом с ним и растягивала на пальцах резинку для волос. Но ней был блестящий халат из золотисто-серебристо-рубиновой ткани, ко лбу был приклеен красный кружок конфетти.
           «Ты опять мешаешь мне медитировать», — сказала сеньора Корона и пошла по коридору, раскачивая бедрами так, что задела прислоненный к стене велосипед. Гера последовал за ней в комнату. Там было все по-прежнему. На стене висел коврик с изображением Будды в цветах, рядом – постер группы «Металлика». Низкий столик около бугристого дивана был уставлен баночками с косметикой и бронзовыми фигурками кобр и слонов. Половину стены напротив дивана занимал громоздкий шкаф, так густо обвешанный одеждой снаружи, что самого шкафа почти не было видно. Сеньора Корона уселась на диван, подогнула под себя ногу и убрала со лба выбившуюся прядь крашеных волос.
           — Расценки изменились, — сказала она, испытующе глядя на Геру. – Теперь в полтора раза дороже.
           — Ты грабительница, сеньора Корона, — ответил Гера и сел на диван напротив нее, приняв точно такую же позу, как у нее. – Впрочем, это только разжигает мой интерес. Ладно, согласен. Доставай.
           Сеньора Корона наклонилась и вынула из-под дивана коробку с шахматами. Она высыпала фигуры в диванную ложбинку, установила клетчатую доску на твердой плоской подушке и напомнила:
           — Сегодня моя очередь играть белыми.
           — Хорошо, — согласился Гера и принялся выстраивать свои фигуры.
           Сеньора Корона справилась с расстановкой первой и, дождавшись, пока Гера закончит, выдвинула на две клетки вперед королевскую пешку.
           В тот самый момент, когда в Барселоне началась шахматная партия, продолжившая серию игр, начатую Герой и сеньорой Короной еще в середине августа, некто Анна под шум толпы шла через здание вокзала Чаринг Кросс, увлекая за собой сиреневый чемодан на колесиках, а некто Стивен беззвучно плакал, запершись в кабинке уборной на восемнадцатом этаже офисного здания в лондонском Сити – в одном кулаке он сжимал мокрую от слез бумажную салфетку, в другом – обручальное кольцо своей супруги, уверенно шагавшей через здание вокзала, и был еще некто Марк, мужчина с красивыми кудрявыми волосами, в которых начинала пробиваться первая седина, – так вот этот Марк сидел в удобном кресле и потирал руки в предвкушении приятного вечера, хотя, откровенно говоря, в последнее время у него было гораздо больше поводов для беспокойства, чем для радости – и в ближайшей, и в долгосрочной перспективе.
           За игрой Гера рассказал сеньоре Короне историю отрезанного уха. Вместе с ходом слона на g4 он посетовал, что его могут выслать из страны – тогда их сегодняшняя шахматная партия будет последней.
           – Тебя не вышлют, – успокоила его сеньора Корона. – Тебя посадят в тюрьму. Ничего страшного. Продолжим, когда тебя выпустят. Главное, не забыть счет. Напомни, чтобы я записала после игры. Бумажку со счетом я уберу вон в ту шкатулку со слоником.
           Гера произвел короткую рокировку.
           – Как думаешь, в испанской тюрьме очень плохо? – спросил он.
           – Не знаю, – сказала сеньора Корона и двинула в атаку коня. – Если хочешь, могу поинтересоваться.
           – У кого?
           – У Дариуса. Он отсидел два года.
           – Вот как! За что?
           – Нанесение тяжких телесных. Он избил одного воздушного гимнаста – сломал тому восемь ребер, откусил палец и еще пробил голову.
           – С ума сойти! Чем бедняга гимнаст так перед ним провинился?
           – Он клеился к его Читололе. Тебе шах!
           – Жуткая история! А знаешь, что мне подумалось? Ведь иллюзионист за решеткой – это, пожалуй, самый худший из когда-либо демонстрировавшихся фокусов.
           – Как сказать. Для Дариуса гораздо хуже было узнать, что пока он парился в тюрьме, Читолола спелась с побитым гимнастом. Правда, когда Дариус вышел, она к нему вернулась, но ненадолго. Его не взяли обратно в цирк, он оказался не у дел, а ей хотелось и новых платьев, и новых выступлений. Так она познакомилась с Магнифико Хефе, старым конкурентом Дариуса, и перешла к нему работать.
           – Бедный Дариус! Стоило ли ломать ребра, чтобы на собственной шкуре убедиться, что мир полон коварства и женских измен. Сеньора Корона, кажется, ты загнала меня в угол?
           – Не кажется, а загнала. Забыл, с кем имеешь дело! Сдаешься?
           – Нет, еще немного побарахтаюсь. И чем теперь занят Дариус?
           Сеньора Корона усмехнулась.
           – Неужели не догадываешься?
           – Ни малейшей идеи.
           – Он – сутенер.
           Гера присвиснул.
           – Вот так финал цирковой карьеры! Не слишком великолепно для чародея в третьем поколении.
           – Старый дурень еще надеется вернуться на арену. Поэтому мы и живем среди его циркового хлама. Вчера Розетта разбила в коридоре ногу об его ящик, будь он трижды проклят. Тебе, Гера, мат.
           Сеньора Корона отпустила головку белого ферзя и взялась за пилочку для ногтей. Гера три раза мягко хлопнул в ладоши.
           – Блестящая комбинация, сеньора Корона, мои поздравления! А я сегодня как-то не в ударе, — сказал он и полез в карман за деньгами.
           – Может хочешь еще чего-нибудь? – спросила сеньора Корона, не отрывая взгляда от краешка розового ногтя.
           Гера застыл с рукой в кармане.
           – Чего именно?
           – Что-нибудь на десерт, — усмехнулась она и отвела в сторону полу халата. Гера увидел черный треугольник лобковых волос и жирные складки живота под халатом.
           – Нет, спасибо. В другой раз. Сегодня я не в настроении, — ответил Гера, протягивая ей сложенную пополам купюру.
           – Да ты всегда не в настроении. Впрочем, это твое дело. Лучше посмотри-ка сюда! – сказала сеньора Корона, сминая в пальцах взятую у Геры купюру и упрятывая вглубь кулака. – Дариус научил меня одной интересной штуке!
           – Только, пожалуйста, без пиротехники, — попросил Гера, скосив глаза на раскачивающийся у его носа кулак. – Не хочу уйти от тебя с подпаленными бровями.
           – Дуй! – приказала сеньора Корона, тряся кулаком в воздухе.
           Гера тихонько дунул.
           – Сильнее! – вскрикнула сеньора Корона, подпрыгнув на диване.
           Гера набрал полные легкие воздуха и дунул так, что у него на мгновение потемнело в глазах. Кулак разжался, ладонь оказалась пустой.
           – Блестяще! – похвалил Гера и резко дернул рукав золотисто-серебристо-рубинового халата вниз, обнажая руку сеньоры Короны до локтя. Он был уверен, что на запястье или чуть ниже на руке прикреплена резиночка, и за ней – деньги. Но ни денег, ни резиночки под халатом не было. Трюк оказался не так прост. Гера нагло запустил руку в рукав халата, пошарил там, приподнял бедро сеньоры Короны и даже заглянул ей в разрез халата, но нигде не смог обнаружить исчезнувшую бумажку.
           – Ловко! – воскликнул он. – Где же денежка? Куда ты ее дела? Признавайся!
           – Денежка исчезла, — спокойно сказала сеньора Корона, глядя на Геру с пророческим прищуром густо накрашенных глаз. – И тебе, Гера, нужно исчезнуть. Иначе засадят тебя, сладкое сердце, в кутузку, и тогда прощай, веселая жизнь! И шахматы.
           Она подошла к окну и включила электрический чайник на подоконнике. Предложила Гере каркадэ, но и от чая Гера отказался. От чада ароматических палочек у него разболелась голова и, попрощавшись с сеньорой Короной, он поспешил на улицу. Покидая обитель двух проституток и отставного фокусника, он вдруг отчетливо осознал, что принятое им три месяца назад решение сменить обстановку наконец-то достигло своей цели. Барселона, курсы испанского языка, шахматный турнир с бывшей чемпионкой женской гимназии, а ныне – впрочем, тут можно не продолжать, – и вот, теперь еще этот бедный газетчик… А что если это только начало и, если он вовремя не остановится, то дальше пойдет такое, что не привидится и в фантастическом сне? Вдруг впереди его действительно ждет суд, приговор, тюремная баланда и мрачные сокамерники с наколками «Vida dura»(7) на фалангах? Вот так прогулка в Европу! От таких мыслей Гере стало жутковато, но он сказал себе стоп, не дрейфь, положись на свою интуицию, она подскажет, когда пора сворачивать весь этот пиренейский балаган и сматываться куда подальше. Главное, слушать свой внутренний голос и следовать его распоряжениям.
           После душной комнаты и проигранной партии у Геры туманилось в голове, поэтому он решил пройтись пешком – с тем, чтобы проветриться и поглазеть на вечернюю жизнь города – такого знакомого и в то же время до странности ему чужого.

(7) Жизнь трудна (исп.)

13

           Анна подкатила сиреневый чемодан ко входу отеля «Эксельсиор» на Уайтхол-плейс. Не успела она коснуться изогнутой бронзовой ручки в форме ящерицы, как дверь перед ней сама распахнулась, и Анна увидела щуплого швейцара, смуглым лицом и маленьким ростом напоминавшего цирковую обезьянку в лиловом наряде. Швейцар держал дверь обеими руками. Анна шагнула внутрь и с первым же шагом ощутила, что вступает в свой мир – туда, где небрежно сияет ошеломительная роскошь, где пролетает ветерок с ароматом сигарного дыма, где матово поблескивает запонка на манжете постояльца, где мраморный пол гулко звучит под ногами.

           Здесь было намного лучше, чем в «Харродс», потому что в «Харродс» люди приходили, чтобы, заплатив за кусочек роскоши, с тихим ликованием унести его домой, а здесь люди круглосуточно жили по золотому стандарту бытия – и в ресторане с полутораметровыми картинами на стенах, и в холле, сидя на бескрайних кожаных диванах, и в коридорах, где мягкие ковровые покрытия поглощают звуки шагов, и в шикарных номерах, и даже во сне, лежа на громадных кроватях, выполненных, как весь интерьер этого отеля, в стиле «нескромный титанический ампир».
           Словно рыба, посидевшая в садке и снова выпущенная в родной водоем, словно рысь, уставшая сидеть на дереве и решившая стремительно прохватить по знакомому лесу с хищной экскурсией, Анна привела свои чувства в полную боевую готовность и в тот же момент ощутила, что дверь за спиной отделяет ее не только от улицы, а прежде всего от массы условностей, которые так долго мешали ей жить и дышать. Оставив чемодан, она пошла через холл уверенной походкой. Не пыталась искать взглядом человека, с которым была назначена встреча, а просто шла, повинуясь командам какого-то внутреннего навигатора. Подойдя к невысокому подиуму с широкими креслами, приземистым диваном и низеньким стеклянным столиком на львиных лапах, попиравших восточный ковер, она узнала человека, которого ранее видела только на фотографиях в «Мисафер». Тонкий нос, темные кудрявые волосы, широко разлитый по щекам румянец, доходивший до самых глаз, плоско выдвинутый вперед треугольный подбородок. Это был он – Марк.
           Раскинув руки поверх спинки дивана, закинув ногу на ногу, он разговаривал с плюгавеньким человечком в черном костюме, сидевшим перед ним в такой скованной позе, что, казалось, под человечком не необъятных размеров кожаное кресло, а жесткая тюремная табуретка. Марк посмотрел на Анну и догадался, кто перед ним. Он улыбнулся – улыбка была на тридцать два зуба, правда, впечатление немного испортил тот факт, что его голубые глаза при этом выцвели, почти побелели, – и, подавшись вперед всем телом, он сказал:
           — Вы, должно быть, Анна?
           — Да, — ответила она. – А вы, должно быть, Марк?
           — Совершенно верно, — ответил он и указал ей на свободное место рядом с собой. Улыбка исчезла с лица, глаза вновь налились синевой. Марк ткнул ладонью в сторону плюгавенького человечка. – Это Клайв, мой секретарь.
           Узкоплечий плюгавенький Клайв изобразил на лице нечто напоминавшее добродушный оскал.
           — Анна, — сказала она, быстро соображая, куда ей лучше сесть – на диван или в свободное кресло напротив. Кресло – независимость, диван – согласие. Идеальным решением было что-то среднее, но кроме дивана и кресел имелся лишь столик с львиными лапами, немного похожий на крышку хрустального сказочного гроба – на него, конечно, тоже можно было сесть, продемонстрировав крайнюю степень эксцентричности. Анна устроилась на диване. Тут же мысленно похвалила себя. Все-таки диван – правильное решение. До Марка будет долетать аромат ее соблазнительного «Диора», и при желании он сможет дотронуться до ее руки или плеча.
           — Шикарные волосы! – похвалил Марк и на секунду опять обесцветил глаза.
           — Спасибо, — поблагодарила Анна.
           В арсенале ее внешности наиболее сильным оружием были большая грудь и густые, цвета вороньего крыла волосы с природной искрой. Когда Анна распускала пучок, волосы падали широким водопадом, закрывая всю спину и доставая до поясницы. Собираясь в «Эксельсиор» она решила не бить сразу из двух орудий и одела бледно-лимонный брючный костюм из трикотажа, свободный верх которого в сочетании с закрытым лифчиком оставлял вопрос об истинном размере груди открытым. Сейчас она поняла, что не ошиблась. Марк снова и снова скользил взглядом по жакету Анны, видимо недоумевая, куда подевалась большая грудь – на фотографиях из агентства была, а теперь пропала. «Пусть гадает, — решила она. – Грудь будет предъявлена только после того, как он продемонстрирует свои серьезные намерения».
           На подиуме появился швейцар с чемоданом Анны. Марк сделал жест рукой Клайву. Тот вскочил и, вложив что-то в ладонь швейцара, невнятно буркнул короткую фразу ему прямо в ухо. Швейцар удалился. «Какой-то облезлый крыс! — подумала Анна про секретаря. – Неужели нельзя было найти помощника посимпатичнее? Впрочем, хорошо, что он мужчина, – не будет плести интриги».
           — Мы с Клайвом только что обсуждали план моего отпуска, – произнес Марк и тут же поправился. – Точнее нашего с вами отпуска. Провести время в Лондоне вряд ли будет интересно, не так ли?
           — Конечно, Марк. Полезно менять обстановку.
           — Отлично, — кивнул Марк, обхватив ладонями колено. – Позвольте полюбопытствовать – вы свободно путешествуете по миру?
           — У меня британский паспорт, — ответила Анна, про себя удивляясь, почему это Марк спрашивает о вещах, которые ему должны были сообщить в «Мисафер». Видимо, так сильно увлекся фотографиями, что пропустил все мимо ушей.
           — Хорошо. В таком случае вот, что мы имеем. Я давно хочу посетить Россию. Любопытная на мой взгляд страна. Вы когда-нибудь были в России?
           Анна опешила. Такого поворота событий она никак не ожидала.
           — Какие места в России интересуют вас, Марк? – спросила она.
           Марк ненадолго задумался и выдал поразительный по своей банальности ответ:
           — Москва и Санкт-Петербург.
           Анна едва сдержала наползавшее на лицо брезгливое выражение.
           — Что я могу сказать вам по этому поводу, — начала она. – Я была и там, и там. Москва – это огромная помойка, а Санкт-Петербург – плохая копия Рима. Санкт-Петербург, как известно, строили итальянские архитекторы, но жуткий климат тех мест не способствовал их старанию. Вот и подумайте, стоит ли туда ехать.
           — Мне говорили о России другое, — ничуть не смутившись словами Анны, сказал Марк. – Современные города, красивая архитектура, знаменитые русские церкви, гостеприимные люди.
           — Грязное метро, километровые пробки, коррумпированная милиция, хмурые лица без единой улыбки, — продолжила Анна. – Что касается Санкт-Петербурга, то эта красивая архитектура рассыпается так быстро, что реставраторы не успевают латать. Центр города – это не достопримечательность, а бесконечная стройплощадка.
           На этот раз лицо Марка выразило нечто среднее между разочарованием и досадой. «Не слишком ли сильно я обрушиваюсь на родное болото? — подумала Анна. – Если все пойдет, как надо, он рано или поздно узнает о моих российских корнях. Придется как-то оправдываться. Нет, все-таки не слишком. Что угодно, только не Россия! В Таджикистан, Эфиопию, Папуа-Новую Гвинею – там хотя бы тепло… В любую другую дыру, но только не в Россию! Ни за что. Хотелось бы, конечно, красивого отдыха, но кто разберет, что в голове у этого павлина. Не хлебал еще дерьма, вот и тянет на грязную экзотику…»
           В разговор вступил неказистый Клайв.
           — Я советую Марку лететь в Китай. Пекин и Гонконг – интереснейшие места.
           — Я был в Гонконге, — перебил его Марк. – И не раз, ты знаешь. Тот же Нью-Йорк, только втрое больше азиатов. Тесно. Столько народу, что буквально нечем дышать. Сейчас многие повалили в Китай, но только что там делать? Не совсем понимаю.
           — Пекин – очень древний город. Оттуда недалеко до Великой Китайской Стены, — Клайв развивал китайскую тему.
           Анна решила, что пора проявлять инициативу.
           — Марк, у вас отдых всегда связан с большими городами? Люди чаще проводят отпуск в каком-нибудь тихом месте в Италии, во Франции. Там столько уютных красивых городков на побережье.
           — Вы правы, я фанат мегаполисов, — объяснил Марк. – Маленькие города наводят на меня тоску. Что поделать, не я один такой. Все претензии к Рему и Ромулу.
           — К кому? – не поняла Анна.
           — К Рему и Ромулу. Это они в свое время основали Рим и тем самым подсадили человечество на городскую цивилизацию.
           Какое-то время разговор еще покрутился вокруг Пекина и Гонконга, затем соскользнул на Токио, но так ни к чему и не привел. Анна задумалась. Ей показалось, что собеседники ведут странную, им одним понятную игру. Вместо того, чтобы выбрать Мальдивы или Дубай и перейти к беседе о каких-нибудь приятных пустяках, эти двое морочат ей голову, вращают воображаемый глобус и тыкают беспорядочно в круглые точки городов. Чего они добиваются? Разговор напомнил ей интервью, которое она однажды проходила в Лондонском муниципалитете. Накануне Стивен толковал ей, что интервью у работодателя – это прежде всего тест на эмоциональную устойчивость. Особенно злостные рекрутеры порой бросают в лицо соискателю незаслуженный упрек или оскорбление – и все с целью выбить человека из колеи. Работодателю нужны профессионалы и трудоголики, это верно, но в наш нагруженный стрессом век превыше всего ценятся специалисты со стальными нервами. Анна усвоила урок и успешно прошла собеседование, несмотря на то, что одна из рекрутеров, тонкогубая очкастая дама, открыто высказалась, что Анне ничего не светит – впрочем, как и остальным свежеиспеченным выпускникам колледжей – их головы черезчур полны идеалистического розового тумана. Урок Стивена Анна дополнила стратегией собственного изобретения. Ее находка заключалась в том, чтобы превращать гнев и раздражение во внутренний диалог, внешне оставаясь спокойной и приветливой. В особенности стратегия помогала в общении с коллегами-женщинами, когда было бессмысленно полагаться на чары большой груди или красивых волос. В муниципалитете, где Анна проработала около полугода, большинство ее коллег, включая придирчивую шефиню, составляли женщины. Приходилось держать себя в руках.

14

           Марк взглянул на часы и пригласил в ресторан. Пошли вдвоем, Клайв остался. Анна обрадовалась – присутствие невзрачного, враждебного секретаря портило впечатление от роскошного «Эксельсиора». Правда, Марк тоже немного разочаровал. Когда он встал с дивана, то оказался тощезадым и коротконогим, что плохо вязалось с развитым торсом и лицом крупной лепки. В нем было что-то от льва Бонифация из русского мультфильма, который Анна любила в детстве. Чтобы как-то оправдать Марка для себя самой, она вспомнила, что император Наполеон был маленького роста. Как известно, это не помешало ему поставить на колени полмира.
           «Наполеон», — мысленно произнесла Анна, входя вслед за Марком в зал ресторана «Венский вальс». Картины в массивных рамах, бело-золотые стулья с красным бархатом на подлокотниках, ювелирный блеск сервировки столов удачно обрамляли образ Наполеона. Марк выдвинул стул для Анны и переступил ножками тридцать девятого размера. «Бонифаций», — прозвучало в голове у Анны.
           Сели. Марк красивым жестом пригладил волосы и строго посмотрел в меню. «Наполеон», — решила Анна и тоже открыла меню. Марк коротко простонал и сдавленно чихнул. «Бонифаций», — упрямо пронеслось в ее мозгу. Она внутренне сопротивлялась насмешливому голосу. В результате в голове у нее началась какая-то чехарда. Оба персонажа перепутались, и в воображении выскакивал уже то какой-то Наполифаций, то непонятный Бонефон. Она никак не смогла сосредоточиться на чтении меню. «Бонефон… Наполифаций…» Появился Клайв. Он задержался в холле только для того, чтобы распорядиться насчет багажа Анны. Его появление огорчило Анну, но странным образом положило конец наполеоно-бонифацийской войне.
           За ужином пили красное вино и разговаривали о мужском теннисе. На прошедшем Уимблдоне Энди Маррей доказал, что у местных болельщиков все-таки есть надежда. Возможно, не за горами тот день, когда британцы смогут гордиться не только лучшим в мире теннисным стадионом. Анна мало интересовалась спортом. Она ограничилась похвалой в адрес Рафаэля Надаля, на что мужчины дружно зафыркали. Им не нравилось, что Надаль перед каждой подачей поправляет застрявшие между ягодиц плавки. «Это рекламный трюк, — защищала теннисиста Анна. – Зрители любят непосредственность». «Нет-нет, это отвратительно», — протестовал Марк. Но Клайв неожиданно согласился с Анной. «Маленькая слабость украшает большого чемпиона», — сказал он.
           В разгар спора Анна пробежала взглядом винную карту и обнаружила, что Марк сделал очень скромный выбор. В списке были лафит и шато-марго, а он заказал какой-то дешевенький «Шато Планьяк». Похоже рассчитывать на то, что с Марком на нее прольется бриллиантовый дождь, не стоит, думала она. Отпуск обещает не наслаждение, а заботливое возделывание и своевременный полив, то есть опять рутину, опять терпеливое ожидание. Снова все то же. Тот же ненавистный для ее живой натуры затяжной подъем, который месяц назад заставил ее послать ко всем чертям работу в Лондонском муниципалитете, вернуться в «Мисафер», а сегодня – бросить Стивена. Но если Марк зануда, если он скуп, то неужели Анна пропала? Черта с два! Она умна и предусмотрительна. На этот раз она подготовилась. На банковском счете лежат деньги, полученные от адвоката. Там не слишком большая сумма, однако хватит, чтобы перекантоваться, пока в «Мисафер» для нее подыскивают новую кандидатуру. С бабками, с лоском, с Мальдивами! И пусть ему будет хоть девяносто лет, пусть у него будет хоть двадцать пятый размер обуви, пусть он будет похож на Винни-Пуха и на Гомера Симпсона вместе взятых – она его вытрахает и вытряхнет в самом лучшем виде. Терять ей нечего. К Стивену она не вернется – это раз, и с Марком не пустит ничего на самотек – это два! Игра началась. И если кто-то этого не понял, что ж, сейчас она внесет в дело ясность.
           Анна взяла салфетку, промакнула уголки губ и не дожидаясь, пока Клайв закончит фразу, сказала:
           — Марк, нам нужно поговорить с глазу на глаз. Я буду в холле. Благодарю за ужин.
           И удалилась, не дав опешившему Марку вымолвить хоть слово.
           В холле она первым делом занялась идентификацией личности Марка. В «Мисафер» не принято сообщать фамилии клиентов. Только имена и присвоенный агентством специальный статус – «бронзовый», «серебряный» и так далее. «Бронзовый» статус означал, что клиент обеспечивает девушке из агентства полный пансион в отеле не ниже трехзвездочного и 80 фунтов в день на карманные расходы. При этом клиент не имел права требовать сексуального удовлетворения чаще одного раза в сутки. «Серебряный» разрешал ролевые игры и два траха ежедневно. Отель не ниже четырех звезд, а дневное содержание эскорт-услуги – 150 фунтов. У старины Оливера было «серебро», которое под воздействием алхимических способностей Анны быстро переплавилось в «золото», с соответствующими 400 фунтами за встречу и ежемесячной премией в пять тысяч. Конечно, Оливер экономил на отеле, но во-первых это делалось в целях конспирации и с обоюдного согласия, а во-вторых он не имел дозволявшейся «золотым» клиентам сексуальной свободы: плетки, наручники, анальный секс.
           У Марка был наивысший, «платиновый» статус, и это походило на ошибку в базе данных. «Платиновый» клиент, которому разрешалось все, вплоть до нанесения легких телесных повреждений, не будет пить «Шато Планьяк» по двадцать пять фунтов за бутылку, если в меню есть «Лафит» за двести. Анна буквально кипела от негодования. Она, черт возьми, явилась на встречу не в застиранных джинсах с землей под ногтями, а в элегантном брючном костюме и туфельках, все из «Харродс» – во всеоружии своей пряной восточно-славянской красоты. Как можно на ней экономить, да еще в первую встречу! Необходимо выяснить, кто такой Марк и чего от него следует ждать.
           У стойки службы размещения она обратилась к приятному молодому человеку в атласной жилетке:
           — Добрый день, Джон. С моим багажом произошло недоразумение.
           — Что именно случилось, мэм? – спросил приятный молодой человек, подаваясь вперед всем корпусом.
           Ей нужно было выудить фамилию Марка и его номер в «Эксельсиоре». Задачка была не из простых – штат отеля хранит информацию о жильцах в тайне. В этом отношении тут, как в «Мисафер». Вся надежда была на личное обаяние Анны и на возможный просчет со стороны молодого человека за стойкой.
           — Вы видели меня сидящей с друзьями вон там, в диванной зоне?
           — Видел, мэм.
           — Оттуда мы пошли в ресторан, а свой чемодан я оставила около дивана. Я была уверена, что с ним ничего не случится. В таком-то респектабельном отеле! Здесь вещи не пропадают, не так ли? Не должны пропадать, как мне кажется.
           Молодой человек улыбнулся, изобразив на своем лице коллаж из вежливости и заботы:
           — Совершенно верно, мэм. У нас исключительный порядок.
           Анна не торопилась. Вопрос в лоб пока не сработает.
           — Я ни секунды не сомневалась в этом. Даже в тот момент, когда вышла из ресторана и не увидела чемодана, то сразу сказала себе: «Не беспокойся, все в порядке. Возможно, кто-то переставил чемодан так, чтобы он не мешал другим гостям. Пропасть вещь не может. Не забывай, где ты находишься, это «Эксельсиор», а не какой-нибудь заштатный… не будем называть имен, они и так всем известны, но это не про нас…»
           Молодой человек намеревался что-то сказать, но она не дала ему открыть рта и продолжала с искусно разыгранным волнением:
           — Знаете, случается, что вещи пропадают в дороге. Особенно если летишь с пересадками. У одного моего знакомого по пути в Буэнос-Айрес багаж отправили в неверном направлении. Он после пересадки в Нью-Йорке полетел в Буэнос-Айрес, а багаж в Торонто. Потом, разумеется, все нашли и вернули с извинениями, но, знаете ли, пришлось поволноваться. А вот я ничуть не волнуюсь и как только обнаружила, что чемодана нет, решила пойти к вам. Такой человек, как вы, безусловно все видит, как капитан на корабле.
           Она видела, что молодой человек уже не в состоянии молча переносить ее волнение и сам возбужден сверх меры. Но на всякий случай еще поддала жару:
           — В прошлом году я была в Мексике и там чуть не лишилась половины своих вещей. Кругом было жуткое воровство! Если бы там я оставила свой чемодан без присмотра всего на пару минут, то с ним следовало бы распрощаться навеки.
           Молодой человек все же не выдержал:
           — Все в порядке, мэм. Мистер Даймонд распорядился, чтобы ваш чемодан доставили к нему в номер. Не беспокойтесь, ваши вещи в безопасности.
           Так Анна выяснила фамилию Марка. С мистера Даймонда была сорвана маска анонимности. Ловко сработано, похвалила себя Анна, всего каких-то пять минут.
           — Благодарю! – пылко сказала она молодому человеку и тронула его ладонь. – Вы так меня успокоили! Впрочем, я и не волновалась. Пожалуйста, напомните мне, в каком номере живет мистер Даймонд.
           — В сорок втором. Вип-апартаменты.
           Анна еще раз поблагодарила и направилась к диванному оазису. Вип-апартаменты. Что ж, на себе Марк, видимо, не экономит. Но ведет себя все-таки странно. Зачем эти разговоры про Москву, Питер, Пекин? Анна не поедет с ним ни в Москву, ни в Пекин. Что за бред?…

15

           Марк появился через минуту. Выбрасывая вперед резвые ножки, он пробежал через холл и остановился перед ее креслом. Плюхнулся на диван. Лицо его выражало явное недовольство. Анна заговорила тихо, заставив Марка всем телом податься вперед.
           — Я бы хотела кое-что объяснить. Возможно вы решили, что между нами сделка. Действительно, что может быть проще, одному удовольствия, другой – деньги. Те, кто нас свел, именно так и считают. И такую картину рисуют своим клиентам. Это их бизнес. Но я здесь с другой целью.
           Марк слушал внимательно. Недовольная гримаса не исчезала с его лица.
           — Какова же эта цель? – спросил он холодно.
           — Это я и намерена рассказать. Но сначала хочу попросить, чтобы вы пообещали мне сохранить все в тайне. Никому ни слова, в том числе и в агентстве. Ведь я их обманула. Хотя они – мой единственный шанс на спасение. Обещаете молчать?
           Лицо Марка немного смягчилось. Теперь по нему скользили две тени – недоверия и любопытства. Марк покачался из стороны в сторону и согласился.
           — Тогда слушайте. Как вы, наверное, догадались, я не британка. В этой стране у меня нет ни родственников, ни друзей. Никого, кроме одного человека, которого я бы предпочла лучше не знать. В его власти я нахожусь без малого шесть лет. Это хитрый, жестокий и двуличный человек. Для окружающих он играет роль безобидного клерка, тихого домоседа, а на самом деле он извращенец и садист. И он – мой муж. Он превратил меня в сексуальную рабыню и следит за каждым моим шагом. У меня нет ни денег, ни документов, он следит за моими звонками. Номер для разговоров с агенством я завела от него втайне. Не буду рассказывать, что он проделывает со мной по ночам, такого не увидите ни на одной из видео-записей, которые продают из-под полы в Сохо. Я долго терпела и наконец решила бежать.
           Марк сидел на диване в полудреме. Он немного оживился на словах «сексуальная рабыня», а потом снова сник. Тема рабства, в том числе сексуального, казалась ему чем-то далеким, имеющим отношение к средневековью или к жизни первобытных племен. А когда вокруг Лондон, двадцать первый век… Он попытался представить себе ночную сцену в доме Анны и с некоторым сожалением отметил, что ничего, кроме тела, распятого на кровати в виде буквы «Х» ему не приходит в голову. Не слишком, казалось бы, перспективная для садистских ухищрений поза. Хотя кто их, извращенцев, разберет. О подпольной видеопродукции из Сохо Марк тоже не имел представления. В целом рассказ его не впечатлил. И Анна это заметила.
           — Почему вы не обратитесь в полицию? – спросил он из вежливости. – Закон запрещает насилие.
           Анна посмотрела ему в глаза.
           — Я не имею права этого спрашивать, но… Марк, вы женаты?
           — Нет.
           — Вы когда-нибудь были в браке?
           — Нет. В нашей семье мужчины женяться ближе к пятидесяти. Мне сорок два.
           — Тогда вы, конечно, не знаете одной очень важной вещи. Возможно, вам об этом говорили, но тут важно не знать, а иметь опыт. Нужно хоть раз испытать на себе. Женщина никогда не уйдет от мужчины с сильным характером. Какие бы непотребные вещи он ей ни навязывал. Женщины любят подчиняться. Они обожают силу.
           — Так вы не против того, что ваш муж обращается с вами, как с рабыней?
           — Не против. Иногда он увлекается, но в целом – мне даже нравится.
           — Тогда в чем дело? Почему вы решили бежать?
           Анна сжала губы, глаза ее сверкнули. Теперь уже она всем телом подалась к Марку.
           — Вы слышали о Паддингтонской расчлененке?
           — Об убийстве молодой женщины в парке? Да, я читал об этом в «Independent». Это было около месяца назад, не так ли?
           — Верно. А потом было другое убийство, еще более жестокое. В Риджент-парке, когда труп женщины с трудом опознали.
           — Да, и об этом я слышал.
           — Полиция говорит, что в Лондоне появился новый Потрошитель. А я знаю, что этот самый Потрошитель – не кто иной, как мой муж.
           Марк отскочил на дальний конец дивана, словно из сиденья в него вонзился острый шип.
           — Вы серьезно?
           — Абсолютно серьезно, — подтвердила Анна. – В те ночи, когда были совершены убийства, мой муж не ночевал дома.
           — И где же он был?
           — В первый раз он якобы остался у родителей. Они как раз улетели на Мальдивы и просили его присмотреть за цветами. Муж позвонил мне около восьми вечера. Пожаловался на головную боль и сказал, что останется ночевать в Челси, там дом его родителей.
           — Челси? Кстати, неплохой район, мой дядя живет в Челси, на Редберн-стрит… Извиняюсь, что перебил.
           — Да. Во второй раз он отправился к школьному другу. Его друг Сидни расстался со своей девушкой и погрузился в депрессию. Муж поехал, чтобы его успокоить. Они засиделись допоздна, выпили лишнего и решили, что Дэвиду, моему мужу, лучше остаться до утра. Дэвид позвонил мне в половине двенадцатого ночи.
           — Что ж, выглядит вполне правдоподобно.
           — За исключением того, что школьного друга Сидни не было на нашей свадьбе. И до той самой ночи я о нем ни разу не слышала. Как, впрочем, и позднее. Так что в обоих случаях я не могу проверить, правду ли говорил мой муж. Да это и не требуется, так как есть фотографии.
           — Какие еще фотографии?
           — С места убийства в Риджент-парке. Те самые, что показывали в телерепортажах и публиковали в газетах. В фотоаппарате моего мужа. Там у него была целая хроника. На первых снимках женщина еще жива. Потом изранена и истекает кровью. А затем идут снимки, похожие на те, что сделали фоторепортеры, где не разобрать – мужчина это или женщина.
           — Вы и в этот раз не пошли в полицию?
           — Не успела. Сначала я испугалась, а потом снимки исчезли. Мне нечего было предъявить полицейским. Но самое ужасное в другом. В фотоаппарате еще кое-что было.
           — Боже мой, да что же еще там могло быть, в этом чертовом фотоаппарате? Отрубленный палец жертвы?
           — Вы смеетесь надо мной? Вас бы на мое место! Нет, не палец. Гораздо хуже. Там были – мои фотографии! Он фотографировал меня спящей! Вы понимате, что это значит?
           — Честно говоря, не совсем.
           — Я буду его следующей жертвой. Он хочет меня убить! С некоторых пор я заметила, что муж охладел ко мне в постели. Стегать меня плеткой больше не доставляет ему удовольствия. Он, видимо, желает порыться в моих внутренностях, распилить меня на части, засунуть меня в морозилку, а все, что не поместится, закопать на заднем дворе. Затем пойдет в полицию и заявит о моем исчезновении. А после этого усядется в гостиной в кресло и будет слушать своего невыносимого Джо Коккера.
           — Вам не нравится Джо Коккер?
           — Не нравится. Но больше всего мне не нравится лежать в морозилке, распиленной на части.
           — Да, перспектива, скажем прямо, не радужная. Но зачем ему это делать?
           — Затем, что он маньяк! И уже не сексуальный, каким был раньше, а настоящий, кровожадный, чокнутый – с кривым ножом и дубинкой.
           — Вы о какой-такой дубинке?
           — О той, которой он бьет по голове своих жертв.
           — Вы и дубинку видели?
           — Нет, дубинку я не видела. Может, если поискать получше, то я бы ее и нашла, но меня интересовало другое. Дубинку пусть ищет полиция, это их дело. Я выяснила, где он прячет мой паспорт. Теперь паспорт у меня, и я могу уехать из страны, чтобы спрятаться от этого душегуба. Но возникли проблемы с деньгами. И со смелостью. Вот почему я обратилась в «Мисафер». Конечно, я не могла рассказать им всю правду, только поделилась кое-какими штуками из репертуара своего мужа – они были под впечатлением. Пообещали большой интерес со стороны обеспеченных клиентов. Потом предложили встречу с вами. И вот я здесь, с паспортом, с чемоданом и с билетом в один конец.
           — С каким еще билетом? – спросил Марк, возвращаясь на прежнее место на диване.
           — Это я так, образно. Путь назад для меня отрезан.
           — А-а-а, понимаю, — рассеянно откликнулся Марк. – Образности вам безусловно не занимать.
           — Вы мне не верите?
           — А вы мне? Вы, кажется, доверяете мне больше, чем агентству?
           — Вы – человек. Они – организация. Маленькая, но такая же равнодушная ко всему человеческому, как и все остальные фирмы, фирмочки, фирмищи.
           — Может лучше все-таки обратиться в полицию?
           — Нет. Рано или поздно они его поймают. И я не хочу быть в это замешана. Пусть в деле фигурирует жена, которая по собственной прихоти покинула мужа, но не обманутая, несчастная, прожившая бок о бок с садистом-убийцей женщина, чью фотографию напечатают в газетах рядом с его криминальной мордой. Ведь не просто напечатают, а еще и придут брать интервью!
           — В этом есть здравый смысл. Хотя ситуация в целом выглядит крайне нездоровой.
           Анна выпрямилась в кресле, сжала подлокотники, вновь блеснула глазами и выпалила:
           — Спасите меня, Марк! Спрячьте меня в надежном месте, где-нибудь на Майорке, на Гавайях, где этот изверг не сможет меня найти. Там, под пальмами у лазурного моря, я забуду этот лондонский кошмар. Умоляю вас, Марк!
           — Понимаю ваше волнение, Анна. Вы в непростой ситуации. Но мне надо подумать. Честно признаться, у меня нет дел ни на Майорке, ни на Гавайях – я там ни разу не был… Это туристические места, они меня мало интересуют. Особенно сейчас.
           — Вы не отдыхаете?
           — Ну как же! Конечно, отдыхаю. Я часто бываю в родовом поместье в Северном Йоркшире.
           — Прекрасно, Марк! Тогда спрячьте меня в каком-нибудь людном месте. Не в Йоркшире, нет, тем более что он Северный… Укройте меня в шумной многолюдности Парижа или в хитросплетении узких улочек Рима. Милан, Неаполь, Ницца, но – только не Британия. У моего мужа зверское чутью, он найдет меня хоть в Йоркшире, хоть в Девоншире. Я же не смогу сидеть взаперти в какой-нибудь каменной башне. Мне необходим свежий воздух и солнце, я хочу ходить по магазинам, быть среди людей. Я – социальный элемент!
           — Главное для вас – покинуть Британию. Я правильно понял?
           Анна сожалела, что Марк сидит в отдалении. Вместе с призывами о помощи было бы так кстати взять его за руку, дотронуться до его колена. Но подходящий момент миновал, перебираться на диван было поздно. Анна видела, что ее призывы недостаточно сильно действуют на Марка. Она мысленно обругала его бледной поганкой, но более всего была недовольна собой. Что-то не клеилось в ее игре. К тому же разговор, как назло, вновь вернулся к тому, с чего начинался.
           Она вспомнила про стратегию и сделала над собой усилие. Больше всего ей хотелось сейчас пнуть острым носком туфли флегматичную бледную поганку – точь-в-точь как в детстве, когда она, гуляя с братом в лесу, пинала огромные мухоморы, которые взмывали в воздух, врезались в стволы деревьев и, разламываясь на части, шмякались об землю.
           — Не совсем. Есть еще одно место, куда я не могу поехать.
           — Какое?
           — А вы как думаете?
           — Да никак не думаю, — пожал плечами Марк.
           — Помните, что я говорила о себе? Я – иммигрантка.
           — Ну, да. Тем более вас выдает небольшой акцент. Кажется, что-то знакомое. Может быть, Литва?
           — Не угадали. О стране, откуда я родом, мы говорили сегодня.
           — Правда? Я что-то не помню.
           — Ну как же! Это Россия.
           — Ах, да. Какое совпадение. Но послушайте, Россия – огромное государство! Найти там человека – это все равно, что отыскать пуговицу на поле для гольфа.
           — Неправда, Россия – маленькая страна. Кроме Москвы и Санкт-Петербурга, там ничего нет. Все остальное – леса, поля и крохотные провинциальные городишки. Грязные дыры, где по кривым улицам бродят бездомные собаки с крысиными головами в зубах, а полуспившиеся жители не моются и занимают друг у друга на водку. Нормальному человеку там негде спрятаться. Повсюду он будет, как прыщ на носу.
           — Странно, мне рассказывали о России. Правда, в основном речь шла о бизнесе. Там, говорят, жуткое засилие бюрократии. Лучше всех живут чиновники, а предпринимателей, которые отказываются им платить, сажают за решетку. Но про собак с крысиными головами я слышу впервые. Справедливости ради надо сказать, что некоторые из моих знакомых довольно успешно работают в России.
           — Не связывайтесь, Марк! Это гиблое место! Если все-таки решите туда отправиться, я ни за что не поеду с вами. Уж лучше сгинуть в Северном Девоншире… Буду искать другого спасителя. Но поверьте, в конечном итоге вас там ждет сильное разочарование.
           — Да уж, собаками вы меня удивили. Ну ладно, у нас еще есть время подумать. Может, стоит прислушаться к доводам Клайва и поехать в Китай? Надеюсь, там вы будете чувствовать себя в безопасности?
           — В Китае?… Среди этих… как их… китайцев? Но они же говорят на китайском языке! Ах, как жаль, Марк, что вы не любите море! Бескрайние пляжи, романтические закаты, вечерний бриз!… Как хорошо скрыться от забот и хлопот в уютном отельчике где-нибудь в Каннах или Ницце!
           — Почему вы решили, что я не люблю море? Я очень люблю море! – сказал Марк и, посмотрев на часы, резко сменил тему. — Я заказал в номер шампанское и десерт. Десерт в виде пирамиды из бельгийского шоколада и фигурок из папайи и манго. Не хуже, чем не отдых на море! Давайте поднимемся в номер.
           Марк встал, но Анна не шелохнулась.
           — Я сейчас вас покину, Марк, — твердо произнесла она. – Обдумайте наш разговор. Сообщите мне ваше решение до завтра, до двенадцати часов дня. Это достаточный срок для того, чтобы решить, способны вы взять на себя роль моего защитника или нет. Я буду в отеле «Карма» на Грейт Питер-стрит. Если вы не появитесь, я все пойму и не обижусь. Некоторые проблемы не каждому по плечу. Да, и пришлите, пожалуйста, в «Карму» мой чемодан. Ваш шустрый секретарь утащил его куда-то. До свиданья, Марк!
           Анна поднялась из кресла и тем же триумфальным шагом, каким входила в «Эксельсиор», направилась к выходу. Лиловая обезьянка, скучавшая возле стойки приема, бросилась к дверям, жестами показывая коллеге, лиловому медведю у входных дверей, чтобы тот выпускал очаровательную гостью из пятизвездного дворца на волю.
           «Такси», — на ходу бросила Анна. Обезьянка прошмыгнула на улицу и замерла у распахнутой дверцы кэба на обочине. Когда такси отъехало от отеля, лиловая обезьянка, не получившая чаевых, снова юркнула в свой дворец. Взгляд ее искал кудрявого господина, с которым только что беседовала уехавшая особа. Но в холле на диване уже никого не было. Полосатая рубашка мелькнула у дверей лифта и скрылась.

16

           Сидя в такси, Анна наблюдала за улицей. С интересом отметила, что впервые видит центр Лондона из окна автомобиля. Странное дело, она успевает заметить гораздо больше, чем при прогулке пешком. Вот справа иллюминированная афиша театра – дают стэндап комедию, а слева величественное здание из серого камня, сколько в нем, восемь, нет – девять этажей, за зданием – памятник какому-то деятелю на коне. Увидеть, что творится в знаменитом тупичке на Даунинг-стрит, не получилось – вид заслонил двухэтажный автобус «City Tours». На открытой верхней площадке автобуса сидела горстка туристов, лицо одного из них напомнило ей лицо Марка. Анна перевела взгляд на свои ладони, сплела пальцы вместе и неожиданно расхохоталась. Она хохотала весь остаток пути по Вайтхолл. Не могла остановиться даже, когда такси выехало на Эмент-стрит и встало на светофоре перед площадью Парламента. Смеялась так заразительно, что водитель несколько раз крякнул от удовольствия, а пожилая леди на заднем сиденье «Роллс-Ройса» слева от кэба, увидев Анну, заулыбалась и одобрительно кивнула седой головой. Только когда свернули на Маршал-стрит, Анна успокоилась. Выйдя из кэба, она достала из сумочки пудреницу с зеркальцем, убедилась, что макияж в порядке, и аккуратно промакнула уголки глаз бумажной салфеткой. Щелкнула крышечкой пудреницы и вошла в гостиницу.
           В «Карме» ничего не изменилось со времени ее встреч с Оливером, только администратор был новый. Вместо прежнего медлительного индуса со скорбным лицом гостей теперь встречал молодой энергичный пакистанец. Он беспрестанно крутил в своих шустрых пальцах то авторучку, то ключи, то визитку, то медный медальон. Анна заплатила за сутки и осталась внизу, в полутемном холле с красной драпировкой на стенах. Ждала, когда освободится компьютер, занятый двумя бэкпекерами, чьи огромные рюкзаки тут же лежали на полу. Бэкпекеры потряхивали длинными прядями соломенных волос и что-то обсуждали на незнакомом языке.
           Администратор-пакистанец принес Анне чай в грубо раскрашенной пиале. Выражая почтение, тронул пальцами лоб, грудь и,пятясь, молча удалился. От напитка шел смешанный запах топленого молока и сельдерея. Анна посмотрела на грязно-коричневый настой в пиале и не стала пить. Бекпекеры ушли, Анна села к компьютеру.
           Она запустила поиск по имени Mark Dimond и получила миллион результатов. Просмотрев наугад несколько страниц, поняла, что нужного ей Марка найти не удается. Анна попробовала поиск по словам «Mark Dimond businessman». Получилось не намного лучше. Выскочила масса посторонних личностей, да еще прибавились люди с фамилией Dymond, тоже немаленькая толпа. Нужного ей «бриллиантового Марка» не было. Она пошарила в социальных сетях и тоже ничего не нашла. Через полчаса бесплодных поисков пришлось согласиться с тем, что Марк остается задачкой со многими неизвестными. «Платиновый» статус не вяжется с «Шато Планьяк», вип-апартаменты плохо сочетаются с непрезентабельным секретаришкой, готовность лететь хоть в Москву, хоть в Пекин перешибается непозволительной для крупного дельца флегматичностью.
           Как бы там ни было, винить себя Анне было не в чем. Она сыграла свою роль и теперь оставалось только ждать. «Переперчила, все же сильно переперчила», — говорил Анне внутренний голос. Он звучал басом и доносился как будто из темных углов холла. «Не стоило приплетать историю с Потрошителем. А уж про фотографии – это ты совсем зря», — монотонно гудел голос. Но ему возражал резкий и озорной голосок, звучавший в груди Анны. Этому все было ни по чем, он надсмехался над басом и желал лишь одного – веселья. «А как смешно вытянулось у Наполефона лицо, когда он услышал про мужа-извращенца! Да-да, Наполефон! Наполефон Бонифациевич! Ах-ха-ха-ха-ха!» — резвился голосок. – «Тебе бы стоило добавить сладкие подробности, про плетку, про кожаные трусы с вырезами, про анальный стимулятор! Да так все расписать, чтоб Наполифаций или кончил, или блеванул там на диване. Вот умора! Почему ты не показала ему синяк, тот самый от удара об угол стола в гостиной? Вот следы грубости мужа! Ха-ха-ха!» Снова вступил бас: «А вдруг он донесет в полицию? Он может быть уже висит на телефоне со Скотланд-Ярдом. Ох уж эта мне законопослушная публика. Трус на трусе…» «И трусами размахивает!» — озорно перебил голосок. «Нет-нет, действительно. Про фотографии это было лишним, явно лишним». «Без свидетелей, без свидетелей!» — продолжал потешаться резвый голосок и будто показывал всему свету язык.
           Через час приехал Клайв. Анна как раз вышла из душа, на ней был выцветший гостиничный халат, одноразовые тапочки, на голове – тюрбан из полотенца. Пропустив Клайва в номер, она про себя отметила, какой он нескладный и жалкий – с перекошенными плечами, на которых даже роскошный пиджак будет смотреться, как на огородном пугале. Клайв молча вкатил чемодан в номер, положил на стол почтовый конверт с логотипом «Эксельсиора» и направился к двери.
           — Что в конверте? — спросила Анна.
           Клайв остановился и, не оборачиваясь, ответил:
           — Откройте и увидите.
           — Марк ничего не просил передать?
           — Только конверт.
           — Постойте.
           Анна подошла к столу и открыла конверт. Там были деньги, худая пачка двадцатифунтовых купюр. «Откупается, — подумала Анна. – Просит прощения за беспокойство, сожалеет, что вмешался в мои планы и тому подобное. Денег прислал немного, фунтов двести-триста. Снова не тянет на «платиновый» статус. Разорвать? Кинуть клочки в лицо секретарю-слизняку? Сказать, пусть его хозяин подавится жалкой подачкой? Стоп! В конверте двадцатки. Значит, только что сняты в банкомате. Кем? Разумеется, секретарем. Марк явно не называл точную сумму, просто распорядился передать деньги для оплаты гостиницы, на мелкие траты и так далее. Конечно, сквалыга-секретарь понял это в меру своей ограниченности. Выбрасывать деньги глупо. Если с Марком ничего не выгорит, каждый фунт будет на счету. Да и разорвать конверт с должным эффектом не получится – бумага крепкая. Пока я терзаю конверт, Клайв развернется и уйдет. Он хоть и мелкая сошка, но не станет дожидаться, пока ему в физиономию полетят клочки бумаги».
           Анна бросила конверт на стол.
           — Может быть вы хотите что-то передать Марку? – осведомился Клайв, подтягивая плечо к уху и вновь неуклюже перекашиваясь всем телом. Казалось, речь доставляет ему физическое неудобство.
           — Нет.
           — Тогда до свидания.
           Клайв взялся за ручку двери.
           — Постойте! – скомандовала Анна.
           Секретарь замер, стоя к ней спиной.
           — Достаньте телефон, — сказала она.
           Клайв повернулся. Его лицо выразило крайнее недоумение. Тем не менее он достал из кармана черную, лаково поблескивающую трубку. Анна шагнула к нему и, оказавшись в метре от секретаря, распахнула верх халата, обнажая плечи и грудь. Клайв часто заморгал, глядя в упор на роскошную тяжелую грудь с крупными резко очерченными сосками.
           — Фотографируйте! – распорядилась Анна.
           Клайв, точно робот, поднял руку с телефоном, нажал на кнопку, да так и замер после того, как камера мобильника издала звук фотоспуска. В коридоре послышались шаги. Анна запахнула халат и со словами «Передайте снимок Марку» закрыла дверь. У стола пересчитала деньги в конверте. Двести сорок фунтов. Дело рук секретаря- скупердяя, тут нет никаких сомнений.
           Она подошла к окну. У отеля стоял желтый автомобиль «Нового лондонского такси», из которого выгружалась старушка в старомодной шляпке. В одной руке старушка держала похожую на сказочный сундучок сумочку, в другой – пегую левретку. Собачий поводок выпал и зацепился за дверь кэба. Когда старушка пошла прочь от машины, поводок натянулся и бедной собачке чуть не оторвало голову. Раздался пронзительный визг и вой. Старушка перепугалась. Она охала и бестолково топталась на одном месте. Таксист подоспел ей на помощь. Согнувшись в толстой пояснице, он освободил поводок.
           — Как беспомощные дети, – презрительно бросила Анна, глядя в окно. – За всю жизнь ничего страшнее грозы не видели.
           Всю дорогу до «Эксельсиора» Клайв просматривал фотографии в мобильнике. Чтобы как-то загладить неприятное впечатление от визита в «Карму», он пролистывал снимки по хронологии. Перед фото Анны был снимок, на котором Марк обменивался рукопожатиями с главой крупного инвестфонда, еще раньше – Марк позировал в компании однокашников из Лондонской Школы Экономики, а до того играл в гольф. Везде был Марк, Марк, Марк. Только на самом первом снимке, сделанном больше года назад, оказалась Хизер, подруга Клайва.
           Она смотрела прямо в объектив, и ее лицо, снятое крупным планом, сплошь покрывала густая красная сыпь, следствие аллергической реакции на цитрусовые или, может быть, на яркий солнечный свет или на цветение деревьев. Как она сама говорила: «У меня аллергия на все на свете, но больше всего – на осень, зиму, весну и лето». Ее снимок и фотография полуобнаженной Анны оказались своеобразным обрамлением фотоальбома, посвященного боссу Клайва.
           Босс был представлен во всех ипостасях: Марк деловой и Марк отдыхающий, Марк спортивный и Марк-переговорщик, Марк-собеседник и Марк – ценитель японской кухни. Каких только Марков не было в телефоне секретаря! Разве что Марк-любовник и Марк – достойный сын своих родителей не попали в этот фотоальбом. В доме родителей Марка Клайв был лишь однажды. Мистер и миссис Даймонт жили уединенно и не любили, когда сын приезжал к ним со свитой, сколь угодно малой.
           В холле «Эксельсиора» зазвонил мобильный. Клайв ответил у лифта. Разговор получился коротким, секретарь лишь два раза переспросил своего собеседника и повесил трубку.
           Дверь в вип-апартаменты он открыл своим ключом. Марк расхаживал по просторной комнате, оборудованной одновременно под гостиную и под рабочий кабинет – здесь были кресла, диван, письменный стол, огромная плазменная панель на стене – и громко разговаривал по телефону. Не обращая внимания на появление Клайва, он кричал в трубку: «Найди мне его!… Без него мне крышка! Ты видишь, что творится на рынке! Нью-Йорк опять открылся с кошмарным гэпом вниз. Все падает вниз хуже чертовой Пизанской башни!… Четыре маржин-кола за один день! Что прикажешь с этим делать?… Бухгалтер не успевает считать мои убытки. В золото перекладываться поздно, коммодитис полетели к дьяволу – нефть никому не нужна, кофе никому не нужен, хлопком, если так пойдет и дальше, будут посыпать наши могилы… Нет! Не предлагай мне этих долбаных аналитиков, они сами ни черта не знают! Слепые котята! Хренов оркестр с «Титаника»! Тупицы с дорогими дипломами! Все их Гарварды, Шмарварды можно засунуть в заднее место и пальнуть ими в лондонскую канализацию, а то без них там слишком пристойный запах!… Найди мне его, найди, слышишь?! Ведь он сидит где-то сейчас и посмеивается, глядя, как мы рвем на себе волосы. Это для нас катастрофа, а для него – звездный час! И этот боец выстрелит, обязательно выстрелит, если уже не выстрелил. Ищи его, прошерсти все клиентские счета, свяжись с партнерами, сделай все, но найди!… Иначе мне крышка. Нам всем крышка. Да что я тебе объясняю, ты сам видишь, что происходит».
           Трубка разразилась ответной тирадой. На том конце связи говорили громко, уверенно, без неврастенических модуляций, как у Марка. Под воздействием своего уверенного собеседника Марк начал успокаиваться, перестал ходить взад-вперед по комнате, сел в кресло.
           «Хорошо. Разумеется, я тебя не тороплю. Все верно. Нам нужен настоящий специалист. Гениальный трейдер, мать его! Не фальшивка, не блеф. Реальный пацан. Бог. Меркурий с крылышками на руках или где они у него там. Окей… Да… Действуй… Я в тебя верю».
           Клайв подошел к бару и налил себе виски. Покачал в руке бокал из тонкого голубоватого стекла. Повернулся к Марку. Тот жестом показал, чтобы ему тоже налили.
           «Я буду ждать твоего звонка. Да. Возвращайся с хорошими новостями, — сказал Марк в трубку, принимая из рук секретаря бокал. Он успокоился и полулежал в кресле. – Послушай, еще такой вопрос. У вас там действительно бродят по улицам бездомные собаки? Нет? Не видел? Ни одной? Ах, одна все-таки встретилась! Что? Она была с ошейником? Ну, это не бездомная, просто потеряла хозяина. Что? Да так, сегодня услышал одну странную вещь. Пустяки, к делу отношения не имеет. Рад был тебя слышать. Да. Как всегда. Будь. Удачи. Пока».
           Марк положил мобильник на валик кресла и глотнул виски. Зажмурился. Посидел с закрытыми глазами, с шумом выдохнул.
           — Это был Киран, — сказал Марк кособоко примостившемуся в кресле Клайву. – У него пока ничего. Так что в Москву лететь рано. Киран продолжит ворошить российский рынок, а нам стоит подумать насчет Китая. Трудное предстоит начинание, у китайцев все под контролем. Но, похоже, у нас нет выбора. Россия или Китай. Вот две лошадки, которые еще дышат. Штаты, Европа, Япония – все мертвецы. Их песня спета.
           — Мне только что позвонили из Барселоны, — сказал Клайв, раскручивая виски в бокале. – Там объявился покупатель.
           — Вот как! – встрепенулся Марк. – Интересно. И кто же он? Араб или мексиканец? Остальным-то сейчас явно не до таких покупок…
           — Пока никаких сведений. Есть только контактный телефон и имя, скорее всего вымышленное.
           Марк задумался. Пристально посмотрел на вращающийся в бокале секретаря напиток, словно ожидал обнаружить в чужом бокале подтверждение своим мыслям.
           — Вот что, Клайв, — проговорил он, не отрывая взгляда от круговорота виски в бокале. – Я думаю ответить на это предложение. Летим туда завтра. Три-четыре дня Китай подождет. Впереди выходные, много времени мы не потеряем. Возможно, за это время что-то появится у Кирана. Тогда лететь к китаезам совсем не потребуется. Честно сказать, и не тянет. Как говорил мой покойный дед: «Не имей дел с коммунистами и с пацифистами». А он знал, что говорил.
           Клайв кивнул и покончил с круговоротом в бокале.
           — Заказывай билеты в Испанию. Любой рейс, чем раньше, тем лучше. Давно я не пробовал хорошего хамона! Да еще в компании с арабским шейхом. Почему-то мне кажется, что он араб.
           Марк поставил бокал на подлокотник рядом с телефоном, хлопнул в ладоши и вскочил на ноги.
           — Принцесса из «Мисафер» оказалась лягушкой, так что вторая спальня свободна, ты можешь ночевать здесь. Давай махнем еще виски. Посмотри, есть ли в минибаре «Бенромах»?
           Клайв встал.
           — Я поеду к Хизер, — сказал он. — Вопрос с билетами решу по пути. Как только выберу рейс, сообщу.
           — Как знаешь, — равнодушно ответил Марк, направляясь к минибару.
           — Кстати, насчет этой девушки из агентства. Она полетит?
           — Не знаю, не знаю, — протянул Марк, разглядывая бутылки в минибаре. – Она рассказала мне про своего мужа. Подозревает его в нехороших делах. По ее словам Скотланд Ярд скоро постучится к ним в дом. Я не уверен, что она подходящая компания.
           — Это все вранье, — решительно отрезал Клайв.
           — Ты полагаешь? – удивился Марк.
           — На сто процентов. Она профессиональная лгунья. Мата Хари наших дней. Но безобидная.
           — Интересное наблюдение. Ты возрождаешь мой интерес к этой персоне. Но что же такое, я не вижу «Бенромах»!
           — Да, она просила передать фотографию, — сказал Клайв, протягивая Марку телефон.
           Марк посмотрел на экранчик.
           — Ух ты, а у нее шикарные формы! Скинь это на мой ноутбук. Я пойду приму ванну. Нет у них «Бенромах»! Что за анархия?…
           И Марк, раздраженно хлопнув дверкой минибара, направился в ванную комнату.

17

           Гера проснулся с твердым намерением найти нового собеседника. Вчерашний день, каким бы сумбурным он ни был, пробудил его от испанской дремоты. Умываясь в наполненной солнечным светом ванной, Сердцев осознал, что вот уже целый месяц, как спит, принимая дневные сны за факты реальной жизни.
           Прокрутив в памяти все, произошедшее с ним после отъезда из Москвы, Гера поразился несвязности и нищете этих событий. Чуть ли не самой яркой картинкой оказался аэропорт в день прилета. Еще запомнилась набережная в ветреную погоду. Пляжные бездельники играли на песке в футбол, и когда кто-то заряжал высокую свечку, мяч уносило далеко в сторону. И это тоже был один из первых дней в Испании. Затем в зал воспоминаний вносили поясной портрет Габриэллы, преподавательницы из школы испанского языка. Гера смотрел на ее лицо, напоминавшее маску с шевелящимися губами, и гадал, способна ли Габриэлла на смех или хотя бы на улыбку.
           Остальные события были как поспешно просмотренный фотоальбом, где на каждом развороте по восемь снимков, но ни на одном не задержишь внимания. Мелькает улица в Готическом квартале, щебечут сестры-хохотушки, вырастает стена, сплошь покрытая граффити, голый холм грустит справа от дороги на пути в Сарагосу.
           Все гладкое, правильное, без тени внутреннего протеста, отчетливое и… бесконечно чужое. Точь-в-точь как сон, про который на утро гадаешь – откуда он взялся, и кто эти приснившиеся люди?
           Реальная жизнь не такая – она царапается и кусает за ухо. Она оставляет шрамы и заставляет нервы дрожать и рваться, как перетянутые струны. А Гера за три месяца в Барселоне разгладился и изнутри, и снаружи. Он стал похож на младенца. Единственная складка, которая у него осталась, была та самая вертикальная морщина на лбу, напоминавшая миниатюрную корону между бровей.
           Пора было просыпаться. И если для того, чтобы осознать себя спящим, было достаточно забраться на крышу Каса Мила, то чтобы вытащить себя из вязкой убаюкивающей псевдодействительности, нужен был помощник. Живой и ироничный собеседник, крепко бодрствующий человек.
           Гера начал с того, что решил присматриваться к окружающим. На завтраке в гостинице он наблюдал за пожилым постояльцем, стариком, у которого что-то неладно было с руками – не получалось как следует держать вилку – она постоянно падала на стол. То же самое происходило с вареным яйцом, когда он очищал его от скорлупы. Несмотря на проблемы с руками, старик закончил свой завтрак довольно скоро и, направляясь к выходу, пристально посмотрел на Геру. У этого пожилого человека был молодой и цепкий взгляд, не в пример непослушным рукам, а глаза зеленые и яркие, как две виноградины.
           По пути в школу никого заприметить не удалось – то встречная, то попутная толпа рассеивала внимание. Умению выделять частное из массы еще предстояло поучиться.
           В школе все было по-прежнему. Неутомимо шевелила губами каменная Габриэлла, басил Чарльз, перекатывая испанские слова, словно горячие картофелины во рту, восхитительно ровным почерком писал маркером на доске Гюнтер. Во время перерыва одна из сестер-хохотушек прочитала письмо от Сильвы. Бразильянка вернулась в Рио и устроилась работать танцовщицей в шоу, гастролирующем по всему миру. Когда прозвучало название шоу, все одобрительно закивали головами. Гере это название ничего не говорило. Он пожал плечами и вспомнил, что раньше все считали, будто Сильва – бухгалтер…
           Занятия продолжились, Гера наблюдал. Он заметил, что Габриэлла использовала для макияжа коричневые тени вместо привычных синих, и что у Мартины, младшей из сестер, дрожит левый мизинец. Но в целом ловить в школе было нечего, по крайней мере до следующего понедельника, когда в группе появятся новички.
           После занятий Гера отправился на Рамблас к Человеку-Ветру. Человек-Ветер был его первым знакомым в Барселоне. Правда, до сих пор они не обмолвились друг с другом даже словом. Человек-Ветер был приятелем периода немоты, когда Гера только осваивался на просторах испанской речи и не решался ни с кем заговорить. Человек-Ветер, вокруг которого всегда было столпотворение публики, в первую же встречу выделил его из толпы. Обеими руками он вцепился в рукав Гериной рубашки, сделал гимнастическую ласточку, а на лице изобразил ужас по поводу того, что ветер усиливается, рука у Геры вот-вот не выдержит и оторвется от туловища, а его, Человека-Ветра унесет вместе с рукой прочь с бульвара и закинет далеко в море.
           Раздался даже треск, но рука выдержала. С изображавшей ласточкин хвост ноги с хлопком соскочил рыжий незашнурованный ботинок, и отлетел назад метра на три. Толпа аплодировала. Человек-Ветер подмигнул Гере, разжал пальцы и помчался гонимый несуществующим ветром вдоль бульвара, успев однако на ходу подхватить свой ботинок. Зрители двинулись следом, пытаясь не потерять своего любимца из виду, а Гера пошел в противоположную сторону.
           С тех пор они виделись нередко. И всякий раз Человек-Ветер показывал жестами и взглядом, что рад Гере больше остальных зевак.
           В этот раз вход на Рамблас охраняли два архангела, один с серебряными крыльями, другой с золотыми. Серебрянокрылый стоял на невысоком постаменте по правую руку от аллеи, а золотокрылый по левую. Глаза их были закрыты. Чтобы встретиться взглядом со стражем бульвара, нужно было бросить монету в глиняный кувшинчик у постамента. Из кувшинчика раздавался музыкальный звон, глаза архангела открывались, он скрещивал руки на груди и медленно расправлял тяжелые крылья. Крылья были настолько большими, что тень их накрывала сидящих на ближних скамеечках.
           Постоянных визитеров встречали с особой помпой. Когда Гера вошел на бульвар, кто-то выпустил шустрого карлика в голубых шортах с красными помочами. Карлик, смешно переваливаясь и закидывая голову назад, подбежал сначала к золотому, а затем к серебряному архангелу, и в оба кувшинчика метнул по монетке.
           Не успела отыграть музыка у ног архангелов, как карлик снова оказался у кувшинчиков и опять бросил по монетке. Внимая своему крохотному дирижеру, архангелы открыли глаза и взмахнули крыльями, да так широко и сильно, что тень от них протянулась далеко по Рамбласу, а по щекам прохожих пробежал ветерок. В руках у архангелов появились трубы – у серебряного серебряная, у золотого золотая.
           Архангелы поднесли трубы к губам и выдавили низкие протяжные звуки. Карлик завизжал и захлопал в ладоши, но его с двух сторон подхватили под руки мужчина и женщина и увели к киоску с мороженым.
           Пройдя половину бульвара, Гера так и не повстречал своего знакомого. Там, где заканчивалась тень от расправленных ангельских крыльев, облюбовал место в пальмовой тени Одинокий Ковбой. Стоя на дощатом ящике, у которого с одной стороны была надпись «мыло», а с другой «порох», он замер с рукой на рукоятке кольта. Другой рукой придерживал за край видавшую виды шляпу.
           Одинокому Ковбою тоже было что показать за монетку. Когда в жестянке рядом с его ящиком звякнуло, он выхватив револьвер из кобуры и стал с бешеной скоростью вращать его на указательном пальце. Потом цапнул рукоять всей пятерней и шумно выпалил в воздух. Полетели искры и конфетти. Гера оказался в облаке дыма, пахнущего фиалками. Разогнав дым руками, он обнаружил в нагрудном кармане желтую визитную карточку. Карточка приглашала на родео в Санта Фе. Стояла дата проведения – 14 июня 1856 года. Кивнув ковбою, Гера отправился дальше.
           За ковбоем начиналась вотчина Чарли Чаплина. Гера огорчился – что за американский день на каталонском бульваре?! И тут он увидел Человека-Ветра. Вцепившись руками и ногами в фонарный столб, согнувшись баранкой, Человек-Ветер был похож на ручку от чайника, приделанную по ошибке не к тому месту. Космы его спутанных волос застыли в полете перпендикулярно голове, узкий галстук в красный горошек волной перехлестнул через плечо, полы пиджака загнулись. Сегодня он притащил с собой по меньшей мере пятибальный ураган. У него даже рот перекосило – ворвавшийся между разомкнутых губ порыв ветра надул одну из щек почище запущенного флюса.
           Дюжина зевак с удовольствием наблюдала за Человеком-Ветром с безветренного тротуара. Знакомый карлик протиснулся между ног зрителей и, попутно испачкав чьи-то бриджи фруктовым льдом, бросил монетку в потрепаный саквояж на асфальте.
           Надо сказать, что карлик, гуляя по бульвару, наловчился бросать монеты с баскетбольной точностью – в саквояж он угодил метров с четырех, не меньше. Броски он делал с форсом, подкручивая монетку за ребро и небрежно взмахивая свободной рукой.
           В толпе ахнули. Гера посмотрел на Человека-Ветра и увидел, что тот держится за столб тремя конечностями – одна нога повисла в воздухе. Карлик запустил руку в карман, порылся в нем и, вынув очередную монету, запулил ее в саквояж. Глаза Человека-Ветра наполнились ужасом, вызвавшим у зрителей одобрительные возгласы, и его вторая нога оторвалась от столба. Теперь он держался за столб только руками и висел параллельно земле. Публика восторженно галдела. Неумолимый карлик снова покопался в кармане, но на этот раз ничего там не нашел. Он переложив палочку с фруктовым льдом в другую руку и обследовал левый карман. Нашел там один евро и немедля отправил монетку по воздуху в саквояж.
           Тело Человека-Ветра стало поворачиваться вокруг своей оси, и в какой-то момент зрителям показалось, что столб под напором стихии начал гнуться к земле. Наконец руки Человека-Ветра не выдержали, его оторвало от столба, и он помчался навстречу толпе. Попытался было удержаться за симпатичную блондинку, но лишь тронул ее за плечо и понесся дальше.
           Гера, стоявший с краю толпы, выступил на шаг вперед. Человек-Ветер выстрелил верхней конечностью, как хамелеон языком, и ухватился за пуговицу на Гериной рубашке.
           Финал выступления вышел эффектным, и всем, кроме Геры, понравился. Когда Гера шепнул ему: «Человек-Ветер, нам нужно поговорить» – этот охламон, продолжая держаться за пуговицу, что есть силы свистнул ему в ухо. Затем помчался прочь, подхватил саквояж, перепрыгнул через ограждение, на миг исчез из виду, но тут же появился – сидя на багажнике следовавшего вдоль бульвара такси. И через несколько секунд скрылся.
           «Костик, Костик, где ты?» — сквозь звон в голове услышал Гера женский голос, звавший по-русски.
           «Ну куда он мог подеваться?» — вторил ему голос мужской.
           Мужчина и женщина искали карлика. Тот в это время сосредоточенно чертил фруктовым льдом на тротуаре какие-то фигуры. У него отобрали лед и вышвырнули его в урну, а самого повели, точнее понесли по направлению к статуе Колумба.
           Туда же отправился и Гера, по пути размышляя о том, что зря выбрал Человека-Ветра на роль собеседника. Если хочешь поговорить по душам, глупо полагаться на свистящих молчунов. Правда, с болтунами тоже не все благополучно, они никого, кроме себя, не слышат. Следует искать золотую середину, которая, как известно, везде и всегда в большом дефиците. То есть на дороге не валяется. И вряд ли праздношатается по бульвару или по набережной, будь то даже знаменитый Рамблас или восхитительная, залитая лучами полуденного солнца Барселонета. Настоящий собеседник сидит в тени и помалкивает, покуда к нему не обратятся с вопросом на тему, в которой он что-то смыслит. На такую тему, к какой он не раз приложил свои ум и сердце. А раз уж речь зашла о сердце, то невозможно обойти стороной и вопрос о языке.
           При всем уважении к испанской речи и при всем нежелании признать свой выбор ошибочным, Гера не чувствовал, как бьется сердце испанского языка. Сердце как таковое тут было – рокочущее «R» билось в словах энергичным пульсом, волевой глагол звал к неутомимому действию, но вся кровеносная система была в целом чужая. Словно человеку пересадили сердце быка. Эксперимент вышел бы удачным, будь испытуемый конкистадором, воином, но вот незадача, он оказался русским, к тому же немного философом, которому перво-наперво вынь да положь смысл происходящего, ответ на вопрос «Почему я так делаю?», наивную правду, ради которой он на все пойдет и, если нужно, будет даже жариться на медленном огне, при этом улыбаясь и покрякивая, словно его хлещут веником в парной.

18

           Дойдя до конца бульвара и посмотрев оттуда на фигуру Колумба в бронзовом плаще, Гера понял, где следует искать. Не здесь, не в Барселоне. И даже не в Испании. Искать нужно в Москве. Там, где большинство всегда говорило, будет говорить и сейчас говорит на языке сердца, то есть на русском. Чтобы облегчить задачу, можно взять не Москву современную, до которой четыре часа лету, а Москву двухсотлетней давности. Когда речь идет о делах сердечных, время и расстояние не удаляют, а скорее сближают, и до такой Москвы оказалось всего-навсего десять минут пешком.
           В глубине Готического квартала Гера нашел небольшое интернет-кафе. Через пятнадцать минут он вышел оттуда на площадь Сан-Хуст со стопкой листов под мышкой. Теперь с ним была Москва образца зимы 1822 года – с пролетками и модой на бакенбарды, с изразцовыми печами и щепоткой нюхательного табака, с барышнями в кринолинах и с полковником, горделиво выпячивающим грудь в мундире – все уместилось на шестидесяти страницах.
           Хотелось пуститься в тары-бары с этой Москвой незамедлительно, на первой же попавшейся лавочке, но Гера немного отсрочил сей радостный момент. Сперва он покинул Готический квартал, у которого своя история, и пусть лучше квартал останется в памяти без примеси, возможно к нему тоже придется однажды потянуться воспоминанием, и вышел на вполне нейтральную Виа Лаетана. Вскоре он набрел на просторную закусочную, устроенную по принципу фаст-фуда. Взял мега-капучино с порцией поджаренных в масле мучных колец и уселся за круглый столик у окна. Обмакивая кольцо в чашку с шоколадным соусом, жевал и читал.
           «Светает!… Ах! Как скоро ночь минула!» В памяти возникло Замоскворечье с развешенной по фасадам старинных домов туманной дымкой раннего утра. Представилась Пятницкая, угол Большой Полянки и Бродникова переулка. Есть в тех местах уголки, которые не меняются уже лет двести и, пожалуй, не изменятся еще столько же. А когда выпадает снег, все Замоскворечье под капустный скрип под подошвами прохожих дружно погружается в машину времени и отправляется в прошлое – и уже не разобрать, где век нынешний, где век минувший.
           «А батюшка, признайтесь, что едва другая сыщется столица, как Москва». Признаюсь, батюшка Павел Афанасьевич, охотно признаюсь! Кремль, Манеж, разноцветный пряник Бармы и Постника. А если бы вы с Александром Сергеевичем увидели Крымский мост и Останкинскую телебашню! От души бы порадовались! А наши «новизны» – Москва-Сити и отель «Ритц» на Тверской! А то ли еще будет, когда поднимутся в небо девяносто этажей Башни Федерации! И бог весть какой сюрприз нас ждет на вакантном месте у Большого Москворецкого Моста. Так что все наши гоненья на столицу, все эти «карету мне, карету» — не более, чем детский каприз и расшатанные нервы, банальная неуверенность в собственных силах. Пройдет три месяца или три года – у каждого беглеца свой срок – и снова захочется пощекотать ноздри дымом отечества. А кто из нас наипервейший специалист по части дыма? Конечно, Москва! Тут тебе и серый, и сизый, и синий – дым какого хочешь цвета – и на земле, и на небе. Во времена Александров Сергеевичей дымили не так знатно – все больше поленом да углем – выхлопные газы автомобилей в состав сокровенного дыма тогда не входили. Посему испытать восторг головокружения, почти обморок на Кутузовском проспекте – сие удовольствие было в ту пору недоступно. Воистину, не прозябали без движения ни времена, ни нравы! И если до сих пор с отдельными гражданами случается такое, что им не с кем говорить и не с кем танцевать, то не Москва в этом виновата, а противоречивая человеческая натура. «Чин следовал ему: он службу вдруг оставил». С чего бы это вдруг? Зачем такая блажь? Приспичило за истиной в погоню отправиться на склоне юных лет?
           Так каково будет твое удивление, когда истина заговорит с тобой устами бессловесного услужника, жалчайшего созданья! «Ведь надобно ж зависеть от других». Поворачиваться задом к обществу – нехитрая затея, особенно когда твой единственный контракт с этим обществом – неверная Софья Павловна, неясно начертанная особа, толи кокотка, толи московская кузина. Но дальше-то что? После мятежной сцены в полуосвещенных сенях, дрожа в карете на утреннем московском холодке, куда направить свои стопы, в какую Барселону? По собственному совету – туда, где нас нет?
           Но нас теперь нет нигде, ни на Остоженке, ни на Арбате, ни в девятнадцатом, ни в двадцать первом веке, ни в доме Фамусова, ни в кабинете управляющего директора, который смотрит на твое заявление об увольнении и спрашивает с недоумением в голосе: «Гера, ну чего тебе не хватает?» Свободы, воли, которыми ты ныне сыт по горло, в которых растворился настолько, что от тебя не осталось ничего, кроме масляных пятен и капель шоколадного соуса на разбросанных по столу листах. И телефон твой молчит. Молчит, потому что никому нет дела до занятого внутренней революцией капризного карбонари.
           Гера достал из кармана мобильник, купленный накануне отъезда из Москвы. Открыл раздел «Длительность вызовов». Исходящие: 6 часов 12 минут. Входящие: 22 минуты. Статистика за три месяца. Это означало буквально следующее: ему почти никто не был нужен, а сам он не был нужен решительно никому. Вот такая истина, вот какая свобода. Любопытное явление, которое удалось рассмотреть при помощи оптики родного языка. При содействии русского классика и интернет-кафе в Готическом квартале.
           Пора задуматься, как исправлять безрадостную ситуацию. Первым делом напрашивается явка с повинной. Не слишком художественный ход, но едва ли не единственно возможный. К тому же наиболее ожидаемый со стороны певцов вольности святой. Плата – добровольная на уста печать. Ведь во второй раз не простят. А в первый – расплывутся в улыбке, распахнут объятья, припомнят библейский сюжет и закатят бал по поводу. И посыплется на твой мобильный град телефонных звонков: от графини-бабушки и от графини-внучки, от князей Тугоуховских с шестью дочерьми, от Попоши, от Пульхерьи Андревны и даже от суровой старухи Хрюминой. Увеличивая тем самым к радости воскресшего абонента, статистику в разделе «Входящие вызовы».
           Гера поморщился. Опять в рабство? Снова с девяти до восемнадцати? Левая рука на телефонном аппарате, правая на компьютерной мышке, взгляд поочередно устремлен на один из четырех мониторов. Вот она, разница между жизнью и литературой.
           В пьесе взвинчиваешь темп, поджигаешь фитиль интриги, ждешь, когда бабахнет, и, придав героям картинные позы, а самому главному позволив эффектно хлопнуть дверью, роняешь занавес. Зритель в восторге и на высоком нерве, а ты идешь пить шампанское или отправляешься на экзотическое побережье. На голове лавровый венок.
           В жизни черта с два – хлопанье дверьми мигом превращается в безвкусицу, рутину, характеристики героев и злодеев имеют весьма сглаженный вид, а в сфере приложения человеческих усилий наблюдается такое безветрие, что хочется превратиться в муравья или таракана.
           Тем не менее жизнь усердно продолжает поставку сюжетов для книг, а литература упорно продолжает отыскивать истину методом игры. Но и та и другая терпят поражение на чужом поле, потому что действительность, не пропущенная через фильтр фантазии, не имеет законченных черт, а искуственная плоть хоть и поражает воображение, однако не позволяет поставить вопрос об анонимности автора.
           В общем, завершая слегка затянувшееся рассуждение о жизни и литературе, хочется сказать: не нужно путать Дездемону с соседкой Маргаритой Палной, а в состязании реальности и вымысла следует оставить лишь один критерий – добротно сляпанный сюжет!
           Зазвонил мобильный. «Видимо, ошиблись номером», — подумал Гера, глядя на высветившийся на экранчике неизвестный номер. Мелодия звонка звучала все громче и громче, посетители кафе стали недоуменно посматривать в сторону типа, раскинувшего на столе веер листов.
           «Мужчина или женщина? — гадал Гера. – Скорее всего женщина. Рассеянная испанская домохозяйка, перевравшая номер из газетного объявления».
           Он ответил. В трубке вместо голоса послышалось гудение. Гера еще раз алекнул, но гудение не прекратилось. Тут он догадался, что приложил телефон к уху, оглушенному свистом Человека-Ветра. Слух в нем до сих пор не восстановился. Приложил телефон к другому уху.
           — Могу я услышать мистера Геру? – в третий, видимо, уже раз поинтересовался мужской голос, говоривший по-английски.
           — Это я. Извините за заминку, проблемы со слышимостью, — ответил Гера.
           — Вы помните капитана яхты «No Escape»? Он сообщил мне ваш номер. Меня зовут Марк. Я владелец судна.
           — Очень рад, — сказал Гера, разом припоминая и старину Хука и стоящую у пирса «глянцевую штучку». – Приятно познакомится.
           — Вы в Барселоне?
           — Да. Кажется, я здесь надолго.
           — Капитан сказал, что вы не смогли осмотреть яхту внутри.
           — Нет. Но ее внешний вид меня покорил. Должен сказать, я не мог пройти мимо этого потрясающего судна.
           — В таком случае позвольте пригласить вас на борт. Я готов устроить для вас экскурсию.
           — Правда? Спасибо за предложение. Но честно говоря, не хотел доставлять вам лишних хлопот, — ответил Гера, пытаясь сообразить, за что же он удостоен такой чести.
           — Ничего особенного. Я тоже нахожусь в Барселоне. Вам повезло, ведь обсуждать покупку всегда лучше с самим владельцем.
           Гера насторожился. Он никак не ожидал такой прыти ни со стороны капитана, ни со стороны хозяина яхты. По всей видимости Хук неправильно истолковал его слова. Да еще и бог знает в каких красках разрисовал Марку русского олигарха, положившего глаз на красивое судно.
           И все же Гера решил не выдавать себя раньше времени. Совершить экскурсию по палубе и каютам «No Escape» – почему бы нет? Когда еще представится такая возможность!
           — Так вы ее продаете? – поинтересовался Гера.
           — Поговорим при встрече. Во сколько вас ждать?
           Гера посмотрел на часы. Было без четверти пять.
           — Как насчет шести вечера?
           — Замечательно. В шесть на яхте. Всего хорошего, до встречи.
           — До встречи, Марк, — сказал Гера и, дав отбой, потер ладонью правое ухо. Он собрал листы в стопку, допил глоток холодного капучино и собрался было идти, но тут опять запиликал мобильник. Вновь незнакомый номер и незнакомый мужской голос, на этот раз говоривший по-испански.
           Голос: Буэнос диас. Сеньор Сердцев?
           Гера: Да.
           Голос: С вами говорит инспектор полиции Рауль Каледо. Звоню сообщить, что завтра в 11 часов утра вам следует явиться в суд. Будет слушаться дело о нападении на торговца газетами. Вы обвиняетесь в непредумышленном нанесении телесных повреждений средней тяжести, а также в грубом нарушении общественного порядка. Суд находится по адресу…
           Пока голос диктовал адрес, Гера холодел от ужаса. Он вспомнил слова Сеньоры Короны о том, что его упекут в тюрьму. Выходит, она права – жернова бюрократической мельницы перемелют его, как пшеничное зерно. Тот факт, что это цивилизованная европейская, а не дикая азиатская мельница, его мало утешал. До утра совсем нет времени, чтобы найти адвоката, обсудить с ним варианты спасения, не говоря уж о том, чтобы вызвать кого-нибудь из родственников или друзей.
           Зачем их вызывать, Гера ясно не осознавал, но полное одиночество именно сейчас, когда по-настоящему запахло жареным, показалось ему невыносимым и страшным. Собственные рассуждения о бессмысленности свободы выглядели высокомерной болтовней зажравшегося типа. Что умеем не храним, потерявши плачем. Плакать не хотелось, а смотреть на голубое небо Барселоны сквозь тюремную решетку – и подавно.

19

           Гера вышел из кафе – в одной руке стопка листов, в другой телефон с нежданно-негаданно подскочившей статистикой входящих звонков. На несколько мгновений им завладела мысль о бегстве. Сейчас же отправиться в аэропорт и ближайшим рейсом драпануть в Москву, подумал он, но сразу понял, что поздно, улететь ему скорее всего не дадут. Сведения о нем наверняка уже переданы полицией в аэропорты и пограничные ведомства. Только угодишь в каземат досрочно, а к обвинению прибавят статью об уклонении от правосудия.
           Казалось, выхода нет. И Гера решил пустить все на самотек. «Вверяю себя в руки судьбы», — сказал он и, сунув ворох листов в урну, пошел по Виа Лаетана к набережной.
           Несчетное количество раз он проходил по этому маршруту. Первый раз шел, помнится, охваченный восторгом первооткрывателя, потом брел то скучая, то бездельничая, а вот теперь миновал знакомые кварталы, примерив на себя роль без пяти минут мученика. Он печально улыбался зданиям и отвешивал прощальные поклоны светофорам.
           Впереди был последний вечер в Испании. Вечер из жизни без хлопот и ответственности. Имело смысл прожить его, как прежде, легко и с шиком. Яхта «No Escape» представлялась для подобного торжества наиболее подходящим местом.
           В кафе Гера решил, что скажет владельцу, будто покупка ему не по карману. «Сожалею, но размер свободных активов не позволяет насладиться такой дорогой игрушкой. Увы. Не потянуть. Прошу прощения за беспокойство, благодарю за теплый прием».
           Но во время воображаемого крестного хода по Виа Лаетана Гера вдруг отважился на роль таинственного российского олигарха. Терять ему нечего. Завтра в тюремную камеру. Стало быть, самое время вздохнуть полной грудью. А дышать для Геры означало воображать.
           Глянцевитый корпус «No Escape» он увидел издалека. Соседние яхты вышли в море, черно-белая красавица стояла у причала в одиночестве, притягивая густо-золотые лучи закатного солнца. На палубе было пусто, Гера остановился у сходни. Вид яхты вновь наполнил его восторгом. Совершенство от первой до последней детали. Шедевр дизайнерской мысли. Тот факт, что «No Escape» была не чем иным, как предметом роскоши, творением, лишенный какого-либо практического смысла, стопроцентной забавой, придавал ей нечто общее с произведением искусства. Если бы древние боги, обескураженные крушением чествовавших их цивилизаций, захотели найти приют в современности, они бы выбрали не небоскребы, не телевышки, не космические корабли, а яхты и только яхты!
           Превознося «No Escape», Гера внутренне был готов к тому, что из недр судна к нему выйдет высокий атлетический блондин, полубог в тунике, оживший античный мрамор.
           Черная дверь салона бесшумно отъехала в сторону, и на палубе показался румяный гражданин в наряде близком к шутовскому: широкие голубые шорты с яркими цветами и пестрая рубаха, завязанная узлом на животе. Если что-то и роднило его с античными образами, так это густые кудрявые волосы, особенно красиво лежавшие на висках и над ушами.
           Увидев Геру, кудрявый гражданин призывно замахал рукой и крикнул: «Сюда, сюда, смелее!» Не до конца понимая, кто перед ним, Гера прошел по сходне и по кормовой лесенке поднялся на палубу.

           «Я – Марк!» — представился пестро наряженый гражданин. Он был без обуви. Не дожидаясь, пока гость назовет себя, Марк сделал жест в сторону яхтенного носа и сказал: «Сначала пройдемся по палубе». Шлепая босыми ногами, он пошел вдоль правого борта.
           «Ни дать, ни взять профессиональный экскурсовод», — подумал Гера, следуя за ним. Взявшись за золотистый поручень, Марк принял расхлябанную позу и показал Гере площадку с синтетическими матами, назвав ее «солярием». Потом указал рукой наверх, сказал «флайбридж» и объяснил, что там открытая зона для отдыха и второй пост управления. Добавил, что название очень меткое, так как на полном ходу, когда яхта начинает глиссировать, у находящихся на флайбридже возникает ощущение, что они действительно «флай», то есть летят.
           «У яхты быстрый разгон, — сказал Марк. – К тому же наш капитан немножко лихач. Из-за этого приходится чаще заходить в порт для дозаправки, но удовольствие от морской прогулки бесценно. Если мы сойдемся в цене, советую сохранить контракт с Хуком».
           Через бесшумно раздвигающуюся дверь из черного стекла попали в салон, оформленный в стиле техно. Марк плюхнулся на белый диван, взял в руки пульт дистанционного управления и, нажимая на кнопки, превратил помещение в уютный кинозал с большим экраном и подсветкой неоновыми огоньками на стенах и потолке.
           «Если включить фильм о морских глубинах, то ощущение, будто плывешь на подлодке, — раздался из темноты его голос. – Что касается безопасности, то «No Escape» – очень надежное судно. Непреднамеренное знакомство с морскими обитателями пассажирам не грозит. Техническое оснащение, как у истребителя последнего поколения».
           Марк снова взмахнул пультом и, в то время как поднимались шторки на окнах и с приятным жужжанием складывался экран, он прочитал небольшую и малопонятную лекцию по вопросам безопасности. Заметив, что гость заскучал, вскочил с дивана и предложил продолжить осмотр.
           Из салона прошли в столовую, где на Геру произвел впечатление мебельный гарнитур из орехового дерева, а из столовой по короткому коридору попали на главный пункт управления. Увидев гигантскую приборную доску, Гера понял, что Марк едва ли преувеличивал, когда сравнил яхту с истребителем. Хозяин повернул вращающееся кресло с высокой спинкой и предложил Гере сесть.
           В кресле Гера почувствовал себя пилотом, причем не воздушного судна, а какой-то футуристической амфибии, которая передвигается по воде, по суше, а при необходимости способна рвануть даже к звездам. Он положил руки на обтянутый белой кожей руль и попробовал себе представить, что значит быть владельцем такой штуковины как «No Escape». Ему не раз приходилось иметь дело с большими деньгами, точнее видеть, как большие деньги работают, заряженные финансовой идеей своего владельца, но видеть большие деньги, освобожденные из-под гнета погони за прибылью, деньги, потраченные на красивый пшик, на возврат к досуговой цивилизации – этого ему видеть не доводилось.
           Он чувствовал симпатию к Марку. Чем бы тот ни руководствовался – глупым тщеславием, неосмотрительной расточительностью, соображениями социального статуса – приобретая яхту, он имел дело с категорией предельных вещей, тех самых, которые двигают вперед человеческую цивилизацию. В их числе большой андронный коллайдер, трансгуманные технологии, альтернативное топливо и, хоть это может показаться странным, но также и предметы роскоши – вот такие, как яхта «No Escape».
           Марк подождал, пока Гера насладится впечатлением от штурманского кресла, и повел его на нижнюю палубу. Около двери с резными вставками из малахита и слоновой кости он остановился и сказал: «Здесь моя каюта. Покажу ее позже. Она похожа на гостевую, но несколько просторнее».
           Дверь в гостевую каюту была покрыта мозаикой из позолоченных чешуек разных оттенков – от соломенного до красноватого – и напоминала бок сказочной рыбы или дракона. За дверью оказалась прекрасная обстановка в восточном духе: круглая просторная тахта-кровать, разноцветные подушки на приземистых креслах, ковер со сложным узором, многочисленные вазы и светильники. Марк продемонстрировал три режима освещения: полное, кабинетное и ночное. Затем предложил гостю убедиться в удобстве кресел и кровати. Гера ненадолго утонул в одном из сидений, прошелся по каюте, посмотрел в иллюминатор. Не желая в двадцатый раз повторять «замечательно» или «супер» он просто поднял большой палец вверх.
           После посещения гостевой мельком заглянули в каюты для экипажа.
           — Обычно в команде четыре человека: капитан, два матроса и кок, — объяснил Марк. – Но в последнее время я не путешествую подолгу, а для коротких прогулок достаточно двух человек. С Хуком вы знакомы, и есть еще Густав, он выполняет роль старшего матроса, а кроме того отлично готовит. Оба — славные ребята.
           — Где они сейчас? – поинтересовался Гера.
           — На берегу. Занимаются покупками. Сегодня в полночь мы отправляемся в Монако, — объяснил Марк.
           Гера одобрительно кивнул. Что тут можно было сказать? Кто-то в Монако, кто-то за решетку.
           Неожиданная идея сверкнула у Геры в мозгу. Чем вхолостую играть роль русского буржуина, не лучше ли заняться собственным спасением? Тем более, что для этого, кажется, предоставляется шанс – в виде буржуина английского.
           Экскурсия по яхте завершилась в салоне. Марк усадил Геру в широчайшее кресло с потрясающей эргономикой, а сам устроился напротив на белом диване.
           — Как впечатление? – спросил он.
           — Фантастика! Настоящий обитаемый остров. Здесь можно жить одиннадцать месяцев в году. Честно говоря, я не понимаю, как можно решиться продать такое сокровище, — ответил Гера.
           — В этом-то все и дело. Я слишком мало провожу времени на яхте. Содержание обходится недешево. Если пользуешься судном всего две-три недели в году, то проще взять его у брокера. К тому же каждый раз это будет нечто новое. Хотя согласен, «No Escape» – уникальная яхта, я к ней очень привязан. Но отказываться от дорогих сердцу вещей – тоже полезная практика.
           — Надо же, Марк, вы кажется немного философ? Я думал, что этим отличаемся только мы, русские, и немцы.
           — Вы русский?
           — Да.
           — Любопытно, но что же тогда остается нам, англичанам?
           — Финансы, экономика. И, разумеется, ваше знаменитое чувство юмора.
           — Ну да, чувство юмора – такое тонкое, что оно как масло на бутерброде фотомодели, — подхватил Марк. – Многие даже не успевают заметить, что англичанин пошутил. Однако, вы не совсем правы насчет финансов. Если бы русские не были сильны в денежных вопросах, мы бы не сидели сейчас в этом салоне.
           — Видите ли, Марк, для русского человека деньги – понятие не экономическое, а метафизическое.
           — Как это? Не понимаю, – сказал Марк. – Подождите, я налью нам виски. Вы не против?
           — С удовольствием.
           Марк пошел к бару и через минуту вернулся с парой бокалов. Вновь устроившишь на диване, приготовился слушать.
           — Самый сложный экономический принцип, известный в России – это купить подешевле и продать подороже. От таких вещей, как хеджирование, фьючерсы, опционы, русских мутит хуже, чем от аттракциона «Сюрприз». Был, знаете, такой тип карусели в парках отдыха в советские времена. И взрослые, и дети выходили с сеанса с зелеными лицами. А через время опять шли кататься. Загадочная русская натура, понимаете ли. Но извините, я отвлекся. Земные вещи должны быть простыми. Изобретателя такой штуки, как опцион, в России упрятали бы в психушку. Только метафизическим или, как у нас говорят, «богоданным» вещам позволительно быть непонятными. Торговля и экономика к ним не относятся. Они – дела презренные и должны быть не сложнее сохи. Таким образом в России организована идея всеобщего равенства – выпускник университета и сторож с восемью классами средней школы имеют одинаковые возможности торговать и процветать. На Западе — сплошной имущественный перекос, все равны только перед законом, у нас же все наоборот. Дурак может распоряжаться громадными материальными ресурсами, но в благословении свыше ему отказано. Одним словом, все поставлено с ног на голову, и от этого жизнь такова, что ни у кого нет времени скучать.
           Марк слушал с озадаченным видом, пытаясь понять, не морочит ли этот русский ему голову. Он не мог смириться с тем, что на свете есть страна, где живут по недоступным его разумению принципам.
           — А правда, что у вас собаки едят крыс? – неожиданно поинтересовался Марк.
           — Прошу прощения? – не понял Гера.
           — Да так, ерунда. Мне рассказали одну историю, но я, кажется, чего-то не понял. Вы говорили о метафизическом смысле денег. Что это значит?
           — Это значит, что человек или раб денег, или их господин. Русские не умеют относится к деньгам как к средству достижения цели. Деньги – это бес, причем из крупных, и он либо сидит на тебе верхом, либо ты едешь, устроившись у него на закукорках.
           — Любопытно. Вы сами тоже разделяете подобное отношение к деньгам?
           — Полностью. Я, например, могу задуматься о покупке яхты, имея в кармане тысячу долларов. И на встрече с владельцем моей главной целью будет не попытка сбить цену, а стремление понять, действительно ли эта яхта мне нужна. Нет, даже не так, — не в потребности тут дело, а в том, хочу ли я приобрести эту вещь. Разумеется, чем вещь дороже, тем сильнее должно быть мое желание.
           — А иначе?
           — Иначе не куплю.
           — А на что, извините, вы будете покупать, если в кармане тысяча долларов?
           — Это сейчас тысяча. И пока мои желания ограничиваются паэльей, сангрией и поездкой на канатке до Монжуика – мне вполне достаточно. А если я захочу купить яхту, если мне вдруг жизнь сделается не мила без «No Escape», то в моем кармане появится столько… Сколько, как вы думаете? – спросил Гера с таким видом, словно он учитель и ведет урок в классе.
           — Сколько?
           — Предположите!
           — Ну, очевидно, столько, сколько стоит яхта? – ответил Марк-ученик.
           — Нет. Столько, сколько вы, Марк, за нее запросите. Мы, русские, не торгуемся!
           — Интересно, — заметил Марк. – Пожалуй, я налью нам еще виски. Окей?
           — Пожалуйста.
           Марк принес из бара бутылку и ведерко со льдом. Плеснул в бокалы на два пальца, выудил щипцами кубики льда, бросил в бокалы.
           — Мне нравится ваша теория, — сказал Марк. – Очень эксцентрично. Жаль, что она даоека от практики.
           — Это не теория, — возразил Гера. – Я рассказал вам о том, как русские делают деньги. И если вы хотите увидеть, как это происходит в действительности, — я к вашим услугам.
           Марк застыл с бокалом в руке.
           — Что вы собираетесь мне продемонстрировать? – спросил он после короткой паузы. – И как?
           — Если вы меня внимательно слушали, то должны были понять, что деньги на покупку яхты упадут на меня с неба. В буквальном смысле слова. Где и как это произойдет – я пока не знаю. Достоверно лишь то, что это обязательно случится. Но при условии, что выполнится одно очень важное условие.
           — Какое же?
           — Я должен захотеть приобрести эту яхту. Сильно, по-настоящему. Пока она просто мне нравится, но, если честно, я со спокойной душой могу уйти и не испытать никаких сожалений по поводу того, что «No Escape» – не моя, а ваша.
           — Что же требуется для выполнения этого условия?
           — Время.
           — Продолжительное?
           — Точно сказать не могу. Полагаю, что не слишком. У «No Escape» очень сильная харизма. Сколько дней займет ваш путь до Монако?
           — Два дня. Мы выходим в море сегодня ночью и в пятницу вечером будем в порту Монте-Карло.
           — Как обстоит дело с пограничными формальностями?
           — Никаких формальностей. Мы в еврозоне. Ни пограничники, ни таможня нас не беспокоят.
           — Тогда позвольте мне сделать следующее предложение. Я отправлюсь с вами в Монако и к концу пути скажу, хочу ли приобрести яхту. К тому времени у меня будут неопровержимые доказательства того, что я располагаю необходимыми средствами.
           — Вы — авантюрист?
           — Нет, я — деловой человек. В русском стиле, если хотите.
           — Тем не менее все это выглядит, как надувательство.
           — Любая сделка предполагает риск. Вам ли этого не знать, Марк?
           — Но ведь мы еще не говорили о стоимости?
           — Вот именно! У вас тоже будет два дня для того, чтобы определиться с ценой. Я, как уже говорил, заплачу столько, сколько вы попросите.
           Марк задумался и потер лоб большим пальцем. Наконец, он произнес:
           — Мне нужны доказательства.
           — Какие? – спросил Гера.
           — Того, что вы не шарлатан. Я готов иметь дело с бизнесменом, даже если он очень эксцентричный человек, но проходимцы меня не интересуют. Прошу прощения за прямоту.
           — Никаких проблем! Я вас понимаю. Какие доказательства вас устроят?
           — Самые, что ни на есть доступные — ваши знания. Вы ведь знакомы с фондовым рынком?
           — Разумеется.
           — Очень хорошо. Одно это уже говорит в вашу пользу. Ни один серьезный делец не в состоянии оставаться в стороне от рыночных новостей. Лично у меня более, чем двадцатилетний опыт работы на фондовых площадках. Чем вы можете похвастаться в свою очередь?
           — Десять лет.
           — И уже покупаете яхты! Похвально, — с небольшой иронией в голосе произнес Марк. – Ну что ж, приступим.
           Учитель и ученик поменялись ролями. Марк начал с вопросов об индексах «Доу-Джонса» и «Стэндард энд Пурс». Его интересовали исторические минимумы ие максимумы за последние пять лет, а также с чем был связан тот или иной всплеск или провал. Затем он проэкзаменовал Геру по акциям отдельных компаний. Гера заметил, что больше других его интересовали компании энергетического сектора. Немного поговорили о стартапах и об их воздействии на новую экономику, порой живительном, порой пагубном. Тему российского рынка Марк едва затронул – было заметно, что он слабо осведомлен и не хочет показаться профаном. Минут через двадцать он не без некоторой торжественности в голосе произнес:
           — Я удовлетворен! Гостевая каюта ваша! Еще один вопрос, но уже не в качестве проверки, а в продолжение нашего разговора. Меня интересует ваше мнение насчет…
           Но Марку не удалось задать свой вопрос. Зазвонил мобильный.
           — Привет, Клайв! – сказал Марк в трубку. – Что нового?
           В трубке что-то забормотали. Гера тем временем взял со столика бутылку и добавил виски в оба бокала.
           — Какое совпадение! – воскликнул Марк, наблюдая, как его бокал наполняется почти до половины. – Я должен посоветоваться с Хуком. Где находится Ливорно? На побережье? Первый раз слышу такое название… Это во Франции или в Италии?… Окей, вышли мне программу мероприятия. И попробуй узнать, будет ли там Крис Патерсон — я не видел его сто лет. Свяжись с его секретарем. Ну вот, хоть какие-то приятные новости. Как погода в Лондоне?… Вот как? А здесь — настоящее лето! Хорошо, что я не послушал тебя насчет Пекина. Сидел бы сейчас в ужасном ресторане над порцией лапши и думал, как не угодить в пасть коммунистическому дракону. Ха-ха-ха!
           Пока Марк разговаривал, на палубе раздались шаги и голоса. Речь вели, как теперь догадался Гера, на голландском. Один из голосов принадлежал Хуку. Через минуту появился и сам капитан – скользнула вбок одна из створок черной зеркальной двери, в салон ворвался шум набережной и показались голова и плечо. Увидев, что босс говорит по телефону, Хук хотел уйти, но Марк задержал его жестом.
           Капитан был в джинсовой рубашке и серых полотняных брюках. Он приветливо кивнул Гере и устроился в свободном кресле.
           Попрощавшись с Клайвом, Марк принялся расспрашивать капитана о готовности к отплытию. Сообщил, что после Монако следующей целью будет Ливорно, и попросил рассчитать время перехода туда из Монте-Карло. Попутно Марк сообщил Хуку, что Гера остается на судне. Капитану поручается как можно больше рассказать о судне новому гостю.
           Хук одобрительно закивал и объявил, что на утро пятницы получено штормовое предупреждение, поэтому в районе Йерских островов их ожидает небольшая болтанка – балла на четыре, не более – но это как раз даст возможность продемонстрировать, как легко «No Escape» справляется с волнами.
           Капитан называл Марка по имени, а к Гере обращался «сеньор Гера», видимо, в память об их первой встрече, когда он принял Геру за испанца.
           «Надо будет научить Хука слову «товарищ», — подумал немного захмелевший Гера.
           После того, как капитан ушел, Марк отхлебнул из бокала, в котором плавали подтаявшие кусочки льда и объявил, что хочет продолжить разговор, но у него есть одно неотложное дело. Кроме того до отплытия остается не больше двух часов, и Гере следует поторопиться со сборами.
           «Выход ровно в полночь», — сказал Марк и показал пальцем на настенные часы, в циферблате которых плавали живые рыбки. На часах было без пяти десять.
           Они вместе спустились на нижнюю палубу, и Марк дважды оступился на лестнице – Гере пришлось поддержать его под руку.

20

           В каюту за дверью с золотой переливчатой чешуей Гера заходил крадучись, словно опасался, что из каюты на него может выпрыгнуть дикая кошка. Но оказавшись в уютной тишине, быстр успокоился. Первым делом он скинул обувь и прошелся по каюте, ощущая подошвами приятную теплоту деревянного пола и мягкий ворс узорчатого ковра. Включил приглушенное освещение, разделся, пошел в душ. Не сразу разобрался с мудреным управлением водой в душе, но когда наконец-то справился и вдоволь наигрался с режимами, то еще долго стоял под теплыми струями, слушая, как Уитни Хьюстон исполняет один из своих бессмертных хитов под аккомпанемент симфонического оркестра и льющейся воды.
           Он решил не ехать в город. Паспорт и кредитка были у него с собой. Из вещей, оставленных в гостинице, было жаль лишь старый кожаный портфель, верный спутник во всех путешествиях. Из необходимого не было зарядки для мобильника и зубной щетки. На зарядку наплевать, завтра утром Гера совершит всего один звонок и после этого выключит телефон и выбросит в море испанскую сим-карту. Забудет про мобильную связь — по крайней мере до тех пор, пока не окажется в Монако. А зубную щетку он обнаружил в душевой комнате – в аккуратном ящичке под раковиной лежало несколько одноразовых комплектов с зубной пастой.
           Факт своего пребывания на борту «No Escape» Гера воспринимал, как подарок судьбы. Мало того, что прерывать очарование сказочного визита ему совсем не хотелось, но еще и разговор с Марком, распоряжения капитану, точное время отплытия, собственная каюта, все это так захватило его воображение, что никакой Барселоны в сознании Геры уже не было. Его внимание, как чаша прожектора, развернулось в сторону моря – туда, где Йерские острова, где Франция, где Монте-Карло. Связь с землей, по которой он ходил последние три месяца, была для него полностью утеряна.
           Он вытерся пушистым полотенцем, одел заботливо приготовленный для гостей махровый халат и принялся разгуливать по каюте, щелкая ногтем по декоративным вазам, каждая из которых издавала свой звук. Изучил содержимое бара, повертел в руках пустой бокал, подивился его прозрачности. Хотел было плеснуть себе сингл-молта, но тотчас понял, что искусственный кайф не требуется, что ему хорошо в силу текущих обстоятельств. Приник к иллюминатору, глядя в сгущающуюся синеву приморской ночи.
           В небе шла перекличка двух звезд – одна помаргивала над горизонтом, другая сияла высоко, у вершины небесного купола.
           Гера завалился на круглую тахту. Закрыл глаза и ощутил почти физическое единение с яхтой. Услышал, как тихо, без единой вибрации включился двигатель. Он старался уловить момент, когда «No Escape» сдвинется с места. Но ничего не менялось. Равномерно гудели двигатели, каюта застыла словно музейная экспозиция.
           Гера открыл глаза. Через круг иллюминатора проползла светлая точка. За ней еще одна. Он вскочил с тахты и взглянул в иллюминатор. Прочь уходила набережная с гирляндами огней, торжественно и прощально мерцала трапеция Аквариума, ширился, словно разматывался из-под яхтенного днища серебряный ковер водяной пены.
           Гера поднялся на главную палубу. Ходить по яхте босиком было непередаваемым наслаждением. Полы во всех помещениях оказались сделаны из разного материала, но одинаковым было то, что босые ступни, соприкасаясь с натуральным деревом или с прогретым солнцем металлом, чувствовали себя сущими баловнями.
           На главном посту находились оба члена команды. Хук познакомил Геру со старшим матросом Густавом, сосредоточенным малым с густыми черными бровями.
           Пульт управления преобразился. Приборы горели медово-желтыми огнями, и на светящихся экранах происходило непрерывное движение. На одном из дисплеев настойчиво мигал рубиновый индикатор в форме ромба. Хук принялся что-то вполголоса объяснять, видимо, говорил об особенностях курса и назначении каких-то приборов, но Гера его не слушал. Он вглядывался в темноту с редкими светящимися точками. Его вдруг обожгла мысль о том, что внезапно появившийся пограничный катер может прервать его путешествие, и он, как есть, в банном халате и без обуви, перекочует на испанский берег, на ту землю, от которой ему хотелось теперь отгородиться всеми правдами и неправдами. Его даже пробила нервная дрожь. Хорошо, что Хук с Густавом ничего не заметили. Уходить и оставаться наедине со своим волнением ему не хотелось.
           Гера с напряженным вниманием следил за морем. Каждое проходящее судно усиливало его тревогу. Наконец Хук ткнул пальцем в один из экранов и повернулся к Гере, чье лицо в этот момент было белее мела.
           «Мы в территориальных водах Франции», — произнес капитан.
           Внутри у Геры словно освободили тугую пружинку. Он вновь почувствовал палубу под ногами и, пожелав морякам удачной вахты, пошел в каюту. Там хлопнул пол-бокала сингл-молта и, не снимая халата, повалился на тахту.
           Путешествие по Средиземному морю началось.

21

           Стивен вышел из офиса и направился к станции метро. Он был спокоен и сосредоточен. Настолько спокоен, что сам удивлялся своему состоянию. Вчера было труднее. С самого утра все пошло наперекосяк – сначала пропесочил шеф, потом позвонила Анна. Разгон, устроенный шефом, был неприятен, но затронул только профессиональную гордость Стивена, а вот когда пришла Анна – тут стало по-настоящему больно. И Стивен не выдержал, сорвался – сначала сотрясался от беззвучных рыданий в офисной уборной, а затем, сжав до боли зубами указательный палец, сидел с закрытыми глазами в вагоне пригородного поезда. Остаток вечера он глушил себя вискарем в «Пиг энд Вистл». Прийдя домой, до середины ночи тихо выл, уткнувшись лицом в мокрую подушку – в ее подушку, с приставшим к ткани длинным черным волосом и шедшим от наволочки знакомым ароматом.
           Сегодня утром он посмотрел на свое жалкое отражение в зеркале и подумал: дело плохо, но надо оставаться мужчиной. Разве мало супружеских пар распадается неожиданно и скоропостижно – даже среди знакомых полно таких примеров. Прошло всего два месяца с тех пор, как Петра бросила Питера, около года назад Рахиль ушла от Джека, а Сильвия и Джуд уже три года, как живут порознь. Те, кто когда-то тянулись друг к другу, испытывая нежность, восторг, волнение, вдруг стали не роднее фонарного столба и телефонной будки. Капризные, непостижимые выкрутасы в отношениях между мужчиной и женщиной. Правда, недавно Стивен узнал, что Петра вновь вернулась к Питеру, и у них все хорошо. Да разве могло быть иначе – эти двое были словно созданы друг для друга. Все считали их идеальной парой еще со времен колледжа. Помнится, до встречи со своей ненаглядной Питер был как стул без ножек – такой же бессмысленный и бесполезный. Он везде присутствовал, но ни в чем не участвовал, говорил мало и невпопад. Коллекционировал вентиляторные пропеллеры. Петра в свою очередь имела растерянный вид и вечно искала кого-то глазами – можно было подумать, что ей по секрету сообщили о том, что вот-вот появится какая-то знаменитость, и она первой хотела броситься за автографом – у нее даже ручка всегда была наготове, она крутила ее в руке и судорожно жала на кнопку – щелк-щелк, щелк-щелк, – у окружающих от этого клацания начинался нервный тик. На Петру часто шикали, но она не обращала никакого внимания, а продолжала подкарауливать знаменитость, глядя то на дверь, то в окно, то на решетку вентиляции, то под стол. И вот эти двое встретились. Отныне они были всюду вместе и про них стали говорить не иначе как «наши Пэ и Пэ».
           Ничего подобного не было у Стивена с Анной. На их союз сразу смотрели с недоверием. Мать Стивена резко высказалась в адрес «этой приблудной русской». Отец смолчал, но и одобрения не выразил. У друзей как-то погрустнели глаза – Стивен думал от зависти, надо же какая красотка ему досталась, – но если отставить в сторону гордость и тщеславие, то нетрудно было понять, что именно так смотрят на человека, который решается на безрассудное предприятие, вроде путешествия босиком к Северному полюсу.
           Сам Стивен почувствовал неладное где-то через год после свадьбы. Он пообвыкся с обладанием своим бесценным сокровищем и с испугом обнаружил, что от Анны не идет ни грамма человеческого тепла. Попытки душевно согреться в ее обществе были такими же бесплодными, как нанизывание драгоценных колец на пальцы с целью уберечь руки на морозе. В любой ситуации и на любом расстоянии – хоть во время телефонного разговора, хоть в моменты супружеской близости – она была как будто на градус холоднее своего супруга, и он это ощущал снова и снова и не знал, что с этим поделать. Она заметно оживлялась, только когда Стивен дарил ей подарки  но лишь дорогие, такие, приобретение которых сопровождалось громким треском семейного бюджета. Боже упаси было подарить Анне серебряное украшение или набор косметики второсортного производителя – разница персональных температур сразу падала еще на два-три градуса, и в их британском доме начинало веять настоящей русской зимой. Стивен подстраивался, изо всех сил старался ей угодить, понимая, что красота питается жертвами, среди которых не только деньги, но и растоптанное самолюбие, разбитая дружба, поруганные принципы. Помнится, кто-то из великих писателей сказал, что красота спасет мир. Наверное, это был русский писатель… Красота сожрет этот мир, дайте ей только распахнуть рот пошире! Красота – ненасытный, безжалостный божок, который, уж если заполучил кого-то в свою веру, то не успокоится до тех пор, пока не разденет жертву догола и не увидит ее ползающей на четвереньках. Что ж, пора подниматься с колен, думал Стивен, выходя из метро на станции «Эмбанкмент». Как можно любить человека, который после пяти лет совместной жизни заявляет «Ты не оправдал моих надежд»!
           Человеческие отношения – сложная штука. Да, Питер и Петра, Джек и Рахиль, все непросто… Но брать, всю дорогу лишь брать – чувства, заботу, внимание – в ответ одаряя только своим присутствием – это не отношения, а кровопийство, подлое и циничное. Сам, конечно, виноват – увлекся внешним блеском, экзотикой. Русская красавица с глазами газели. Сибирская Шахразада. Мало тебе что ли английских красавиц? Уехал бы на выходные в тихий студенческий оазис, подальше от этого индо-русо-афро-арабо-латино-азиатского лондонского котла, познакомился с третьекурсницей из Йорка или Мидлсбро – c Гвинет или Дороти, рассказал ей о своих намерениях: воскресные пикники в Трент-Парке, караоке в «Пиг энд Вистл», новый «Вольво» каждые семь лет и любовь до гроба – и не было бы сейчас ни ночных рыданий в подушку, ни слез, падающих в бокал с ненадежной душевной анестезией.
           На Чаринг-Кросс, дожидаясь своей электрички, Харт потоптался перед витриной магазинчика с галстуками и мужскими аксессуарами. Долго разглядывал набор запонок, но купить так и не решился. Сел в последний вагон. Напротив устроилась молодая женщина, блондинка с аккуратно уложенными волосами. Симпатичный носик, умный и ироничный взгляд. Юбка такой длины, что, как только она села, обнажились гладкие, круглые колени. Ну вот, чего тебе еще надо, подумал Стивен, стопроцентная мама-Англия, спокойная, сбалансированная натура. А ты, идиот, полез в славянские джунгли – вот и получил по мордасам! Если выйдет в Люишеме, то обязательно познакомлюсь. Как ни крути, а надо начинать новую жизнь! Зачем откладывать? Быть мужчиной – значит трезво оценивать ситуацию и твердо следовать к намеченной цели. Как-то так.
           Промелькнули фасады складских ангаров в Детфорде, проплыл шпиль церкви Св. Джона, электричка выпускала на станциях пассажиров и ползла дальше на юг Лондона. Блондинка, глядя в окно, принялась сосредоточенно грызть ногти. Стивен заметил, что под левым ухом у нее розовая бородавка. Не сказать, чтобы это сильно портило ее внешность – бородавка была небольшая, при желании ее можно скрыть волосами. А ногти – ну что ногти? Ногти – это нервы, а нервы сейчас у всех! У Стивена что ли без нервов, особенно в последние дни?
           Поезд приближался к Люишему, и судя по тому, как блондинка увлеклась уничтожением своего маникюра, ей предстояло ехать дальше. Стивен задумался. Она, может быть, поедет до самого Кента, а у него проездной только до третьей зоны. К тому же она не обращала на него внимания. Взглянула, когда вошла, ну и потом еще раз – бегло, как бы невзначай. Подумаешь, села напротив, может у нее там счастливое место? Игра в приметы, привычка, автоматизм – да что угодно! И вообще, этот мизерный носик, эти жидкие волосы, эта бородавка, бородавка, бородавка, бородавища – все это жалкий отсвет той женственности, которую всегда и всюду щедро расточала вокруг себя Анна! И какие тут могут быть сравнения? К чему этот несчастный самообман?!

22

           Стивен вскочил со своего места и нервно начал жать на кнопку открывания дверей. Электричка только начинала тормозить, подходя к платформе, а он уже приплясывал у дверей, как параноик. Дома он вбежал в гостиную, схватил обеими руками свадебную фотографию в проволочной рамочке, поднял ее высоко над головой и… замер. Противоречивые чувства охватили его. Хотелось швырнуть фотографию на пол, да так, чтобы стекло и рамка разлетелись вдребезги, а само изображение – было желание топтать и давить его каблуком до тех пор, пока оно не измельчится в клочки, в ошметки, в пыль, в ничто… И вместе с тем сердце пронзило стремление прижать снимок к груди, упасть на колени и вновь дать волю рыданиям. Пусть потом голова раскалывается от боли, а кожу на щеках и вокруг глаз стягивает от высохших слез, зато в груди станет пусто, как внутри колокола, и это именно та пустота, с которой хоть как-то можно жить дальше.
           Он опустился на стул, положил снимок на дымчато-серую столешницу и надавил пальцами на виски. Быть мужчиной, быть мужчиной… А что это, черт возьми, значит? Вытащить из грязи бедную эмигрантку, ввести ее в свой дом, окружить заботой, дать ей образование, социальный статус и кроме того – любить ее, любить искренне и бескорыстно – оказывается, это еще не означает быть мужчиной! А что же тогда? Что? Сейчас он гораздо лучше понимал, что означает быть женщиной! Это значит иметь в своем сердце двойное дно, ловко превращать слабость в силу, прятать за пышной декорацией из эффектной внешности и безобидного кокетства набор холодной, как лед, хирургической стали. И чем изящнее лобик, тем коварнее замыслы, которые он скрывает. Вот, что такое – женщина!
           Он вспомнил, как утром выходного дня Анна вылезала из постели и шла одетая в свои атласные шортики и короткую сорочку на узеньких бретельках в ванную. На ходу бросала ему «Вставай, ленивый тюлень» или «Сегодня завтрак с тебя, заспанная рожица». Она всега вставала в одно и то же время, в девять утра, за исключением того непродолжительного периода, когда работала в коммунальном хозяйстве. Спутанные волосы покрывали ее плечи и лопатки, лицо без косметики выглядело нежнее китайского фарфора, худые руки, когда она потягивалась, изгибались, как лебединые шеи. А высокая грудь, а крепкие икры! Да пусть, пусть она делает все, что угодно, оскорбляет его, издевается над ним, требует невозможного, пусть будет тем, кем только захочет, хоть самим дьяволом, лишь бы она не бросала его, всегда оставалась с ним! Он готов терпеть все, ведь она его крест – и он будет нести этот крест до конца своих дней и не позволит переложить его на чужие плечи. Вот такая у него любовь, вот такая задача, сравнимая, пожалуй, только с чем-то космическим и неизбежным, вроде силы всемирного притяжения. И как она, Анна, могла этого не понять?
           Сказать ей обо всем, пока не поздно? Или уже поздно? Сказать, непременно сказать!
           Путаясь в собственных карманах, Стивен извлек на свет мобильник, нервно смахнул с экрана пылинку и набрал номер Анны. В динамике прозвучала тишина, потом отвратительный женский голос произнес: «Абонент недоступен». Стивен позвонил еще раз. Тот же результат. Он положил трубку рядом с фотографией, снял пиджак и галстук, бросил их на кресло. Через пару минут повторил вызов, сначала с мобильного, потом с домашнего. «Абонент недоступен»… «Абонент недоступен»… Отключила телефон, оборвала последнюю связующую нить. Теперь, если Стивена осенит гениальная идея о том, как спасти их отношения, он не сможет ей сообщить об этом. Сегодня, в минуты редкой душевной успокоенности его не раз посещала мысль, что выход из гиблой ситуации есть, и искать его следует в сознательной сфере, а не на территории чувств. Ведь во время встречи в кафе она не сказала ему «Стивен, я больше не люблю тебя». Речи о том, что между ними произошло какое-то охлаждение, не было, Анна вообще никогда не говорила о чувствах.
           Ее главный упрек заключался в том, что Стивен не оправдал ее надежд. Какие именно надежды оказались разбиты, Стивен не узнал – во время разговора Анна не дала ему вставить ни слова. Видимо, боялась, что если он заговорит, то переубедит ее, уговорит остаться, заставит выбросить из головы неразумные мысли. А он, тюфяк, вместо того, чтобы переубеждать и останавливать, сидел молча, подавленный ее энергией и красотой. В здании, где работает Стивен, тремя этажами ниже находится торговый зал – там трудятся Колин, Серж, Дипак и еще несколько парней, с которыми Стивен после работы по пятницам ходит в паб. Временами, рассуждая о работе, эти парни тоже говорят о надеждах. Из их уст частенько звучит фраза: «Рынок заворачивает ласты, пора приступать к торговле надеждами».
           Разговор о надеждах, это всегда разговор иносказательный и кто, как не он, англичанин, отпрыск нации, породившей величайших специалистов в области намеков и иносказаний, способен разобраться в том, что действительно имела в виду его жена, говоря о надеждах. Разобраться с той целью, чтобы придать их отношениям восходящий – по выражению парней с пятнадцатого этажа – тренд. Всегда полезно опереться на разум. Даже в тех случаях, когда речь идет о делах сердечных. Мигом высыхают слезы и исчезает комок в горле.
           Стивен вернул фотографию на тумбочку и пошел наверх. Стараясь не смотреть на расправленную постель со смятой, искусанной подушкой, он переоблачился в джинсы и клетчатую рубашку. Провел рукой по ее платью, висевшему в шкафу. Красное, одно из ее любимых. Последний раз она одевала его во время похода на мюзикл «Les Miserables». Ах, как провожали их взглядами зрители перед началом спектакля! Стивен с Анной шли по амфитеатру, а из соседних рядов и с балконов смотрели на них с нескрываемым восхищением – такая красивая пара! Когда они сели, Анна шепнула на ухо Стивену, что давно не была в театре. «Не помню, сколько времени прошло с тех пор, — сказала она, — пожалуй, не меньше пяти лет». Дело было в России, театр носил сложное название, настолько сложное, что Стивен три раза попросил произнести его, но так и не смог повторить вслед за Анной.
           «В России спектакли всегда идут с антрактом», — сказала Анна. Если это балет или опера, то антрактов может быть два или три. Делают так для того, чтобы зрители в перерывах могли с пылу с жару поделиться впечатлениями, а во-вторых, блеснуть своими нарядами и украшениями. Стивен тогда жутко сожалел, что они не в России – так ему хотелось продлить удовольствие от восторженных взглядов!
           Он достал платье из шкафа и покрыл им голову. Длинный подол паранджой свесился ему на грудь. Перед глазами стало красно, и комната исчезла. Стивен ощутил аромат духов, которыми Анна пользовалась во время их вечерних выходов. Помнится, на «Les Miserables» они ходили без малого год назад, но аромат был на удивление стоек и окутывал Стивена, как воспоминание. Стивен лег на пол. Вдетая в платье вешалка надавила на темя, но Стивен не обратил внимания. Он лежал, вытянувшись по струнке, смотрел на застывшие перед глазами красные волны и думал, что любой предмет, связанный с Анной, самый малый и незначительный, вроде шпильки для волос, для него дороже всех сокровищ на свете. Мир словно разделился надвое – на ту благословенную часть, к которой успела прикоснуться Анна, и ту унылую пустыню, которая сиротливо осталась без ее внимания. И если Анна не вернется, то ему так и придется жить в расколотом мире. Одна часть мира будет постепенно сжиматься, а пустыня начнет расти, пугая Стивена своей враждебной громадой. От пустыни спрячешься разве что за красной паранджой, да и то – надолго ли?
           Следовало немедленно, не дожидаясь прихода ночи, заняться починкой расколотого мира, предпринять хоть что-нибудь для возвращения Анны. Союзников в этом деле было маловато. Трудно представить, что кто-то терпеливо выслушает Стивена и посочувствует ему. Джек до сих пор переживает утрату Рахиль, ему не до чужих горестей, Питер ликует по поводу возвращения Петры, да так, что кажется совершенно оглох от счастья, а с Джудом давно оборвалась связь. Оставались только старые друзья Ник и Кэтти, но они находились в Торонто, с ними разница пять часов, и следовательно у них сейчас там – Стивен посмотрел на часы – три часа, самый разгар рабочего дня, звонят клиенты, пачками приходят электронные сообщения, а тут он со своими личными проблемами… Нет, сейчас им звонить нельзя. Пусть Торонто пока остается в резерве.

23

           Не могло быть и речи о том, чтобы рассказать о разрыве родителям. Отец расстроится, а мать обрушит на Стивена шквал упреков и обвинений. Обязательно вспомнит свои мрачные пророчества насчет их семейной жизни. Всё, начиная с того момента, когда Стивен познакомил их с Анной и до последнего визита родителей в Люишем. И опять вместо имени, которое, кстати сказать, ему нравится и всегда очень нравилось, из уст матери будет звучать «эта русская», «у этой русской»…
           Стивен освободил лицо из-под платья. А ведь есть еще и другие родители! Мать и старший брат Анны. Как жаль, что они так и не встретились! Стивен знал их только по фотографиям. Возвращаясь из поездки на родину, Анна всякий раз привозила пачку фотоснимков, где была запечатлена на фоне пузатеньких русских церквей и белых крепостных стен с крошечными бойницами. В фотоподборке всегда присутствовала пара портретов – на одном Анна с матерью, а на другом только мать, женщина с отсутствующим, но в то же время, как казалось Стивену, «загадочным» выражением лица, а также с круглыми покатыми плечами, в платье непривычного фасона, с шеей в мелкую складочку. Поражало разительное несходство черт матери и дочери. Дочь была форменная персиянка, а мать не обладала ни смуглостью кожи, ни красиво очерченными скулами, ни миндалевидной формой глаз. Цвет волос выдавал ее чрезмерное увлечение красителями, причем не лучшего качества. Анна объясняла разницу между ней и матерью просто: «Я в отца», – говорила она, почему-то звонко щелкая при этом пальцами. Выяснить, каков был отец, не представлялось возможным, так как он ушел из семьи восемнадцать лет назад, раз и навсегда, на прощанье предупредив мать Анны, что алиментов не будет, он об этом «и слышать не желает». Сгинул основательно, и в городе его с тех пор не видели.
           Крайне редко на фотографиях появлялся старший брат Анны, ровесник Стивена, тридцатипятилетний Егор, малый с нагловато-насмешливым взглядом и лицом морковного оттенка. Он разухабисто сидел за кухонным столом, грозя в объектив то ножом, то вилкой. На обороте одной из его фотографий прыгающими буквами шла непонятная Стивену надпись: «DRUG DAVAI VIPEM!!!» Надпись была зачеркнута и выше рукой Анны аккуратно выведено «Warm greetings from Russia!» Фотография чрезвычайно понравилась Стивену. Снимки матери напоминали привет из сонного царства, фотографии самой Анны, даром что делались на фоне русской старины, походили одна на другую, как две капли воды, а вот фотоприветы от брата отличались какой-то веселой разнузданностью, и именно эти свойства наряду с молчаливой загадочностью представлялись Стивену основой русской жизни и русского характера. Более того, задорный шабаш, которым веяло от всех изображений Егора, оказался крайне заразительным. Передавая приветы в Россию, Стивен и сам начал откалывать диковатые штуки. Однажды в «Пиг энд Вистл» он поставил один стакан пива на голову, другой угнездил на сгибе отставленного в сторону локтя, а из третьего попытался отхлебнуть. Анна как раз успела сделать снимок до того, как ненадежная конструкция потеряла равновесие, и стаканы полетели на пол. Даже тот, который был зажат в ладони, не уцелел – растерявшийся Стивен мотнул головой и, врезавшись зубами в стекло, отколол у стакана кромку.
           Егор оценил жонглерские способности зятя и отправил в ответ «козу». Декорации остались те же – кухонный стол, облезлый холодильник и створка раскрытого окна. Стол был сервирован самым нехитрым образом – в центре бутылка водки, на краю тарелка с черным хлебом. В пятерне у Егора зажата налитая «с горкой» рюмка, а другая рука стиснута в кулак и тянется к объективу, выпустив на волю тощий мизинец и кривой указательный перст. Глаза блестят и немного косят, рот приоткрыт.
           Случалось, что во время телефонных разговоров с матерью, Анна протягивала Стивену трубку, предоставляя возможность поприветствовать тещу Зинаиду Константиновну, на разучивание имени которой ушел не один вечер. Дальше приветствий дело не пошло, так как Стивен не знал русского, а теща была полным профаном в английском. Брат жил вместе с матерью, но к телефону никогда не подходил. Пара раз трубка улавливала требовательный мужской голос, звучащий в глубине квартиры, и Стивен догадывался: это он, русский приколист, старший брат его восхитительной Анны.
           Выпроставшись из-под «красного флага» и вернув платье на место, Стивен вернулся в гостиную. Он нашел в памяти домашнего телефона запись с именем «мама». Посмотрел на префикс – все верно, в начале код России. Перед тем, как нажать на вызов, помедлил. Волновался. Ответит, конечно же, Зинаида Кон…стан…тиновна. Немного обнадеживало то, что по словам Анны теща пошла на курсы английского языка. Вряд ли она успела сделать большие успехи, но, говорят, интенсивные методики творят чудеса. К тому же когда за дело берется загадочная русская женщина … В трубке раздался резкий мужской голос:
           — Ал-ле!
           Стивен растерялся, но быстро сообразил, что к чему, и даже обрадовался.
           — Привет, Игоур! – начал он по-английски. – Это Стивен, из Лондона!
           — Чи-и-во? – спросили в трубке по-русски.
           По интонации было нетрудно догадаться, что на том конце Стивена не признали.
           — Это Стивен, — повторил он твердо и разборчиво. – Из Лондона. Я бы хотел поговорить…
           — Чиво те надо? – перебили в трубке. – Ты кто?
           Не зная русских слов, Стивен неожиданно уловил смысл фразы. И искренне удивился. Ну надо же, неужели этот русский язык такой простой?
           — Я Стивен, муж Анны. Рад тебя слышать, Игоур!
           — Епта, Сидор, эт-ты что ли прикалываешься, мудозвон несчастный?! Куда ты вчера пропал? Мы с Базиком целый час тебя ждали… Базик уснул на лавочке, пришлось его домой на себе тащить… А он, сука, тяж-желый!
           Нет, не такой простой этот русский язык. Многое непонятно. В данном случае – все. Стивен, не отчаиваясь, продолжил.
           — Могу я поговорить с Зинаидой Кон…трас…тиновной?
           Ох, кажется, он переврал-таки имя тещи.
           — Сидор, чо у тебя с голосом?… Чиво ты мямлишь? Ничо не понимаю…
           Так, надо бы попробовать еще разок.
           — Я хочу говорить с Зинаидой Кон…стар…тиновной!
           В трубке неожиданно запели. Стивен прислушался к мелодии. Из русских песен он знал лишь «Калинку» и «Распутина». Впрочем, в «Распутине» только тема русская, а исполняют, кажется, шведы. Или немцы. Не важно. В трубке звучало что-то незнакомое. Да и мелодией-то это следовало назвать с большой натяжкой. Может быть песня из репертуара группы «Лесоповал», с которой Стивен так и не ознакомился? Помнится, с первых тактов его обуяла такая смертная тоска, что он поспешил убрать диск подальше.
           — Кому ты тут песни распеваешь? – послышался в трубке женский голос.
           Стивен не понимал, о чем говорят на том конце связи, но был почти уверен, что это появилась Зинаида Кон…пыр…мыровна! Егор что-то прерывисто объяснял ей и, судя по звуку, постукивал трубкой об стену. Стивен ждал, что последует дальше. Стук внезапно прекратился. Трубка по всей видимости перешла в новые руки.
           — Алло! Кто это? – раздался женский голос.
           Она! Точно! Зинаида Ко…ко…ко… — господи, до чего же сложные у русских имена.
           — Здравствуйте! Это Стивен из Лондона! Вы меня узнаете? Это Стивен, муж Анны!
           — Стив, это ты? – взволнованно откликнулась трубка. – Откуда ты звонишь? Где Аннушка? Что-нибудь случилось?
           Из этого потока русских слов Стивен понял только то, что его наконец узнали. Обилие вопросительных интонаций означало, что теща скорее всего не в курсе происходящего. По какой-то причине Анна не торопилась сообщить родным о размолвке с мужем. Хорошо это или плохо? Хорошо или плохо? Стивен пока не знал.
           — Стив, что ты молчишь? Где Аннушка? Дай ей трубочку! – не унимался женский голос, немного напоминавший звук булькающего в кастрюле бульона.
           Успехи тещи в изучении английского были, как оказалось, невелики. Фуфло все эти интенсивные методики. Фуфло и наглое вымогательство. И совершенно правильно, что в свое время Стивен отправил купленный Анной комплект, амбициозно озаглавленный «Русский за неделю», вслед за альбомом «Лесоповала».
           — Это Стив из Англии! Егор, иди сюда! – звучал в трубке женский голос. – Я ничего не понимаю…
           Только Харт собрался с духом, чтобы произнести имя Зинаиды Ко…ко… — черт бы их побрал, этих русских, ну зачем они придумывают себе такие сложные имена, — как в телефоне раздался знакомый мужской голос.
           — Стиви, май фрэнд!… Хай ду ю ду!… Май нэйм из Йогур!…
           «Да я уже и без тебя догадался, — с легким раздражением подумал Стивен. — Пока вы там неспеша соображаете и поете песни, можно сто раз выучить русский язык …».
           — Привет, Игоур, – сказал он в трубку. – Спасибо, я в полном порядке. Как твои дела?
           — Май фрэнд, как хорошо, что ты позвонил!… Мы с Сидором тебя вчера вспоминали!
           — Послушай, Игоур, – сказал Стивен. – У меня небольшая проблема. Мы поссорились с Анной.
           — У тебя голос похож на Сидора. Я сперва думал, что это он звонит. Мудила этот… А это ты! Ну как же здорово-то!
           — Игоур, мне нужна твоя помощь! Есть проблема. Понимаешь, проблема.
           — Чи-во-о?… Проблема?… Ноу проблем, май фрэнд! У нас тут все завернись! На проблемы кладем с прибором. Главное, чтобы было что накатить и какой-нибудь хавчик. Хотя хавчик, в общем, необязательно. Закусывают, как грится, женщины и дети. Реальные мужики шлифуют водку пивом.
           — Игоур, мне нужно найти Анну. Она не звонила?
           — Стиви, дружище, приезжай к нам!… Чиво ты торчишь в этой своей Веникобритании?… У тебя там и выпить-то, наверное, не с кем… А тут мы с тобой! И с Сидором. Базика тоже, если хочешь, подтянем.
           — Скажи, Анна звонила? Может быть сегодня… или вчера?
           — Базик пивную бутылку глазом открывает. Ну где ты такое увидишь в своей греб… пардон… Веникобритании?…
           — Звонила или нет? Это очень важно!
           — Вобщем, так. Сегодня идешь в кассы и берешь билет на ближайший поезд. Ты меня понял? Берешь этот, как его… тикет что ли? Точно, бля, тикет! Смотри-ка ты, еще со школы помню! Не забы-ы-ыл… Память у меня, сука, как у разведчика! Звонишь, короче, мне… говоришь номер вагона. Мы тебя встречаем и… все будет в лучшем виде!
           Стивен перевел дыхание.
           — Только один вопрос. Звонила или нет Анна?
           — Приезжаешь – и мы сразу на зеленую! Всем шалманом – и Сидор, и ты, и я, и Базик… Только пошевеливайся, браток, а то еще пара недель и у нас тут снег ляжет!
           — Ты понимаешь, о чем я спрашиваю? Игоур! Да или нет?
           — А знаешь, будет нехило, если ты на зиму останешься… А чо – оставайся! Поедем на рыбалку… Дам тебе валенки классные, на резиновой подошве. Ты таких валенок никогда и не видел! У вас в Веникобритании таких не делают… Наловим лещей по килограмму, знаешь, как у нас лещи по зиме берут? С-с-сила!
           Стивен обреченно опустился на стул и сложил руки на коленях. Трубка продолжала жужжать голосом русского приколиста. Он там что-то выкрикивал и, судя по меняющейся интонации, то увещевал, то требовал. Интересно, сколько он может вот так говорить, не замечая отсутствия собеседника? Минуту, пять, полчаса?… Стивену показалось, что все неприятности, терзающие его второй день, сосредоточились в этой неутомимо жужжащей трубке. Он даже удивился, – как это он, такой большой человек, сидит на крепком стуле, стоящем посреди просторной гостиной, расположенной в реальном, более того в его собственном доме, в городе, серьезнее и основательнее которого нет ничего на свете, и страдает от какой-то злосчастной малости, от сбивчивого полунесуществующего голоса, лопочущего на непонятном, чужом языке, от куска пластмассы, от ничтожного шума, который легко прекратить, нажав на нехитрую круглую кнопочку. Он даже занес палец, чтобы нажать «отбой», но вдруг понял, что это, увы, не сработает, и прежде всего потому, что он, Стивен, — большой и взрослый человек, не склонный к самообману, и он несет ответственность не только за себя, но и за наглую беглянку, и за ее братца-приколиста, а особенно за их мать, которая потеряет покой, если он положит трубку, не сумев объяснить, зачем он звонил, и почему Анна не подошла к телефону. Его вдруг охватило небывало сильное чувство, в котором смешались любовь, радость, нежность и стремление проявить заботу, причем не только об Анне или о ее родственниках, а вообще обо всех людях на свете, потому что каждый, да – каждый, как внезапно осознал в эту секунду Стивен, заслуживает жалости, любви и снисхождения, а если кто-то и не заслуживает, то первым в этом черном списке следует поместить – кого? Да самого себя! Ведь это я – главный источник отчаяния, беспокойства, паники и необдуманных поступков, это меня следует во всем винить, а других жалеть. И если мне кажется, что я всегда желал только хорошего и не делал ничего плохого, то это говорит лишь о моей самонадеянности, потому что как я могу судить о добре и зле, если кроме своих личных проблем ничего вокруг не вижу и не желаю видеть?
           Вот Анна, она конечно поступила дурно, но ведь она совершила это из стремления к личному благополучию. Значит, с ее точки зрения она поступила правильно. А Стивен, желая найти беглянку и хоть как-то избавиться от терзающей его неизвестности, поступал хорошо, набирая телефонный номер ее матери в России. Но тем самым он лишил мать Анны спокойствия, а следовательно — совершил злой поступок. И как тут разобраться, где кончается дурное и начинается хорошее, когда каждый шаг к достижению личного счастья – это шаг наперекор интересам других людей.
           Стивен повесил трубку. Но сделал он это, уже будучи другим человеком. Он достиг внутреннего просветления, он стал Новым Стивеном, который осознал, что заниматься собой, утыкаться в личные проблемы – глупо, смешно и даже постыдно. Нужно заботиться о других. И не только об Анне, которая за время их совместной жизни стала частью его самого, а решительно о каждом, в чьих глазах виден испуг, отчаяние, мольба о помощи. О каждом незнакомце, о друзьях, о коллегах, лишь только кто-то из них попадает в беду. Конечно, Англия не Сомали, здесь обездоленные не бродят по улицам, а если говорить про столицу, то за страдальцами и неимущими тут нужно выстраиваться в очередь.
           Единственным несчастным, встреченным им в течение дня, был двадцатилетний попрошайка, лежавший у стены на вокзале Чаринг-Кросс. Высунув голову из засаленного спальника, он просил у прохожих лишние монетки и поблескивал ярко-ореховыми глазами. Что ж, надо было дать – десять, двадцать пенсов, да хоть бы и целый фунт – но Стивен прошел мимо, брезгливо поморщившись.
           Прошел, потому что то был Ветхий Стивен. Новый Стивен не пройдет мимо. И как замечательно, что у него помимо парня с ореховыми глазами есть еще пара братьев и сестер, о которых он должен позаботиться: Егор и Зинаида Константиновна. Новый Стивен начнет с того, что отправится в Россию и заберет их к себе в Лондон. Россия – не слишком благополучная страна. Да, там огромные запасы природных ресурсов и какое-то подобие многопартийной системы, там настойчивые попытки построить демократию и рыночную экономику, там немало состоятельных и даже очень богатых людей. Но в целом народу в России живется немногим лучше, чем в том же Сомали. Об этом часто говорят в новостях, да собственно и без новостей все понятно. Достаточно вспомнить, какие подарки брала с собой Анна, отправляясь на родину. Мыло, недорогую помаду, колготки для матери, перчатки для брата. Однажды она увезла утюг.
           В Лондоне для Зинаиды и Егора начнется новая жизнь. Теща пойдет на курсы английского, Егор устроится на работу. Помнится, Анна говорила, что ее брат – водопроводчик. Неделями сидит без работы, а временами отправляется на подработку – где-то что-то красит, прибивает, подметает. Вот они, российские порядки! Невозможно представить, чтобы в Англии водопроводчик сидел без дела. Тут он в своем прорезиненном комбинезоне, с разводным ключом в руках – настоящий король! Он вхож во все дома и труд его щедро оплачен. Недаром в списке профессионалов, которым существенно переплачивают, водопроводчики стоят на втором месте, сразу после топ-менеджеров крупных компаний.
           Егор, с его жизнерадостными выходками, с ироничным лицом и «козой», замечательно впишется в среду лондонских водопроводчиков. Через пару месяцев его будет не узнать. Он станет щеголять в перчатках из натуральной кожи и в пальто из «Некст» или «Маркс энд Спенсер». Они с Зинаидой поселятся по соседству – с тем, чтобы по вечерам можно было ходить друг к другу в гости. Это замечательная русская традиция, смысл которой долго не открывался Стивену, но теперь он и это понял. Идея «русских гостей» заключается в том, что один человек сидит дома, а другой приходит к нему без предупреждения. Нужно немедленно открыть дверь и с улыбкой впустить гостя в дом. Ничего, если придется отложить все дела – в этом и заключается главный фокус «русских гостей», в готовности пожертвовать своими интересами ради другого.

24

           В дверь тихонько постучали. Стивен решил, что ослышался, но стук повторился. Пройдя через прихожую, он открыл дверь. За порогом стояла мисс Берч в домашнем халате в арестантскую полоску, с диким начесом из седых волос. Несмотря на сгустившиеся сумерки, она была в темных очках, закрывавших половину ее лица. Среди аксессуаров мисс Берч, которыми она щеголяла на улице, гигантские солнцезащитные очки не были новостью. Она одевала их всякий раз, когда «яркие всполохи жизненной несправедливости слишком сильно слепили глаза». Время от времени она приходила в очках в супермаркет, или появлялась в пабе. Очки свидетельствовали о том, что в данный момент мисс Берч борется с какой-то неурядицей в своей жизни. Неурядицы преследовали ее не чаще, но и отнюдь не реже, чем всех остальных людей, – за этим она, как будто даже внимательно следила.
           «Мими пропала», — сообщила мисс Берч резким, неприятным голосом.
           Стивен посмотрел на свое отражение в глянцевито-черных стеклах. Мими была несуществующим созданием, продуктом воображения мисс Берч. Толком не было даже известно, была ли она кошкой или собакой. Не исключено, что когда-то Мими действительно существовала, но с тех пор, как Стивен жил в Люишеме, а стало быть без малого восемь лет, Мими появлялась только в монологах его пожилой соседки.
           — Почему вы стучите, мисс Берч? Вот звонок, — сказал Стивен, показывая на розовую кнопку рядом с дверью.
           — Я не хотела спугнуть Мими. Она боится резких звуков, — проскрежетала старуха голосом, от которого у Стивена пробежал по спине холодок.
           — С чего вы решили, что Мими здесь? Она не могла ко мне забраться. Все двери и окна заперты.
           — Паршивка залезет куда угодно. Это сущий демон, настоящая бестия. Однажды она спряталась от меня – никогда не догадаешься где, даже и не пытайся – в кастрюле! Сидела под крышкой и не издавала ни звука. Если бы мне не понадобилось кипятить воду, я бы долго ее искала.
           Стивен протянул руку к звонку и надавил на кнопочку. В прихожей, за его спиной, зазвучал мелодичный перезвон, в котором послышалось что-то праздничное, рождественское.
           — Что такое? Зачем? – испуганно вскрикнула старуха и дернула головой так, что очки подпрыгнули у нее на переносице.
           — Мими здесь нет, иначе бы она выбежала, — сказал Стивен, переставая звонить. – Может вам стоит вернуться домой и поискать там получше?
           — Дома ее точно нет. Паршивка давно намеревалась сбежать от меня.
           — Даже не знаю, чем вам помочь, мисс Берч. Хотите, я еще позвоню?
           — Нет-нет, не надо, — раздраженно замахала рукой старуха. – Пойду поищу ее в парке. Может быть сидит под деревом. Это же дитя природы. Ей и дела нет, что я волнуюсь. Нам всем урок на будущее – не надо связываться с неблагодарными тварями. Одна нервотрепка и ничего больше.
           Мисс Берч поправила очки и медленными, неуверенными шажками стала спускаться по ступеням. Стивен посмотрел на ее худые, палкообразные ноги похожие на продолжение полос арестантского халата и увидел, как свет уличного фонаря освещает сияющую сеть ее волос.
           Дома он открыл ноутбук, выключил свет в гостиной и устроился в кресле. Под резво забегавшими по клавиатуре пальцами рождался план, согласно которому Стивен отправлялся в далекую Россию, Зинаида и Егор меняли место жительства, а Анна, узнав обо всем происходящем, раскаивалась и возвращалась домой.
           План составился в виде списка, где первым пунктом шел переводчик, вторым – турагентство, третьим – иллюстрированный путеводитель, четвертым – кружка-термос. Если бы в момент работы Стивен мог видеть себя со стороны, то невзирая на мучивший его второй день стресс, он испытал бы истинное наслаждение. Контуры его тела сливались с очертаниями кресла, образуя странную фигуру с широченными квадратными плечами и сияющим лицом, сосредоточенным и возбужденным. Глаза горели решимостью, на лбу выступила синеватая вертикальная вена. Подобный вид лицо Стивена приобретало только в волнующие моменты составления бухгалтерской отчетности, когда в балансе что-то не сходилось, а времени до отправки данных оставалось – кот наплакал.
           На двенадцатом пункте Стивен споткнулся. Предстояло выбрать адвокатскую контору, которая займется оформлением британского гражданства для родственников Анны. Среди кандидатов были две фирмы. В одной работал Ник – их услуги стоили дорого, другая, подешевле, принадлежала Питеру и двум однокашникам из колледжа. Делами Анны в свое время занимался Ник, и он по дружбе устроил все так, что пришлось заплатить пустяковую сумму. Но теперь Ник укатил с повышением в Торонто и вряд ли сможет помочь. Связываться с Питером не хотелось, потому что, во-первых, Питер был сплетник, а во-вторых, славянофоб – он считал, что в Восточной Европе по-прежнему заправляют коммуняки, и без конца твердил о необходимости энергетической независимости от России, а о русских и украинских женщинах отзывался так, что у Стивена под столом сжимались кулаки. Поразмыслив, Стивен выбрал компанию Ника и решил перейти к следующему пункту, но тут в дверь снова постучали.
           Стивен замер в кресле. Вставать не хотелось. Строить планы в виде строгой последовательности дел было так приятно, что разговор с седовласой старухой – а это без сомнения опять была она – казался вздором и глупостью. Стивен решил не открывать. Пусть колотит сколько ей вздумается, дверь прочнее ее твердых, сухих кулачков.
           Стук повторился еще трижды, потом все стихло. Но, как вскоре выяснилось, ненадолго. Как только Стивен нажал клавишу «Ввод», и в списке возник тринадцатый пункт, за окном что-то зашуршало. Закачались ветки рододендрона, по стеклу скользнул луч карманного фонарика, а в нижнем углу оконной рамы показалась белая шевелюра. Похоже мисс Берч намеревалась во что бы то ни стало узнать, что происходит у Стивена в гостиной.
           «Я сплю, — вслух произнес Стивен. – Сплю, потому и не открываю».
           Спохватившись, что свет экрана выдаст его присутствие, он захлопнул крышку ноутбука. Седая шевелюра, как белая ладья, проплыла от одного края окна к другому. Рост у мисс Берч был маловат для того, чтобы заглянуть в гостиную, но она там чем-то погремела, снова заставила рододендрон затрястись и соорудила какую-то подставку. Вот уже за стеклом показалось ее возбужденное лицо, изрядно напоминавшее зловещую маску ожившего покойника из низкобюджетного фильма ужасов.
           Стивен сполз на пол. Стоя на четвереньках, он пробежал в коридор, озираясь на луч фонарика, который скользил по мебели и вот-вот был готов его настигнуть. В коридоре он встал, посмотрел на испачканные пылью колени и неслышно выругался. Стараясь не издать ни звука, Харт пошел вверх по лестнице. Заворачивая в спальню, он услышал треск ветвей и недовольное карканье мисс Берч на улице. Рододендрону, похоже, настал конец. Жаль, ведь он так нравился Анне, особенно в мае, в момент цветения. Вздорная старуха, даже выжить из ума по-человечески не может. В доме напротив тоже переполошились из-за шума, который она устроила, — там зажглись окна.
           Стивен заснул мгновенно. Он только успел подумать, что тринадцатым пунктом будет бензиновая зажигалка в подарок Егору. Та самая, что лежит на витрине магазинчика на Чаринг-Кросс рядом с набором запонок. Запонки тоже, кстати, надо купить. Новый Стивен, новая жизнь, новые запонки.
           Спал он спокойно.
           Ни слезы, ни тревожные сны не беспокоили Стивена Харта в эту ночь. Бедняга бухгалтер очень бы удивился, если бы осознал, что за один вечер он успел передумать такое количество мыслей о людях, о жизни и о себе, какого не набралось бы за все его предыдущие годы.

25

           Анна проснулась от настойчивых прикосновений. Марк гладил и сжимал ее ягодицы, надавливал на промежность. Она лежала лицом к краю кровати, не показывая, что проснулась, и пыталась понять, какие ощущения вызывают у нее эти прикосновения. Сексуального желания не возникало, она вообще не была любительницей начинать день с эротической разминки. После утренних упражнений в кровати, как правило, мысли потом весь день крутятся вокруг одного и того же, а к вечеру от секса уже тошнит.
           Стивена она быстро отучила от заигрываний по утрам, и, когда он, проснувшись, чувствовал возбуждение и прижимался к ней всем телом, она отстранялась, легонько ударяла его по причинному месту и, выбравшись из-под одеяла, бодрой походкой удалялась в ванную. Что уж он там делал без нее и как охлаждал свой несвоевременный пыл –это ее мало интересовало.
           С Марком ей не хотелось брать на себя роль лидера. Она предпочитала командовать слабаками, а Марк оказался крепким орешком. Все выяснилось вчера утром, когда в «Карму» приехал Клайв. Он сообщил ей о намерении Марка лететь в Барселону. «Когда?» — спросила она, расчесывая волосы перед зеркалом и не удостаивая шмакодявку-секретаря даже взглядом.
           Клайв назвал время. «Только бизнес-класс», — сказала Анна, кладя гребень на туалетный столик и начиная плести косу. Клайв молча положил перед ней билет. Анна взглянула: «Британские авиалинии», рейс Лондон-Барселона, место в премьер-салоне. Клайв сообщил, во сколько пришлет машину, и удалился.
           С этого момента ее желание доминировать стало убывать, как холодный мартини в бокале летним днем. И чем дальше, тем быстрее.
           По Барселоне они ехали не в такси, а на серебристо-жемчужном «Бентли», которым управлял брюнет с тонкими усиками. Брюнет был одет в форменный костюм с коричневой фуражкой. Анна думала, что красавец «Бентли» прислан из отеля, но приехали они не в отель, а на набережную. Вышли на пристани, где на волнах покачивались, ослепляя взгляд белыми корпусами и золотыми поручнями – фантазии, а не яхты! Марк сделал жест рукой, приглашая Анну взойти на борт одной из этих фантазий.
           Она шла по палубе, как во сне, ругая себя за вчерашнюю выходку в «Эксельсиоре». Внутренне ликовала и благодарила судьбу за то, что Марк оказался не из породы впечатлительных людей. Обедали в ресторане на набережной, а после обеда Анне был обещан шоппинг. В качестве провожатого с ней отправляли Густава, приятного и услужливого молодого человека.
           Анна разомлела от блаженства и смотрела на Марка, как влюбленная школьница. Во время обеда она сказала ему – хоть и в шутливой манере, но все же – «мой господин». Будь вместе с ними Клайв, она бы и секретарю сказала что-нибудь лестное, похвалила его деловую энергию, преданность Марку. Но Клайв остался в Лондоне. И это тоже было к лучшему. В аэропорту, в двух шагах от рамки металлодетектора, Марк взял секретаря за пуговицу и со строгим лицом произнес несколько фраз, из которых до Анны донеслось только слово «гениальный». Наверное, обсуждают инвестиции в науку, подумала Анна.
           Клайв выслушал и испарился. Растаял, как лондонский туман. А вслед за ним исчез и сам Лондон с его унылыми подробностями в виде затянутого тучами неба, обшарпанного номера в отеле на Грейт Питер-стрит, спешащими по M25 букашками автомобилей и брошенным мужем, который отбывал свою бесконечную офисную повинность в самом центре столичной суеты.
           На смену приевшейся обстановке пришли безоблачное небо густо-сапфирового цвета, празднично сияющие фасады домов на улицах Барселоны, пальмы на набережной и пахнущее йодом море.
           Анне хотелось танцевать и, когда они возвращались из ресторана на яхту, она сделала несколько па на набережной, чем вызвала восторг у шедших навстречу японских туристов. Марку тоже понравились ее смелые движения бедрами. На яхте он подозвал к себе Густава и сказал, что как только сеньорита Анна – он теперь называл ее на испанский лад – выйдет из своей каюты, он должен сопровождать ее во время прогулки по городу. «И нести пакеты и сумки, огромное количество пакетов и сумок из местных бутиков», — мысленно добавила Анна.
           Она предвкушала настоящее разграбление модных магазинов Барселоны. Пока Марк был щедр, нужно было этим пользоваться. Густав поинтересовался, скоро ли они отправятся. «Пятнадцать минут!» — бросила Анна и помчалась в их с Марком каюту. Но через пятнадцать минут она оттуда не вышла.
           Не вышла она и через полчаса, и через час. Когда Марк, вдоволь наговорившись с Хуком и приняв два телефонных звонка из Лондона, обнаружил, что Густав все еще на судне, он спустился вниз и обнаружил в каюте Анну, корчившуюся на кровати от диких болей в животе. Что с ней случилось, так и осталось загадкой. Может, подвел острый соус, который подавали в ресторане к говяжьему стейку, или лишний бокал вина, а, может быть, Анна напрасно ела и пила все подряд в самолете. Но она никогда в жизни не летала в премьер-салоне и не могла позволить себе хоть что-то упустить.
           В последнее время желудок частенько беспокоил ее, но так сильно не прихватывало ни разу. От доктора она отказалась и приняла двойную дозу таблеток, предусмотрительно взятых из Лондона. Остаток дня оказался полностью загублен. Пропал шоппинг, пропала вечерняя прогулка по набережной, пропали впечатления от Барселоны, где Анна была впервые. И ухаживания Марка – ведь он наверняка приготовил для нее что-то особенное – тоже пропали!
           Поздно вечером Марк внес в каюту букет цветов и поинтересовался ее самочувствием. Лицо у него было озабоченное, почти виноватое. А ей хотелось разрыдаться, причем не столько от боли, сколько от досады на несправедливую судьбу.
           Приступ прошел около полуночи. Пронзающие боли утихли, осталась только неприятная тяжесть в животе, но и это было существенным облегчением. Вскоре она услула и не слышала, когда вернулся Марк. Обнаружила его рядом глубокой ночью, проснувшись от жажды с сухостью во рту.
           Он лежал на животе, согнув правую ногу в колене и подобрав под себя руки со сжатыми кулаками – ни дать, ни взять пляшущий на ринге боксер в горизонтальной проекции.
           Анна встала с постели, обошла каюту, прислушалась к ощущениям в животе. Боль утихла. Тяжесть прошла. Она напилась воды из хрустального графина и снова легла. Посмотрела на Марка пристально, как позволительно смотреть только на спящего человека. Приоткрытый рот, лиловые веки, проступающая на скулах щетина. Почувствовала запах перегара.
           Совершенно чужой ей человек. Некрасивый, нескладный. Эта его маленькая ножка, торчащая из-под шелковой простыни. Тощий задик, словно у восьмиклассницы. И вот ему, этому чужому человеку, ей утром предстоит отдаться. Выглядит как-то нелепо. Точнее, выглядело бы нелепо, если бы не обстановка, в которой они оказались.
           Каюта с панелями из красного дерева, мраморная поверхность туалетного столика, обрамленное малахитовыми пластинами зеркало, в котором отразилась картина на противоположной стене – что-то из импрессионистов, возможно, подлинник. Ковер, в котором ноги утопают по щиколотку, кожаные кресла похожие на спящих на корточках орангутангов.
           Все это его, Марка. Все это — он сам. И не только мраморный столик, зеркало и кресла-орангутанги, но и воздух в каюте, свет из продолговатых светильников, вода в графине, которую она только что пила…
           Утренний свет наполнял каюту. Анна почувствовала новое прикосновение. Марк поцеловал ее в лопатку. Потянул за плечо к себе. Поворачиваясь на спину, она полуоткрыла глаза и изобразила робкую полусонную улыбку. Рукой проверила, готов ли он. Выгнулась по-кошачьи и ответила на его поцелуй.
           Он навалился на нее всем телом. Смотрел ей в лицо с какой-то ухмылочкой, демонстрируя разом и страсть, и веселье. Он, видимо, из тех людей, которым утро всегда доставляет радость. Сам факт, что начался новый день, приносит им колоссальный заряд оптимизма. Хлопотливое и нервное вчера как будто перестает для них существовать. Такие люди живут, словно перелистывают страницы книги. Они прекрасно помнят все, что случилось раньше, но перед собой видят только открытую страницу. Анна мысленно отругала себя за эти несвоевременные мысли. Какое будет желание, с такими мыслями? Откуда вообще этот неуместный психоанализ? Прочь, мысли, прочь! Ей нужно возбудиться. Впрочем, если не получится, то и ладно. Вчерашняя история с приступом для нее достаточное оправдание.
           Она закрыла глаза и стала прислушиваться к звукам, издаваемым пружинами матраса. Желания не было, ну хоть ты тресни! Пружины тихонько похрустывали, как и положено пружинам дорогого матраса. Никаких скрипов, никаких стонов, только тихое, сытое хру-хру-хру… Впрочем, стоны, пожалуй, стоит добавить самой. Ну-ка вот так… та-ак… та-а-а-ак…
           Марк задвигался быстрее, шумно задышал и, вскрикнув, забился в сладких судорогах. В этот момент он напомнил Анне выброшенную на берег рыбу, которая бьет по земле хвостом. Полежав какое-то время без движения, Марк встал и, стягивая за кончик презерватив, направился в душ. Получилась такая картина, будто слоненка тянут за хобот в реку купаться.
           Анна раскинула руки и ноги, лежа на кровати звездой. Скорострельным любовничком оказался он, этот Марк. Не заскучать бы с ним…
           Впрочем, какая скука, когда солнце пробивается сквозь жалюзи, и за иллюминатором такая синь, что хочется пить ее и в ней раствориться! В душ и на палубу – немедленно! Что он так долго плещется?
           Анна подошла к иллюминатору. Поискала шнурочек, поднимающий жалюзи, но не нашла. Попробовала поднять руками – не получается. Покачала горизонтальную створку вниз-вверх – крепко. Наклонила голову, пытаясь расширить обзор, но все равно ничего не было видно.
           Внезапно что-то щелкнуло, и жалюзи с приятным жужжанием поползли вверх. Вышедший из душа Марк держал в руках пульт, управляющий упрямыми створками.
           Анна припала к иллюминатору. За толстым, необычайно прозрачным стеклом с мелкими каплями на нем, в метре от глаз Анны бежала вода, голубая и чистая. Волны прыгали, как зайчики. Море волновалось вблизи, разглаживаясь к горизонту. Ослепительно светило солнце, на небе застыла дюжина облаков, похожих на белые воздушные шары.
           За ее спиной Марк отдавал по телефону распоряжения насчет завтрака. Он начал по-французски: «Бонжур, Густав!»
           Анна отправилась в душ и через полчаса, сияющая, одетая в полупрозрачную малиновую тунику, в сланцах с серебристыми ремешками, с хвостом черных, искрящихся на солнце волос, с блестящими от защитного крема плечами, поднялась на флайбридж.

26

           Марк беседовал у руля с Хуком, рядом в белом кресле сидел еще один человек. По худощавому телосложению его можно было принять за старшего матроса, но у Густава была рыжая шевелюра, а у незнакомца – прямые темные волосы. И Густав был веснушчатый, а этот – смуглый.
           Марк улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. Хук произнес своим густым баритоном бодрое приветствие, а незнакомец посмотрел на Анну молча и внимательно. Впрочем незнакомцем он был лишь до того момента, пока не повернул к ней свое лицо. И не потому, что Марк поспешил их познакомить: «Это Гера, мой партнер по бизнесу. Путешествует с нами в Монте-Карло, — сказал он. – Моя спутница Анна». Она и без слов Марка знала, как зовут смуглого человека. Она и фамилию его знала, потому что перед ней был не кто иной, как Гера Сердцев, тот самый чернявый мальчик из города ее юности, ее первый мужчина, ее забытая любовь.
           Он изменился – волосы поредели, на висках появилась седина, взгляд стал серьезнее и строже, на лбу между бровей образовалась глубокая морщина, напоминавшая лилию. Но не узнать человека, с которым тебе было хорошо в восемнадцать, сказочно хорошо в девятнадцать и мучительно тяжело в двадцать – вряд ли такое возможно хоть через десять, хоть через двадцать лет.
           Гера ничем не выдал своего удивления и, повернувшись к Хуку, спросил:
           — Какая скорость, капитан?
           Хук бросил быстрый взгляд на панель приборов.
           — Двадцать узлов.
           — Не понимаю! Сколько километров в час?
           — Где-то около сорока. Но про километры в море лучше забыть, сеньор Гера. Здесь другие правила!
           В разговор вмешался Марк. Он хлопнул Хука по плечу и воскликнул:
           — После завтрака капитан прокатит нас с ветерком! Верно Хук? Каждый должен ощутить, что такое «No Escape», идущая на полном ходу.
           День не успел начаться, а для Анны впечатлений было уже более, чем достаточно. Она до сих пор не могла понять, что заставляло дрожать ее колени, а внутренности замирать самым неприятным образом – то ли неожиданное появление старого знакомого, то ли парящая над водой площадка флайбриджа. В каюте Анна представляла свое появление на палубе, как появление богини перед смертными. Ей хотелось понежиться на солнце, ощутить близость стихии, вызвать восхищение Марка и членов команды, а вместо восторга ее саму вдруг наполнила необъяснимая тревога и чувство раздражения. Она приказывала себе успокоиться, но все было тщетно.
           «Повода для беспокойства нет, — говорила она себе. — Ну, встреча и встреча. Мало ли какие бывают встречи. Все в прошлом. В настоящем – яркое солнце, щекочущий ноздри воздух и Марк, ее могущественный покровитель, ее Наполеон».
           Воротник туники трепетал на ветру и легонько бил Анну по губам. Она приставила козырьком ладонь ко лбу и посмотрела вдаль, на выгнувшийся плавной дугой горизонт. Дрожь в коленях начала постепенно проходить. Вид Геры, разговаривающего по-английски, его внешнее равнодушие, стали действовать на нее успокаивающе. Все пустяки. Все действительно в прошлом.
           Кругом была вода. Ни справа, ни слева – ни единого клочка суши. Яхта шла в открытом море, отойдя далеко от берега.
           Завтракали на задней палубе, в кокпите. На одном из диванов расположились Марк с Анной, Гера сел напротив. Густав в белоснежном жилете поверх черной рубашки разлил по бокалам испанскую каву. Марк на правах хозяина поднял бокал со словами «За удачное путешествие!» Все трое с аппетитом накинулись на еду.
           Кроме тарелок с холодными закусками, на столе было гигантское блюдо с зеркальной крышкой в виде купола. Когда крышку открыли, из-под нее повалил густой ароматный пар. На блюде томился омлет с выглядывавшими из-под золотистой корочки нежно-розовыми спинками креветок. Каждый положил себе на тарелку по дымящейся горке.
           За завтраком Марк рассказывал о своем нью-йоркском знакомом, частном инвесторе по имени Джордж. Анна слушала молча, Гера изредка вставлял короткие реплики. Марк разговорился, он был в отличном настроении – утренний секс, вкусный завтрак и два бокала кавы подействовали на него самым наилучшим образом.
           — По мнению многих Джордж сделал странную штуку. Он много работал с африканскими партнерами, содержал целую команду бизнес-аналитиков, вкладывал в добывающую отрасль и в геологоразведку. Кроме того у него был налажен бизнес в Латинской Америке и Восточной Европе. И вот, в одно прекрасное утро он объявил, что сворачивает всю свою деятельность и будет работать исключительно с Китаем.
           — А как же золотое правило инвестиций? — поинтересовался Гера.
           — Никогда не клади яйца в одну корзину? Совершенно верно. Все искренне недоумевали, а некоторые даже крутили пальцем у виска. Но штука в том, что именно такие люди, как Джордж, делают погоду на инвестиционном рынке. Те, кто прошел огонь, воду, медные трубы и превратился в ветер, который всех заставляет поворачиваться туда, куда он дует. Многие, увидев, что творит Джордж, тоже заинтересовались Китаем.
           — Не замешана ли здесь политика?
           Марк закинул ногу на ногу и показал стоявшему у фальшборта Густаву на пустой бокал. Густав походкой, напоминавшей движения конькобежца, приблизился к столу, наполнил бокалы и отправился за следующей бутылкой.
           — Политика в какой-то степени всегда замешана. Но в данном случае повлияла не политика, и не прогнозы консультантов, и даже не профессиональное чутье Джорджа, а банальная стариковская страсть к юным девушкам.
           Гера иронично выгнул бровь. Анна отметила про себя, что это новое, незнакомое ей движение. Он изменился, сильно изменился.
           — Джорджу без малого семьдесят, — продолжал Марк, все больше и больше увлекаясь собственным рассказом. – Он был трижды женат и трижды разводился. Казалось бы, в брачные сети его уже не заманить ничем, но тут произошло нечто неожиданное. Пару лет назад в его нью-йоркском офисе появилась симпатичная молодая китаянка. Девочка изучала экономику в каком-то американском университете и в компанию Джорджа попала на время летней практики. Не знаю, как уж там все получилось, но старик ее заприметил и практику она проходила под его личной опекой. При этом, как утверждают очевидцы, не было ни совместных ужинов, ни подарков  только деловое общение. Мэтр-наставник и юная способная ученица. Конечно, Джордж влюбился, но виду не подавал. Практика закончилась, и девочка вернулась в университет, оставив о себе прекрасное впечатление абсолютно у всех, кто с ней работал. Джорджу, кроме впечатлений, досталась еще китайская шкатулка ручной работы, подарок благодарной воспитанницы своему сенсею. Полгода Джордж вздыхал, глядя на шкатулку и вспоминая очаровательную китаянку, пока ему вдруг не пришло в голову выяснить, что означают иероглифы на крышке. Он позвал секретаршу, и через час в его офисе сидел переводчик, цветом лица напоминавший бумагу, долго пролежавшую на солнце. Он подержал в руках шкатулку и аккуратно вернул ее на место. Похвалил мастера и сказал, что это очень дорогая вещь. По поводу иероглифов добавил, что надпись на шкатулке означает «все возможно». По мнению переводчика, для убедительности ткнувшего в область сердца, значение иероглифов имело чувственный оттенок. Джордж от восторга чуть не сошел с ума. В тот же день он отправил юной китаянке букет цветов размером с Эмпайр-стейт-билдинг, а на следующий день и сам отправился вслед за букетом. Чувства, как и следовало ожидать, оказались взаимными, ошалевший от счастья Джордж сделал предложение, но тут выяснилась одна интересная деталь.
           Девочка училась за счет гранта, выданного китайским правительством. В условиях гранта оговаривалось, что после получения диплома специалист обязан вернуться домой и проработать на отечественном предприятии не менее трех лет. Джордж намеревался вернуть грант, но оказалось, что это невозможно. Тогда он предложил своей избраннице воспользоваться тем, что после свадьбы она получит вид на жительство в США и будет иметь законное право не возвращаться на родину. Но и это был не выход. Китайское правительство не любит, когда его обманывают, и, чтобы не оставаться в долгу у неблагодарных граждан, вымещает свой гнев на их родственниках. Стало ясно, что если Джордж хочет жить полноценной семейной жизнью, то вскоре ему предстоит трехлетнее путешествие в Китай.
           Надо отдать ему должное, старик не дрогнул — не в его правилах было отступать перед силой, сколь угодно могущественной. Инфляция, конкуренты, несговорчивое правительство – все это было ему знакомо. В итоге инвестиционная деятельность Джорджа целиком сменила свой фокус, и он вместе с фирмой и юной супругой перебрался в Пекин. За ним помчались и остальные — те, кто искренне верил, что Джордж разнюхал на китайском рынке что-то поистине уникальное, что не сегодня завтра станет достоянием всего рынка, а поэтому надо торопиться, чтобы не оказаться в хвосте прогресса.
           Марк широко улыбнулся и протянул руку к бокалу, предоставляя своим слушателям делать выводы из услышанной ими истории.
           Анна провела пальцами по лбу, убирая прядь волос и, задержав ладонь у виска, сказала:
           — Любовь правит миром.
           — Да-да, очень может быть, — радостно подхватил Марк, — А может быть случайность. Ничего бы не произошло, не догадайся Джордж прочитать надпись на шкатулке.
           Гера промолчал. Анна встретилась с ним взглядом, и ей показалось, что он смотрит на нее с удивлением, так, словно это не она только что произнесла фразу о любви, а будто случилось чудо, и заговорил обеденный столик, попросив убрать с него грязную посуду.
           Марк ловким движением отправил в рот ломтик хамона и откинулся на спинку дивана.
           — Да, случайность, — наконец произнес Гера. – Я голосую за случайность.
           Прискользил Густав с новой бутылкой кавы.
           — Подавать ли десерт? — спросил он, наполняя бокалы.
           Марк похлопал себя ладонью по животу и вопросительно посмотрел на Геру с Анной. Анна обожала сладкое. Она зараз могла съесть два, а то и три пирожных или, сидя вечером у телевизора, долька за долькой уничтожить плитку шоколада. К тому же ей очень хотелось узнать, что же приготовил на десерт Густав, но совершенно неожиданно она вдруг испытала ненасытную жажду перечить. Всем на свете, не исключая саму себя. Ей захотелось сделать что-то назло и Марку, и Густаву, и Гере – в особенности Гере, который за все утро не сказал ей ни слова и даже не смотрел в ее сторону. Она представила, как Густав поставит перед ней тарелочку с десертом, а она вместо того, чтобы съесть, возьмет и швырнет его в Геру.
           Она отказалась. Гера спросил чашку кофе. Марк продолжал пить пузырящуюся в бокале каву.
           Густав взял со стола блюдо с купольной крышкой. В этот момент из рации у него на поясе раздался баритон капитана. Хук говорил что-то по-голландски. Густав замешкался, не зная как освободить руки. Марк, привстав с дивана, снял рацию с пояса старшего матроса.
           — Комон сава, Хук? – спросил он.
           По мере приближения к французскому берегу Марк почему-то все чаще и чаще вставлял в свою речь французские слова.
           — Все отлично, Марк. У нас впереди интересный аттракцион. Навстречу движется круизный лайнер «Елизавета II». Минут через пять мы с ними поравняемся. Если хотите взглянуть, добро пожаловать наверх или к левому борту!
           — Мерси, Хук! – поблагодарил Марк по рации. – Пойдемте посмотрим, — с энтузиазмом обратился он к спутникам.

27

           Всей компанией, вместе с Густавом, не выпускавшим из рук блюдо под зеркальным куполом, прошли на левый борт. Лайнер «Елизавета II» шел встречным курсом, отчетливо выделяясь своим сизо-стальным корпусом и серовато-белой надстройкой на фоне морской и небесной лазури. К зрителям на «No Escape» он был обращен в полуанфас и казался неподвижным, как на картине.
           — Принести бинокль? – предложил Гера. – У Хука наверху есть мощная оптика.
           — Не понадобится, — ответил Марк. – Раз Хук обещал аттракцион, значит мы скоро окажемся вблизи. Уж я-то знаю нашего капитана!
           Он облокотился на сияющий поручень и принялся рассказывать, как в прошлом году, во время похода на Канары они встретили в Атлантике американский авианосец «Джон Стеннис». Марк позвонил своему знакомому, американскому конгрессмену, а Хук тем временем связался с капитаном авианосца. Они объединили разговоры в эфире и прекрасно побеседовали все вчетвером. Капитан, обрадованный внезапным появлением интересных собеседников, поднял в небо звено истребителей и те устроили в небе небольшое авиа-шоу. После этого случая конгрессмен признался Марку, что звук пролетающих в другом полушарии американских военных самолетов, который он слышал в трубке, сидя в своем офисе в Вашингтоне, был одним из самых сильных впечатлений в его жизни.
           Все слушали Марка, а когда вновь взглянули вперед, то вскрикнули от неожиданности. Лайнер вырос до такой величины, что заслонял собой полнеба. Теперь, чтобы посмотреть на его верхние палубы, нужно было задирать голову вверх. Стали видны могучие водяные валы, отбрасываемые носом корабля, словно гигантским плугом. Можно было различить крохотные фигурки людей на открытых площадках. В лобовой части надстройки выделялась рулевая рубка со скошенными боковыми стенами из темно-коричневого стекла. Благодаря рубке, нос корабля приобретал сходство с человеческим лицом, и лицо это все надвигалось и надвигалось. В средней части было нечто похожее на черную колонну во всю высоту надстройки. Внутри колонны двигались светящиеся сиреневые точки.
           — Лифты, — догадался Гера, показывая на сиреневые точки.
           «Елизавета II» приближалась совершенно бесшумно, и в этом безмолвии ошеломляющего по размерам судна было что-то фантастическое.
           — …пять, шесть, семь, — вслух считала Анна, непроизвольно ухватив Густава за локоть.
           — Двенадцать, — сказал Марк. – Там двенадцать палуб.
           — Чертова махина, — зачарованно проговорил старший матрос. – Такое впечатление, что нас затягивает к нему под днище.
           Действительно, близость «Елизаветы» возбуждала тревогу. Хук намеревался провести «No Escape» предельно близко к лайнеру. Даже Марку, который знал, что Хук опытнейший мореход, захотелось заглянуть на флайбридж, чтобы убедиться, на месте ли капитан…
           Нос лайнера вырос до размеров десятиэтажного дома, и суда поравнялись. Сердце Анны сжалось в холодный комок. Она мертвой хваткой вцепилась в руку Густава. Если бы тот не был до предела захвачен зрелищем, то вскрикнул бы от боли и непременно выронил громоздкое блюдо.
           Верхние палубы лайнера скрылись из вида. Перед пассажирами яхты тянулась матовая стальная стена, начало которой промчалось и исчезло, а конец даже не думал появляться. Ряды иллюминаторов мелькали перед их взорами. Море и небо пропали, в поле зрения не осталось ничего, кроме идеально гладкой, бесконечной поверхности, похожей на отвесный склон неприступной скалы.
           Анна зажмурилась. Но так было еще страшнее. Она открыла глаза и взглянула на Марка — тот стоял, вцепившись руками в поручень, слегка приоткрыв рот. Ей хотелось взглянуть и на Геру, но в этот момент стена оборвалась, море и небо вернулись на место, и громада лайнера стала стремительно уменьшаться, на прощанье показав красивую корму с развивающимся над ней Британиком.
           — О, Боже – ощущение покруче, чем на американских горках! – воскликнул Густав и посмотрел на свой локоть. Анна опомнилась и разжала пальцы.
           Все взирали друг на друга удивленно, словно пришли в себя после одновременного обморока.
           — Стальной кошмар! – сказала Анна, зябко передернув плечами.
           — Интересно, какие ощущения у людей во время посадки на борт этого монстра? – сказал Гера.
           — Никаких, — уверенно ответил Марк. – Посадка происходит через рукав из морского терминала, точь-в-точь, как в аэропорту. Большинство пассажиров видят лайнер только в рекламных буклетах. Самые любопытные могут взглянуть на него с обзорной площадки в порту, с расстояния где-то около километра, — оттуда он не выглядит таким гигантом. Так что осознать его истинные размеры им предоставляется лишь в воображении, разгуливая по палубам и салонам.
           — Вряд ли это действует так же сильно, как тот вид, который показал нам Хук! – сказал Гера.
           Марк согласно кивнул и поднес к губам рацию.
           — Мерси, мон ами, — поблагодарил он капитана. – Мы в восторге. Даже не знаю, стоит ли нам заходить в Монте-Карло — острых впечатлений более, чем достаточно.
           Хук радостно рявкнул в ответ что-то неразборчивое.
           Марк с Герой вернулись в кокпит. Вскоре пришла и Анна, неся в руках тюбик солнцезащитного крема. Она вручила крем Марку и, сбросив с себя тунику, уселась рядом с ним на диван. Под туникой у нее был раздельный купальник-бикини – маленькие треугольники ткани с тонкими тесемками.
           Пока Марк намазывал ей спину кремом, она отрешенно смотрела на горизонт. В какой-то момент неожиданно взглянула на Геру. Он пил кофе, держа на весу блюдце и слушая, как Марк толкует о различиях между спортивными и круизными яхтами. Тема ее не интересовала и, взяв бутылочку минералки, она отправилась в солярий.
           Лежа на упругом мате под лучами мягкого средиземноморского солнца, она испытала настоящее блаженство. Яхта шла плавно, дул теплый ветер, от вчерашнего недомогания не осталось и следа. Ей не хотелось думать ни о чем, и мысли, возникавшие в голове, были не результатом размышлений, а кружились в мозгу сами по себе, словно их надуло в голову ветром. Наконец-то к ней пришла уверенность, что все затеяно не напрасно. К черту Стивена с его унылой жизнью от зарплаты до зарплаты, к черту работу в муниципалитете, к черту скучный Люишем. Пусть другие каждое утро садятся в электричку и едут до Чаринг-Кросс, а далее на метро – она будет путешествовать на яхте, ходить по дорогим магазинам, танцевать в вечернем платье – одним словом, играть роль современной Клеопатры. Или кто там был подругой Наполеона? Прекрасная Елена? Не важно. Жизнь прекрасна и не стоит превращать ее ни в офисный кошмар, ни в семейное занудство.
           Она перевернулась на живот. Хук весело помахал ей рукой с флайбриджа. На яхте она и четверо мужчин, и, как минимум, трое из них от нее без ума. Густав, проходя мимо, каждый раз краснеет, как мальчик, капитан расплывается в счастливой улыбке, а Марк похож на присмиревшего льва. Неясно, что происходит с Герой, но он всегда был непростой натурой. Это когда-то влекло ее, но в конце концов это и разрушило их отношения.
           Она попыталась вспомнить что-нибудь из той давней поры. Но, странное дело, воображение утыкалось в темную полосу, которая отделяла их общее прошлое от настоящего момента. Время, прожитое порознь, сгустилось в плотную массу и не пускало в область воспоминаний, а точнее – делало эти воспоминания чем-то гораздо менее значительным, чем события, которые привели Геру на яхту, и о которых она решительно ничего не знала.
           Кто он и что он теперь? Какие у него дела с Марком? Откуда седина на висках и лилия на лбу? Она выяснит, она обязательно это выяснит, ведь она мастер разгадывать загадки, а пока лучше снова перевернуться на спину и подставить солнцу живот. Нос яхты раскачивался — видимо, поднялась волна, но ей нравились эти колебания, они наводили на мысль, что это новая жизнь качает ее в своей колыбели. Жизнь полная блеска, комфорта и роскоши.

           Она заслужила эти ласковые покачивания, заработала их своей терпеливой жизнью со Стивеном, а еще раньше – готовностью идти на риск. Где сейчас те девочки, с которыми она гуляла, училась и взрослела в родном городе? Кто из них добился чего-то большего, чем их родители — затюканные, приниженные жизнью, ограниченные люди. Кто из ее давних подружек сумел вырваться из лап нечистого полупровинциального города хотя бы в Москву или в Питер? Хотя что такое Москва и что такое Питер?… Та же несчастная, нищая Россия – страна луж, заборов и несдержанных обещаний. Там никогда не было, нет и не будет такого яркого солнца, такого теплого соленого ветра, такой радостной волны. Там если кому-то и посчастливится встретить своего Марка, то он окажется не интеллигентным брюнетом, а выскочившим из грязи придурком, который потешится, покутит, полапает, а потом сторчится или сопьется – и дай бог, если не утянет на дно всех, кто успел ему довериться.
           Не надо мне такого счастья. Спасибо. Оставьте себе.
           На лицо Анны упала тень. Она открыла глаза и увидела Густава. Он сменил черные брюки и жилетку на просторные бежевые бермуды и легкую рубашку.
           — Марк передал, что ему нужно поработать. Срочные телефонные переговоры. Он в каюте, просил не беспокоить.
           Анна оперлась на локоть, более откровенно, чем следует, разглядывая Густава. Перевела взгляд с его груди на живот, на пах, внимательно осмотрела колени – в общем изучила его, словно античную статую в музее. Он и вправду был хорошо сложен – узкая кость, гармоничные пропорции. Густав смутился и принялся нервно мять край рубашки.
           — Густав, где ты научился так хорошо готовить? – спросила она, радуясь его непосредственной юношеской реакции.
           — Я учился на повара. Одно время работал в ресторане в Брайтоне. Там у Марка была первая встреча с Хуком. Они как раз обсуждали контракт на «No Escape». Как сейчас помню, оба заказали по порции дорадо, и я приготовил к рыбе соус из оливкового масла с тертым миндалем и авокадо. Сказал официанту, какое вино предложить. Марку все так понравилось, что он написал на салфетке благодарность и прислал салфетку на кухню. Я ее до сих пор храню. Даже не знаю зачем. Может быть, как талисман. Или на тот случай если Марк решит меня уволить – тогда я ему напомню, что это по его просьбе я поменял профессию.
           — А где ты учился морскому делу?
           — Марк с Хуком отправили меня в морскую школу в Схевенингене. Это недалеко от Гааги, там моя живет двоюродная сестра. Пока я учился, нянчился с племянниками и помогал сестре ухаживать за садом. В конце учебы съездил к родителям в Энсхеде. До этого не был дома шесть лет. Отношения с отцом разладились, когда мне было пятнадцать. Я тогда решил, что пора начинать взрослую жизнь и уехал в Амстердам. Хорошо, что у меня уже была работа. Затем перебрался в Брайтон, там платили лучше. Туристов хватает везде, но в Амстердам люди приезжают в основном не за тем, чтобы вкусно поесть.
           — Ты ушел из дома в пятнадцать? Так тебе сейчас не больше двадцати?
           — Мне двадцать четыре! Я работаю у Марка уже два с половиной года.
           — Двадцать четыре. Совсем мальчик!
           Густав обиделся. По его лицу было видно, что он соображает, как доказать Анне свой опыт и свою мужественность. Но ему ничего не приходило на ум, и он стоял, нахмурившись и плотно сцепив ладони.
           Для Анны этот разговор был подобием разминки. Накануне важной встречи ей требовалось проверить свое умение волновать мужчин.
           — Не огорчайся, Густав. Молодость — не самый большой недостаток. Ты скоро это поймешь.
           Старший матрос натянуто улыбнулся.
           — Чем удивишь нас за обедом? – спросила Анна.
           Густав пожал плечами. Ему не нравилось, что Анна переменила тему.
           — Пока не решил. Есть какие-то пожелания?
           — Пожелание только одно – поменьше калорий. Ты так вкусно готовишь, что я боюсь поправиться за время путешествия. Вот этого, — Анна ухватила себя за кожу на животе, — не должно быть слишком много.
           Она снова раскинула руки и закрыла глаза, давая Густаву понять, что хочет побыть одна. Но как только старший матрос ушел, шлепая босыми ногами по палубе из благородного тика, выяснилось, что она вовсе не намерена лежать без движения.
           Она встала, перебросила через плечо розовую тунику и отправилась на корму. Не обнаружив никого в кокпите, Анна заглянула в салон. Там тоже было пусто. Крадучись, как ночной хищник, она поднялась по ступеням и осмотрела площадку флайбриджа. Хук оставил штурвал наверху и перешел в рулевую рубку. Диванчик и кресла пустовали. Но неожиданно над спинкой одного из кресел показалась и снова скрылась темноволосая макушка. Анна ухмыльнулась. Упругими, уверенными шагами она взошла на флайбридж.

28

           Гера полулежал в кресле, закинув ноги на приборную панель. Он щурился от яркого света и блаженно улыбался – то ли той игре, которую затеяли ресницы с солнечными лучами, то ли своим мыслям. Увидев Анну, он посерьезнел и отвернулся.
           — Здравствуй, Гера, — сказала она по-русски, усаживаясь в соседнее кресло.
           — Здравствуй, Анна, — ответил он, все так же глядя в сторону.
           Следующая фраза была у нее наготове, но Анна никак не могла ее произнести. Неожиданная теплота заполнила – да что там заполнила, затопила – ее сердце. Волнение, сравнимое по силе лишь с тем, которое она испытывала у дверей квартиры, где жили ее мать с братом, это волнение мешало ей говорить. Она смотрела на насупленного мужчину в кресле, а видела знакомого чернявого юношу, родного от пяток до макушки, ироничного, сильного, способного любить, как никто на свете. Седина на висках и усталая синева под глазами казались ей какими-то нелепыми латами, которыми глупое время награждает нас, до конца не понимая, что хочет сделать – защитить или украсить. Она не ожидала прилива сентиментальности или, бог его знает, что это было — ностальгия или своенравные нервы? Но ведь не любовь, нет? Пожалуйста, только не любовь! Хватит с нее мучений и разбитых надежд.
           — Неожиданная встреча, не правда ли? – наконец сказала она, испытывая сильное желание обнять его.
           — Глупость какая-то, — ответил он.
           — Не понимаю.
           — Глупость эта встреча. Да и не встреча это никакая вовсе.
           — А что же? Я тебя сразу узнала. А ты меня узнал?
           Гера опустил ноги на палубу и сел в кресле прямо, положив ладона на колени. Оглянулся, чтобы убедиться, что на флайбридже больше никого нет.
           — Узнал. И что из этого?
           — Ты изменился. Виски поседели.
           Она протянула руку, чтобы коснуться его волос, но он отстранился.
           — Зато ты вообще не изменилась. Как будто тебя все это время хранили в холодильнике.
           Она горько усмехнулась.
           — Зачем ты так?
           — Это вроде как комплимент тебе. Время идет, а тебе хоть бы хны.
           — Ну, хорошо, пусть будет комплимент. Кстати, о времени. Я даже думать боюсь о том, сколько лет прошло с тех пор, как…
           — Десять. Я за тебя посчитал, не напрягайся.
           Она помолчала, все еще не желая согласиться с тем, что он не ответит ей тем же чувством, под воздействием которого находилась она сама.
           — Ты вспоминал меня?
           — Ага. До сих пор сплю с твоей фотографией под подушкой. Не задавай, пожалуйста, глупых вопросов!
           — Я тебя вспоминала. Часто. И мама о тебе иногда спрашивает.
           — Ну, передавай маме привет.
           — Я ее редко вижу. Она дома. А мы вот… Ты знаешь, я почти не удивляюсь, что встретила тебя так неожиданно – в другой стране, в море. Ты ведь всегда был непоседой!
           — Я в настоящий момент скрываюсь от испанской полиции. Так что особо выбирать не приходится.
           — Шутишь? А я – гражданка Великобритании! Уже шесть лет там живу.
           — Поздравляю. Тебя, а не Великобританию.
           — Вот как? Ну ладно. Расскажи о себе.
           — В другой раз. Подожди до следующей встречи.
           Анна почувствовала толчок и испуганно посмотрела вокруг себя, а следом на нос яхты, пытаясь понять, что случилось. Неужели наскочили на мель? Но тут же она поняла, что все произошло не где-то снаружи, а у нее внутри. Это там что-то вдруг ударилось и замерло. Колесо теплых чувств, которое вращалось в ее груди, разлетелось, наскочив на невидимую преграду.
           — Гера, я хочу тебя спросить кое о чем.
           — Попробуй.
           Он произнес это с интонацией едкой насмешки, по-прежнему избегая смотреть ей в лицо, и глядя то на приборную панель, то на ее руку – все с одинаковым бесстрастием, словно рука ее была не плоть и не кровь, а тот же неодушевленный пластик, из которого сделаны приборы.
           — Ты обещаешь ответить?
           — Нет. С какой стати?
           — Пожалуйста! Для меня это очень важно.
           — Извини, но я по средам не исповедуюсь.
           — Сегодня четверг.
           — По четвергам тем более.
           — Я не требую от тебя чего-то особенного. Просто скажи… Ты еще любишь меня?
           Гера рассмеялся. Коротко, фальшиво, игнорируя ту серьезность, с которой Анна вела беседу, словно он не признавал за ней право ни быть искренней, ни быть серьезной. И до того, как на лестнице, ведущей на флайбридж, послышались шаги, и раздался громкий голос Марка: «Взгляните, русская мафия совещается!»  она поняла, что ответа не будет. В лучшем случае Гера опять что-нибудь съязвит, вильнет в сторону, спрячет голову в песок.
           — Русская мафия совещается! Всем застыть и не двигаться! – заголосил Марк, энергичными шагами пересекая верхнюю палубу и тем самым нарушая собственный приказ. Сам себя он, видимо, тоже зачислил в ряды русской мафии. Правда, было неясно, кому в этом случае он отдавал распоряжения. Рыбам в море? Чайкам в небе? Собственной тени?
           Оказавшись у кресел, Марк положил одну руку на плечо Анны, а другую – на Герино плечо и весело поинтересовался:
           — Кому на этот раз будем подсыпать полоний в суп?
           И коротко хохотнул.
           — Джеймсу Бонду, — сказал Гера, не меняя насупленного выражения лица. – Он, честно говоря, достал. От фильма к фильму становится все глупее.
           Марк погрозил Гере пальцем.
           — Джеймс Бонд съедает на завтрак ручную гранату и запивает стаканом жидкого азота! Полоний его не возьмет.
           — Русский полоний возьмет кого угодно.
           — А вот и нет! С Джеймсом Бондом случится только легкое недомогание, а скорее всего он просто рыгнет и все. Вот так – буэп!
           Марк изобразил отрыжку, Гера невесело усмехнулся.
           Они еще о чем-то шутили – о полонии, о кей-джи-би, о пятнах на лысине Горбачева – Гера с серьезным видом, Марк с улыбочкой на лице. Анна во всем этом не участвовала. Она смотрела на мягко режущую морскую гладь яхту и сравнивала себя с задутой свечой. Мельком взглянула на этих двух юмористов, русского и английского, и успела заметить, что во взгляде Марка, несмотря на все его веселье и павлинье расхаживание по палубе – тревога и беспокойство.
           «Печальный какой-то Наполеон, — подумала она равнодушно. — Может, действительно принял нас за агентов русской разведки? И теперь ждет, когда мы начнем его вербовать. Уже завербован. Вот ты у меня где – под пяткой, под каблучком!».
           Она обняла Марка за талию и притянула его к себе. Сомкнув глаза, прижалась щекой к его груди, одновременно наступив ему на ногу.
           В мыслях у нее было следующее. Нужно непременно встретиться с Герой с глазу на глаз. Как можно скорее. Сегодня, до того, как они вечером разойдутся по каютам. Она предложит ему бежать с яхты и вместе лететь в Лондон. Там она быстро уладит дела с разводом. Гера женится на ней и получит британский паспорт. Неплохой свадебный подарок, не правда ли? С ее стороны будет только одна просьба – поселиться где-нибудь подальше от Люишема. Она терпеть не может этот район. Где угодно, например, в Шордич или в Челси. Набережная в Челси – ее любимое место в Лондоне. Если удастся найти квартиру с видом на мост Альберта, она будет просто счастлива. Мост Альберта очень красив при ночном освещении!
           Но заполучить Геру ей не удалось. Марк прилип к нему, словно муха к блюдцу с вареньем. Будь на месте Анны особа покапризнее, она, пожалуй, не выдержала бы такого поворота событий и устроила Марку сцену. Но самое удивительное, что о делах они практически не говорили вплоть до самого вечера. Сначала Марк потащил всех вниз в рулевую рубку. Там Хук с раскрасневшейся шеей прочитал лекцию об управлении яхтой и назначении контрольных приборов. Геру посадили в кресло рулевого, и он под одобрительное повизгиванье Марка и молчаливое покачивание головой Хука разогнал яхту до скольки-то там узлов. Затем отправились с экскурсией в помещение со странным названием «тендер» — оказалось, это не что иное, как тесный гараж с большой лодкой и скутером.
           Из тендера переместились в машинное отделение. Туда Анна уже не пошла. Она поднялась в салон, где искрящий взором Густав сервировал обеденный стол. Поигралась с пультом, устроив из салона домашний кинотеатр, прокрутила на удвоенной скорости «Легенды осени», помогла Густаву собрать с пола осколки блюда, которое он выронил в полутьме. Она так и не поняла, за что он запнулся. Бедолага Густав решил, что это была нога Анны. Сколько было извинений, сколько беспокойства – больше, чем осколков! Вот бы от Геры хоть половину такого внимания!
           После обеда пили в кокпите фруктовый фреш и разговаривали о музыке. Марк напел несколько тем из «Оазиса», Гера ответил мелодиями из «Битлз». Анна, у которой не было слуха, и музыку она слушала, не запоминая имен исполнителей, опять оказалась не у дел. Поэтому выпила не два, а целых четыре стакана. У нее раздулся живот, и она застыла на диване, точно монахиня на молитве. Очнулась, только когда у Марка зазвонил мобильный.
           Появилась надежда, что Марк сейчас уйдет. Звонил Клайв. Разговор был коротким, он лишь сообщил даты мероприятия в Ливорно.
           К вечеру похолодало и пришлось перебраться в уютный салон. В салоне начали с того, что Марк распахнул створки бара и застыл перед рядами бутылок с красивыми этикетками. Подперев кулаком подбородок, он обратился к Гере: «Полагаю, виски?».
           Пока они пили, перескакивая в своей мужской болтовне от одного к другому, Анна листала страницы каталога «Тиффани». Пара колечек ей очень понравилась. И серьги, хотя серьги она никогда не носила, у нее даже уши не были проколоты. Дойдя до конца, она начала листать в обратном порядке и там, на сорок какой-то странице ее терпение лопнуло. Анна ушла в каюту.
           Разделась, побросала вещи на ковер из шкуры Шрека, и долго стояла под теплым душем. Потом нежилась в постели, располагаясь то вдоль, то поперек широкой кровати. Шелковые простыни так разожгли ее желание, что когда пришел Марк, хмельной, покачивающийся, она вскочила, обежала вокруг него два раза, толкнула его в грудь и оседлала повалившееся тело, как лихая наездница. Он виновато и пьяно помотал головой, давая понять, что кажется не сможет, но она все сделала – преподала ему такой урок русской любви, что он даже протрезвел и пытался сбросить ее с себя, но – шиш! – она не позволила, она драла и трепала его не меньше часа, безумствовала и ужасалась тому, что скачет на Марке, а воображает, будто видит под собой Геру.

29

           В четверг вечером Стивен Харт вернулся домой, держа в правой руке пакет из «Ватерстоунс». В этом было нечто необычное. В левой руке он, как всегда, нес свой тощий офисный портфельчик с нехитрой поклажей. Портфельчик главным образом предназначался для того, чтобы эту самую руку чем-нибудь занять – внутри помещались незначительные, почти случайные вещи: степплер без скрепок, помятая рекламка автосалона, анкета на получение дисконтной карты в обувном магазине, пара писем из банка, зеленый маркер без колпачка, избранные листы шестисотстраничного бухгалтерского отчета – заляпанные, с рисунками на полях — обертка от конфеты и хлебные крошки на самом дне.
           А вот пакет, который бухгалтер держал в правой руке, был предметом далеко не случайным. Необычность его заключалась вовсе не в том, что он был родом из книжного магазина. Книги Стивен хоть редко, но покупал. В конце лета он заглянул в «Ватерстоунс» и приобрел там первую часть знаменитой трилогии о вампирах, ставшей к тому времени мировым бестселлером. С чтением у Стивена дела обстояли не лучше и не хуже, чем у большинства образованных жителей планеты. Он не умел выбирать книги самостоятельно и во всем полагался на рекламу. В большинстве случаев реклама не подводила, и он получал от чтения истинное наслаждение. Но случались и неудачи, тогда Стивен плевался и бросал неугодную новинку в мусорный бак. Неизменным оставалось лишь одно – закрыв книгу на последней странице, он по прошествии двух дней уже не мог вспомнить ни единой строки из прочитанного. Это касалось как детективов, так и триллеров, и фэнтези — иными словами всех тех жанров, которыми современные издатели умело ловят доверчивых читателей на крючок.
           Необычность ноши заключалась в ее размере. Соберись Стивен, предположим, купить иллюстрированную Библию или Коран с комментариями, ему выдали бы в магазине пакет поменьше. Решись он, скажем, на приобретение обоих фолиантов разом, то и тогда размер пакета оказался бы лишь вполовину того, что он нес в правой руке. Стало быть, все выглядело так, будто Стивен зашел в просторный магазин на Уайтхолл и, обратившись к симпатичной девушке-консультанту, попросил выдать ему не только иллюстрированную Библию и Коран с комментариями, но и еще Бхагават-Гиту в твердом переплете.
           У входной двери Стивен зажал массивный пакет под мышкой и, неловко изогнувшись, достал из офисного портфельчика единственную практичную из всего содержимого вещь – ключ от дома. Отомкнув дверь, бросил портфель в кресло, а пакет положил на стол в гостиной. Через пять минут он вернулся из кухни со стаканом чая и бутербродом с ореховым маслом и, задумчиво жуя, опустился на стул. События дня пролетели в его голове быстрее стаи стрижей. Странный был день. С первых часов все пошло как-то не так.
           Утро началось с того, что Стивен проспал. По этой причине он забыл сбросить на флэшку составленный накануне список из тринадцати пунктов. В офисе он принялся восстанавливать все по памяти. Вместо положенных тринадцати набралось почему-то только семь пунктов. Что было в оставшихся пяти, Стивен, как ни старался, вспомнить не мог. Кажется, что-то важное. Но, слава Богу, не главное. Главное он запомнил, как дату своей свадьбы. Главное он немедленно записал на чистом листке офисного ежедневника: номер один – турагентство, номер два – переводчик.
           Поискав в интернете, он выудил телефоны фирм, продающих туры в Россию. С переводчиками оказалось сложнее. Попадались только агентства письменных переводов и то, как правило, по узкоспециальной тематике. Пришедшую сегодня на корпоративный email поправку к проведению операций с офшорами там бы взялись переводить, а вот помочь Стивену договориться с собственной тещей – нет. Грызя карандаш, Стивен вспомнил, что Кэрен, секретарша босса, заканчивала что-то лингвистическое и знала французский и немецкий. Наверняка у нее остались связи с однокурсниками. Должен же быть среди них хоть один славист!
           Обратиться к Кэрен мешал пустяк. Как объяснить причину, по которой Стивену понадобился эксперт в области русского языка? Ведь предполагается, что у него дома сидит специалист, который даст фору любому профессионалу. Говорить, что никто дома уже не сидит, что от его дорогой, восхитительной Анны остались только платья в шкафу и шампуни на полочке в ванной, не хотелось. Нужно было что-то придумать, и Стивен изобрел замечательный выход. Он в это утро сам поражался своей энергии и находчивости. Определенно, планирование давало положительные результаты. Или сказалось то, что он наконец-то выспался.
           Стивен подошел к Кэрен, когда та щелкала пальцами по клавиатуре компьютера. Ее пальцы летали с такой скоростью, что, казалось, чуть быстрее и кнопки полетят в разные стороны.
           — Кэрен, у меня радостное событие, — начал Стивен.
           И тут же, услышав себя со стороны, подумал: «Радостное событие?… Очень интересно…»
           Тем не менее он продолжил:
           — У нас с Анной годовщина свадьбы. Пять лет, как мы вместе.
           — Поздравляю, — бросила Кэрен, продолжая извлекать из клавиатуры громкий стрекот.
           — Спасибо. Я хочу сделать ей необычный подарок. Сюрприз, так сказать…
           — Ага, молодец…
           — Хочу поздравить ее на родном языке. Думаю произнести тост или небольшую поздравительную речь, возможно в стихах… на русском.
           — Плохая идея, – сказала Кэрен, ни на мгновенье не прерывая свою работу.
           — Стихи? Почему бы и нет? Стихи – это красиво и романтично К тому же проще запоминать.
           — Да нет, я не о стихах. Сюрприз слишком простоват. Пять лет – это круглая дата, напрашивается кое-что посерьезнее. Ведь она у тебя – красавица!
           — Что посерьезнее? Я не понимаю.
           — Подари ей кольцо с бриллиантом. Жить пять лет с таким человеком, как ты, и получить в награду стихи – вряд ли ее это обрадует. Думаю, она этими стихами наелась еще в школе.
           — Кэрен, да что ты такое говоришь! С каким еще человеком? Что значит, таким, как я? – Стивен от неожиданности принялся судорожно шарить в пустом кармане пиджака.
           — Не толкай мне стол, печатать мешаешь! – возмутилась Кэрен.
           Стивен отступил на шаг.
           — Я все же… Ты как-то… — запутался он в своих мыслях.
           — Я всех вас, мужиков, имею в виду. Все вы одинаковые. Так что не принимай близко к сердцу. Учти, если женщина получает на пятилетие свадьбы подставку для фена или эти твои стихи, у нее есть повод задуматься, а стоит ли проводить в том же обществе последующие пять лет.
           — Кэрен, а как же романтика? Нежность семейных отношений? – попробовал возразить Стивен.
           — Не смеши меня! Романтика закончилась пять лет назад. Теперь нужны твердые доказательства любви и нежности. Наилучшим образом подходят те, что измеряются в унциях и каратах. Еще можно добавить гравировку с надписью «любовь до гроба» — хоть по-русски, хоть по-французски. Тогда твоя эрудиция будет оценена, поверь мне.
           Стивен глядел на скачущие по клавиатуре пальцы Кэрен и у него начинало рябить в глазах.
           — Хорошо, я подумаю, — сказал он задумчиво. – Но вот как раз насчет эрудиции… Я хотел у тебя спросить… Русский язык…
           Кэрен бросила терзать клавиатуру и крутанулась в кресле, оказавшись лицом к лицу со Стивеном.
           — Тебе нужен переводчик?
           — Да. Я подумал, что…
           — Без проблем – найду тебе переводчика.
           — Спасибо, Кэрен! Не знаю, как тебя благодарить. Извини, что отвлек, но кроме тебя…
           — Пустяки. Что у тебя такое? Ну-ка наклонись.
           Стивен склонился над Кэрен, как тролль над дюймовочкой.
           — У тебя пятно на галстуке. Завтракал что ли на бегу?
           Он уронил подбородок на грудь и поскреб пальцем пятно.
           — Это я вчера. Кетчуп, наверное.
           Вернувшись на рабочее место, Стивен снял галстук и достал из нижнего ящика стола черную бархатную бабочку. Повертел ее в руках, выстрелил в воздух резинкой и спросил у Найджела нет ли у того запасного галстука. Найджел отрицательно помотал головой, не отрывая взгляда от монитора.
           Стивен одел бабочку.Через пять минут проходившая мимо Кэрен хлопнула ладонью сначала по плечу, а затем по столу Стивена. На столе остался желтый стикер с именем и номером телефона. Уходя, она бросила: «Где в Лондоне ювелирные магазины, ты, надеюсь, знаешь».
           Вырвав из еженедельника страничку и отлепив от стола желтую бумажку, Стивен пошел в холл, где было тихо. По пути увидел свободную переговорную и завернул туда. Принялся звонить по собранным за утро телефонным номерам.
           В турфирмах его огорчили. Там в один голос заявляли, что оформление российской визы занимает не меньше двух месяцев, а цены на поездку называли поистине устрашающие. «А что вы ожидали? – говорили в трубке в ответ на удивленные возгласы Стивена. – Москва – самая дорогая столица!» «А Санкт-Петербург?» — с надеждой спрашивал он. «А Санкт-Петербург у русских тоже столица. Культурная, как они ее называют».

30

           Семья Анны жила не в столице, а в небольшом провинциальном городе, названия которого Стивен не знал. Ему было известно лишь то, что в городе есть Кремль, но не такой, как в Москве, а поменьше и с белыми, а не красными стенами и без зубцов. Еще в городе был старый, кажется, самый старый в России театр, название которого он пытался запомнить со слов Анны, но так и не запомнил.
           Ругая турагентства за жадность и нерасторопность, он набрал номер со стикера. Переводчик заговорил с ним вялым, безжизненным тоном и через фразу повторял, что оплата у него почасовая. Стивен спросил о цене. Получив ответ, хотел поинтересоваться – это тоже как-то связано с тем, что Москва – самая дорогая столица? Начав нервничать и заикаться, пообещал перезвонить и повесил трубку.
           После нехитрых вычислений в уме он сообразил, что русский проект в части только первых двух пунктов тянет на кругленькую сумму. И такой суммы у него нет.
           Что было делать? Обращаться в банк, в ломбард? Брать деньги взаймы у родителей или друзей? Вздор, потом ему не расплатиться. Вот если бы найти эту сумму! Эдак по-простому выйти из офиса и по пути к станции метро, увидеть небольшой сверток на тротуаре. Поднять, развернуть, а там – вот они, необходимые для поездки в Россию деньги! Нужная ему сумма вполне уместилась бы в обыкновенном бумажнике – при условии, что все купюры будут стофунтовыми. Правда, и не маленькая, чтобы обнаружить ее в своем собственном бумажнике. Сумма такая, что хватит на кольцо с бриллиантом, о котором говорила Кэрен. Или на колье.
           Стивен не был знатоком ювелирных украшений, но полагал, что кольцо и колье стоят примерно одинаково. Разница, быть может, в четырех-пяти банкнотах из того самого бумажника с тротуара. А этих банкнот в нем – целая прорва! Бумажник набит ими до отказа, и чтобы застегнуть ремешок с кнопочкой, приходится сдавливать кожу с обоих боков. Конечно, чтобы купить и кольцо и колье, денег в бумажнике не хватит, но на одно украшение – более, чем достаточно. Еще и останется несколько купюр для ужина в хорошем ресторане. Ведь украшения не принято дарить в домашней обстановке. Нужен столик со свечами, звуки джаза, бесшумно порхающий официант.
           Вот Стивен сидит напротив Анны, которая приятно удивлена приглашением в дорогой ресторан, и чувствует благородную тяжесть продолговатой коробки во внутреннем кармане. Он выжидает момент. В бокалах вино, скоро принесут основное блюдо. «Прости, — говорит он ей. – Я на минутку». Поднимается из-за стола – это знак музыкантам, чтобы играли погромче. Через пару минут он вернется, и она не услышит его шагов за спиной. Она будет пить шампанское и как только поставит бокал на стол, на ее грудь ляжет изумительное украшение и щелкнет миниатюрный замочек на шее.
           Роскошное колье из фигурных золотых звеньев с алмазными подвесками в центре. На каждой подвеске по букве, всего подвесок четыре, вместе получается слово «Надежда ». Впрочем, четыре изумруда – это, наверное, маловато. Помнится, Анна говорила, что в русском языке слова гораздо длиннее, чем в английском. И пока русский человек произносит приветствие, двое англичан успевают побеседовать и попить чаю. Так говорила Анна.
           Сколько букв в русском слове «надежда»? Десять? Двенадцать? Да какая разница, все равно денег в бумажнике хватит на надежду какой угодно длины.
           За матовым стеклом мелькнули силуэты, и в комнату для переговоров вошел босс Стивена, худой шотландец с серо-изумрудными глазами и с грубоватым серебряным браслетом на волосатом запястье. За ним спортивным шагом следовала Кэрен в обнимку со стопкой брошюр в темно-рубиновых обложках.
           — Экран поставим в дальнем углу, наша команда сядет слева, клиентов разместим тут. Надо добавить еще пяток стульев, — объяснял босс, обозначая поворотами головы, где у него право, где лево.
           Он говорил громко, но Кэрен почему-то все равно вытягивала шею, как будто опасалась что-нибудь не расслышать. «Может и вправду оглохла? – подумал Стивен. – Так колотить целый день по кнопкам. У меня до сих пор шумит в голове».
           Босс пристально посмотрел на Стивена, словно только что его заметил.
           — Стивен, как называется опера? – спросил он.
           — Опера?… Какая опера?
           — Ты, кажется, собрался в оперу?
           — Я?… Нет… Почему?
           — На тебе бабочка!
           Стивен наклонил голову, чтобы посмотреть на бабочку. Потом похлопал себя ладонью по груди.
           — Я испачкал галстук.
           Босс подвигал бровями и поправил браслет на запястье.
           — Значит, в оперу ты не идешь?
           — Нет.
           — Это очень хорошо! Потому что времени всего одиннадцать часов утра. И я буду тебе очень признателен, если ты вернешься за стол и поработаешь еще часов эдак шесть. С перерывом на обед, разумеется. Перерыв на обед я не отменяю.
           — Конечно… Мне просто нужно было позвонить. Срочный звонок.
           — А потом можешь идти в оперу, — сказал босс, провожая взглядом Стивена, боком пробиравшегося к выходу из переговорной.
           На экране компьютера выстроился столбец непрочитанных сообщений. На телефоне мигала лампочка голосовой почты. Но прежде, чем вернуться к делам, Стивен отправил по электронной почте сообщение Нику. Текст был следующий: «Здорово, старина. У меня в жизни крутые перемены. Нужен твой совет. Передавай Кэти привет. Стив».
           Сообщение ушло, а вместе с ним улетели прочь мысли об Анне, о ее родственниках и о путешествии в Россию. Стивен безостановочно проработал до половины второго, выполняя одну задачу за другой. Лишь однажды он встал из-за стола, чтобы налить стакан воды. Найджел пытался отвлечь его историей из интернета, но Стивен отмахнулся. В половине второго, обнаружив, что кроме четырех-пяти человек в офисе никого нет, отправился на обед.
           В лифте он думал о том, что его вечерние рассуждения о мировом добре –замечательны и благородны, но миром по-прежнему правят деньги, а человек, кроме денег, располагает лишь некоторым количеством времени. У него, Стивена, времени мало, а денег еще меньше. Значит, следует искать нестандартное решение. Не стоит полагаться на то, что благая весть о Новом Стивене, который раздает средства лондонским беднякам и трудоустраивает свёклолицых русских водопроводчиков, тут же дойдет до Анны и она, раскаявшись, вернется. Нужно искать ее, искать неутомимо, повсюду – и держать наготове алмазное колье. Со словом «надежда» из десяти, а лучше – из пятнадцати букв.
           Понадобится ехать в Россию – что ж, надо ехать. Потребуется притащить за собой в Лондон в качестве приманки ее мать и братца – значит, так тому и быть. Но на все нужны деньги, деньги, деньги! Где их взять? Вот главная проблема! Добро подождет. Если уж так важно творить это самое добро, то можно вступить в «Гринпис» или «Эмнести Интернешенел». Но это потом, когда все закончится. А сейчас – что делать сейчас?
           Стивен нажал на кнопку светофора, дождался зеленого человечка и вошел в кафе через улицу. Очередь была короткая, всего человек пять. Он взял с полки багет с ветчиной и встал позади клерка с редеющей на макушке прической. Где взять много денег? Быстро и так, чтобы не отдавать.
           За прилавком мелькала сиреневая голова бармена. Звучал мелодичный голос его напарницы за кассой. Где взять много денег? Где?
           Шустрый бармен время от времени останавливался, чтобы оценить ситуацию за столиками. Стивен перекладывал багет из одной руки в другую. Заглянул через плечо плешивеющего клерка, когда тот достал и раскрыл бумажник. Мало денег. А Стивену надо много. Как минимум в тысячу раз больше, чем у плешивого клерка в бумажнике. «Что будете из напитков?» — спросила маленькая индианка, чьи плечи приходились вровень с кассой.
           Стивен заказал американо. Бармен отправился выполнять. Стоя в ожидании заказа, Стивен наблюдал, как ловко бармен справляется с кофемашиной. На указательном пальце бармена был резиновый напалечник. «Именно такие напалечники надевают, когда пересчитывают крупные суммы денег, — подумал Харт. – Два напалечника, один на указательный палец, другой на большой. Интересно, куда подевался напалечник с большого пальца?»
           Бармен поставил кофе на стойку и улыбнулся бухгалтеру. Улыбка у него была такой, словно он с трудом сдерживал себя, чтобы не сказать: «А я действительно всю ночь считал деньги! И не эти жалкие копейки, которые мы тут зарабатываем в кафе, а реальные, серьезные бабки! Целую кучу деньжищ перелопатил, и еще осталось. Увлекся так, что чуть было не опоздал утром в кафе, даже напалечник забыл снять в спешке. Теперь вот стою, варю вам кофе, прикидываюсь простачком».
           Стивен сел за столик, разорвал прозрачную упаковку на багете. Куча деньжищ. Он никогда в своей жизни не видел кучи деньжищ. Ни на банковском счете, ни тем более в виде горы наличных. Очень хотелось бы посмотреть! Те деньги, которые проходили в виде финансовых операций через рабочий компьютер, принадлежали компании и не трогали его воображение. С какими бы внушительными суммами ему ни приходилось иметь дело в офисе, это были просто цифры, абстрактные величины, за которыми вместо конкретного лица всегда стояло тоже нечто абстрактное – фирма А, компания Б, а если дело касалось налогов, то государство. Стивен с удовольствием похерил бы эти абстрактные величины, выключил компьютер, убрал в ящик стола калькулятор и надел напалечники. Один на большой палец, другой на указательный.
           Где они берут свои кучи? Откуда принозят себе горы деньжищ эти улыбчивые ребята, которые днем, дабы не возмущать подозрений в простых гражданах варят кофе или, еще того проще, возят мокрой тряпкой по полу в каком-нибудь заведении, а ночью усаживаются за увлекательное занятие и даже за труд себе не возьмут купить счетчик купюр, потому что… зачем же отказывать себе в таком удовольствии?!
           Стивен взял багет обеими руками и раскрыл рот пошире. Со стороны он выглядел похожим на спикера, который собирается произнести речь в микрофон. И речь-то у Стивена была, правда, очень короткая, в форме одного единственного вопроса: «Где взять много денег?»
           Он впился зубами в похожий на микрофон багет. «Украсть!» — хрустом ответил багет. Сосредоточенно жуя, Стивен уставился в одну точку. «Красть, красть, красть», — твердила перемалываемая зубами ломкая корочка багета. «Красть», — согласился Стивен и боязливо взглянул на барную стойку. Стоявший без дела бармен, подмигнул ему и гордо задрал подбородок. «Без вариантов, — решил Стивен. – Только кража. Но где? И как?»
           Дожевав говорящий багет и выпив кофе, он вышел на улицу и остановился напротив здания, где располагались офисы инвесткомпаний, в том числе и той, где работал Стивен. Здесь не имеют дел с наличными. Тут кроме банкнот в бумажниках сотрудников, не найдешь ни единой купюры – даже речи быть не может о каких-то горах деньжищ. Все на счетах, все в электронном виде. Он прошел дальше по тротуару и оказался напротив соседнего здания. В нем помимо инвестиционных банкиров сидели банкиры обыкновенные. У этих наверняка в подвале есть хранилище, и в нем – не кучей, а аккуратными стопочками, одна к одной, рядами, колоннами, как небоскребы в миниатюре – наличные по двадцать, пятьдесят и по сто! Кроме того драгоценные слитки – золото, серебро. Вот бы взять и передвинуть это здание на полсотни метров в сторону. С правой стороны даже место свободное имеется – небольшой скверик с лавочками. И пока напуганные переездом сотрудники службы безопасности носятся с этажа на этаж, подойти к краю открытого хранилища, спрыгнуть вниз и скоренько набить портфель и карманы пиджака аккуратными пачечками, выбирая те, в которых купюры по сто. А в карманы брюк положить по золотому слитку. Тяжело, но приятно. Где только взять такую силу, которая может передвинуть тридцатиэтажное здание с места на место?
           Однажды Стивен, кажется, слышал о подобной силе. «… способна и горы переставлять». Откуда это? Слышал он где-то или читал? Горы переставлять! Представьте себе, целые горы, а тут всего-то дом в тридцать этажей.
           Из проезжающего мимо кэба на Стивена пристально посмотрел мужчина с тонкими усиками. Машина миновала перекресток и покатила дальше, а мужчина все следил за неподвижным Стивеном, застывшим на краю тротуара. Так и смотрел, пока кэб не скрылся из виду.
           В чем причина внимания этого незнакомца? Может, настойчивое желание Стивена сдвинуть офисный небоскреб отразилось на его лице? А может незнакомца с усиками просто заинтересовала одинокая фигура человека в костюме с бабочкой?
           Стивен взглянул на часы. Четверть третьего. Пора возвращаться в офис.

31

           В лифте он тупо смотрел на то, как меняются цифры на счетчике этажей, и машинально мял непонятно как оказавшийся в пальцах клочок багетной упаковки. У себя за столом первым делом просмотрел заголовки вновь пришедших сообщений. Ответа от Ника не было. И телефон молчал. Странно, обычно Ник отвечал мгновенно. Связывались они в последнее время редко, но каждый жил с внутренней уверенностью, что друг, если понадобится, всегда рядом. Последний раз они разговаривали по телефону в середине августа. Ник с Кэтти как раз вернулись из Кито. Сначала на Стивена посыпались сообщения с прикрепленными фотографиями, а потом Ник, будучи не в силах ограничиваться письменным красноречием, позвонил. Они мило поболтали – Стивен все смеялся над фотографией, где головной убор из орлиных перьев оказался великоват и съехал Нику на нос, а Ник предложил следующий отпуск провести вместе и передал привет Анне. Как бы, дорогой Ник, одному из нас не пришлось следующий отпуск проводить за решеткой! С такими-то мыслями, как сейчас.
           Конечно, даже речи быть не могло о том, чтобы Стивен осмелился на вооруженное ограбление. Однако он твердо осознавал, что в поиске быстрых денег ему придется преступить закон.
           Стивен открыл одно из сообщений и попытался сосредоточиться на работе. Ничего не получилось. То полки хранилища в подвале соседнего здания, то хитрая рожа бармена из кафе путали его мысли. «А что если?» — пропел тощий комар у него в голове. Стивен думал прогнать комара, но тот не улетал, а зудел и показывал хищным хоботком куда-то вправо – туда, где за соседним столом работал Найджел.
           Стивен замер. Затем открыл окно бухгалтерской программы и посмотрел данные по арендным платежам. Сентябрь, август, июль. Какие хорошие, какие круглые суммы! Компания Стивена занимала шесть этажей в двадцатипятиэтажном здании в центре лондонского Сити. Стоило это недешево. Если выразить в тех самых пачечках из подвала, то будет – не унести! Портфельчик лопнет, даже если из него предварительно вытряхнуть все содержимое, включая страницы бухгалтерского отчета. Комару цифры тоже очень понравились. Он радостно застонал, целя дрожащим от желания хоботком в Найджела.
           Найджел был отличный бухгалтер и никудышный компьютерный пользователь. Он ненавидел обязательную смену пароля, которая происходила каждые три месяца. Новый пароль не мог повторять старый, его длина должна была составлять не менее восьми символов, один из символов должен был быть цифрой или заглавной буквой. Найджела все это бесило. Поэтому его пароль всегда был аккуратно записан на стикере, а стикер приклеен к столу под клавиатурой.
           В отличие от Стивена, который занимался внутренними переводами, Найджел отвечал за целый ряд операций, в том числе и за арендные платежи.
           «Регистрация фирмы займет немного времени, — размышлял Стивен под одобрительное пение комара. — За аренду платят в оффшор, следовательно фирма тоже должна быть оффшорная. Это даже лучше, так будет проще замести следы, перебрасывая деньги со счета на счет».
           Безусловно потребуется многоходовка с участием трех или четырех фирм. Пожалуй, трех будет достаточно. Остров Мэн, Кипр, Гавайи. А что, если застукают? Нет, пусть все-таки будет четыре – еще Эмираты. После завершения операции там можно будет скрыться от правосудия».
           Так что же получается – Стивену придется бежать? «А как ты думал – конечно, бежать! Смываться понадобится из родной Англии, тикать, пока не схватили за нечистую руку. Шутка ли – такая сумма денег!» Но ведь тогда точно поймут, кто украл? Сидел себе за столом тихий бухгалтер, жал на кнопки и вдруг – исчез! И не раньше, не позже, а в тот самый момент, когда очередной арендный платеж утек на счет в подставном оффшоре. Зачем в этом случае пинг-понг с левыми фирмами? Тут кроме поспешного бегства ничего не потребуется.
           Стивен окончательно запутался. От напряжения у него вспотели ладони и заныло в висках. Уже не пискливый комар досаждал ему своим пением, а тяжелый свинцовый шар катался в голове, ударяя то в лоб, то в затылок.
           «Самое время покурить!» — раздался голос Найджела. Отпихнув от себя компьютерную мышь, сосед Стивена с облегчением откинулся в кресле и потянулся. Видимо, он только что завершил приличный кусок работы. Достав из пиджака сигареты и зажигалку, Найджел пошел к лифтам. Курение в здании было запрещено, дымили у входа на улице.
           Стивен подождал, пока длинноволосая шевелюра и покатые плечи Найджела не скроются за дверьми холла, и тоже поднялся. Он прогулялся до диспенсера, принес стакан воды и, возвращаясь, нечаянно смахнул со стола Найджела листок. Кладя его обратно, сдвинул клавиатуру. Под ней ничего не было. Стикер с паролем отсутствовал.
           Стивен опустился в свое кресло и облегченно вздохнул. Такие штучки не каждому по вкусу. Кража, бегство, оффшорное скитальчество… Полбеды, если его объявят в международный розыск, и он будет принимать ванны с шампанским и транжирить ворованные деньжонки в какой-нибудь стране третьего мира, которая чихать хотела на международное право. А вдруг махинацию не раскроют, и виноватым окажется Найджел? Каково будет плескаться в шампанском, зная, что славный парень, добрая душа, сидит за решеткой вместо него, Стивена? Нет, это невыносимо, это еще более невыносимо, чем свинцовый шар, продолжающий упрямо колотить то в лоб, то в затылок. Лучше уж сразу утопиться в шампанском! Ценой чужой свободы возвращать Анну он не намерен. Нет! Это – отвратительная идея.
           Прямого доступа к платежам у самого Стивена не было. Грубо говоря, стащить и выпрыгнуть в окно – вот вариант, который его бы идеально устроил, но этот вариант был невозможен. Следовало сочинить что-то посложнее. Но что? Покрасить волосы в сиреневый цвет? Может быть в голову покрытую сиреневыми волосами быстрее приходят криминальные мысли?
           Стивен промучился до пяти вечера. Для вида он возил по столу мышкой, смотрел в монитор, отправлял на принтер какие-то документы, но сам был занят только двумя вещами – придумывал план идеального ограбления и следил за тумкающим в голове свинцовым шаром. Он так основательно ушел в себя, что когда очнулся, то с удивлением обнаружил на столе четыре пустых пластиковых стаканчика. Попытался вспомнить, когда он ходил за водой, и не смог. Собрал стаканчики в стопку и отправился в туалет. Стоя над писсуаром и тщетно пытаясь помочиться, он не на шутку разволновался. Позывы были, а наружу ничего не шло. Неужели из-за нервов у него уже начались проблемы с мочеполовой системой? Следовательно, и с эрекцией? Стивен поозирался и, убедившись, что в туалете больше никого нет, помял головку члена. Никакого эффекта. Помассировал поэнергичнее. Нулевой результат. Ни малейшего возбуждения, словно он сжимал не самую чувствительную часть мужского организма, а дергал пуговицу на пиджаке.
           «Не паниковать, — приказал себе Стивен. – Вернусь домой, открою порносайт и тогда посмотрим. Сразу же заберусь на страницу к азиатским девчонкам. Помнится, они никогда не подводили».
           До знакомства с Анной у Стивена был период, когда он ни с кем не встречался. В ту пору он частенько включал по вечерам ноутбук и отправлялся в гости к азиатским девчонкам. И неплохо проводил с ними время. В какой-то момент даже начал склоняться к мысли, что другого ему и не надо – никаких хлопот, за пятнадцать фунтов в месяц чувствуешь себя хозяином целого гарема. Потом появилась Анна со своими роскошными формами и миндалевидными глазами, и потребность в гареме за пятнадцать фунтов исчезла. Теперь Анна ушла, и у Стивена нервы, свинцовый шар, проблемы с эрекцией…
           Что ж, придется возобновить подписку. Лучше дожидаться возвращения Анны в компании азиатских шлюшек, чем сидеть на приеме у уролога.
           Стивен застегнул ширинку и вернулся на рабочее место. Пришло письмо от Ника. Стивен обрадовался. Он дважды кликнул по заголовку и прочитал сообщение: «Привет, громила! У нас все хорошо. Сгораю от нетерпения услышать, что ты задумал. Понятия не имею, о каких переменах речь, но уверен – все к лучшему. Давай обсудим завтра по телефону. Сегодня не могу, весь день расписан по минутам. Двенадцать встреч – можешь себе представить? Если выживу, то наберу тебе завтра в 6 вечера по Лондону. Извини, что не ответил сразу, была хакерская атака – три часа сидели без интернета. Привет Анне. Мы с Кэти часто ее вспоминаем. Даже чаще, чем тебя. Жму руку. Маленький Ник».
           При упоминании об Анне Стивен поморщился, но тут же его лицо разгладилось. Что-то было в письме Ника такое, что подсказывало Стивену новую идею. Хорошую, очень хорошую. Он перечитал сообщение снова. «Сегодня никак, завтра в 6 вечера». В этом что-то есть? В этом ничего нет! «Двенадцать встреч, день расписан по минутам». Нет, не то, совершенно не то. «Вырубили сеть, хакерская атака». Вот оно! Хакерская атака!.. Спасибо, Ник, спасибо тебе, дружище! Ты даже не представляешь, какую гениальную идею подбросил!
           Хакерская атака! Не надо лезть ни в какое хранилище, не надо воровать у Найджела пароль, не надо даже покупать резиновые напалечники – нужно всего лишь сесть за компьютер, подключиться к сети и взломать систему безопасности банка. Или умыкнуть базу данных с информацией о кредитных картах. Или еще что-нибудь в этом духе. Деньги сами упадут на счет – ровно столько, сколько нужно.
           Стивен так обрадовался, что принялся благодарить Ника в ответном письме. Потом спохватился, вычеркнул благодарности, и оставил только «До связи завтра в шесть, дружище». Отправил сообщение и помчался в туалет. На этот раз заминки не возникло. «Вот она, сила положительных эмоций!» — с удовольствием думал Стивен, звонко орошая фаянс писсуара. Когда струя иссякла, он почувствовал, что предмет у него в руках заметно увеличился в размерах. Организм решил разом продемонстрировать Стивену, что все в порядке и помощь азиатских красавиц не требуется. Не говоря уж про визит к урологу.
           Оставшиеся до конца рабочего дня полчаса Стивен промаялся, ерзая в кресле. Он чуть не отломил один из подлокотников. Со стороны казалось, что ему опять приспичило в туалет, но кто-то его не пускает. Найджел косился на Стивена молча, потом не выдержал и спросил: «У тебя все в порядке?» Стивен взглянул на часы, вскрикнул: «Да, в полном!» и, сцапав портфель, вылетел из офиса.
           Ноги несли его в Люишем, к домашнему компьютеру, в гостиную, из которой вскоре будет совершено ограбление века, технически настолько совершенное, что Скотланд-Ярду только останется развести руками. Но никто не пострадает! Интересы частных лиц не будут затронуты. Расплачиваться придется кому-то из банковских монстров. Стивен танцует, корпорация оплачивает музыку. Давно пора закатить такой концерт! А когда шумиха поутихнет, часть денег будет анонимно переведена на счет «Эмнести интернешенел». От намерений творить добро Стивен не отказывается.

32

           Бухгалтер дожевал бутерброд и облизал перепачканные ореховым маслом пальцы. Снял и отбросил бабочку. Бабочка упала, распластав на полу два черных треугольных крыла. Стивен запустил руку в пакет из «Ватерстоунс» и извлек оттуда здоровенный том в глянцевом переплете. Чтобы обхватить книгу за корешок, у Стивена не хватало ширины ладони. Пришлось держать том обеими руками. Хрустнув обложкой, Харт заглянул в конец книги. На последней странице стоял номер 2115.
           «Ничего-ничего, — сказал себе Стивен. – Справлюсь».
           План был такой: сто страниц каждый вечер с понедельника по пятницу, в выходные – четыреста страниц. В таком темпе он к концу следующей недели осилит больше половины книги! А если подналечь и за выходной день делать не по двести, а по триста, то меньше чем за две недели – за двенадцать, нет, за тринадцать дней – весь громадный том уместится у Стивена в башке. Как это здорово! А главное – абсолютно реально. Книгу про вампиров он одолел за два вечера, а в ней было никак не меньше пятисот страниц.
           Стивен сходил на кухню, сделал себе еще бутерброд и, вернувшись к столу, принялся за чтение. Предисловие он пропустил, с радостью отметив – пять страниц долой! С «Введением» расправился довольно быстро, часа за полтора. Введение закончилось на сорок девятой странице, и Стивен возликовал – это уже половина дневной нормы!
           Чтобы отпраздновать успех, он открыл бутылку пива и включил музыку. Пританцовывая, прошелся вокруг стола. Подцепил ногой лежавшую на полу бабочку. Решил продолжить чтение в более комфортных условиях и, выключив музыку, устроился с книгой в кресле. Бутылку с надетой на нее бабочкой он поставил на столике рядом.
           «Раздел первый. Часть первая. Глава номер один. Параграф один точка один», — прочитал Стивен, чувствуя огромное уважение к автору. «Фундаментальная вещь», — подумал он и снова погрузился в текст.
           Глава номер один его разочаровала. Что-то было не так с этой главой, а, возможно, даже со всей первой частью. Над параграфом один точка один он просидел минут сорок, а всех страниц-то в параграфе было – пять! Текст сильно отличался от того, что Стивен читал до музыкального перерыва. На страницах замелькали непонятные термины, мудреные обозначения, появились выделенные жирным шрифтом фрагменты, некоторые места были написаны на таком непонятном языке, что казалось, это не английский!
           Мощным усилием воли, не позволяя себе пропустить ни строчки, добросовестно водя взглядом по тем абзацам, в которых он решительно ничего не понимал, Харт добрался до конца злостчастного параграфа. «Спокойно! — попробовал он утешить сам себя. – Постепенно разберусь. Темя новая, требуются усилия». И, залпом допив пиво, принялся за параграф один точка два.
           Когда до конца оставалась пара страниц, Стивен почувствовал, что у него одеревенели плечи и шея. Он с такой сосредоточенностью продирался сквозь содержание страниц, что за все время ни разу не пошевелился.
           «Чертова книга делает из меня зомби», — выругался Стивен. Он посмотрел на номер страницы. Семьдесят первая. Похоже, норму сегодня не одолеть. Но сдаваться без боя Стивен был не намерен. Сдаваться? Какой-то книге, пусть даже в ней больше страниц, чем во всех остальных книгах в его доме? Сдаваться автору с анекдотической фамилией Шьяванданапал? Ну, нет! Не на того напали!
           И Стивен, несмотря на то, что ему очень хотелось замочить сухостой неудобоваримых терминов в еще одной порции пива из холодильника, домучал второй параграф, не вставая с кресла. За параграф один точка три он взялся натурально стиснув зубы, щелчком отправив бутылочную пробку в дальний угол гостиной. На середине параграфа заснул.
           В половине двенадцатого, очнувшись от сонного обморока, он тяжело поднялся из кресла и направился в спальню, взяв книгу с собой. Стягивая с себя одежду, Харт бросал недружелюбные взгляды на книжный разворот. До того, как окончательно заснуть, он успел прочитать еще треть страницы. Зато спал крепко, ровно дыша и не ворочаясь во сне. Лишь один раз вздрогнул всем своим большим телом и откинул руку в сторону. Рука ударила книгу, и та полетела на пол. Замелькали страницы, закрылась, словно крышка отыгравшей музыкальной шкатулки, твердая обложка. На ней было написано: «Гид хакера. Полный курс веб-программирования на языках HTML, Java и PHP».

33

           Яхта «No Escape» продолжала путь по Средиземному морю. Первоначальный план приблизиться к французскому побережью в районе Марселя и следовать к Монако, не теряя из виду суши и по пути заходя в наиболее красивые портовые города, пришлось изменить. По сообщению от Клайва в субботу вечером в итальянском Ливорно должна была состояться важная встреча. Председатель делового клуба, в котором состоял Марк, сэр Джуд Сэллердж принял необычное для всех решение. Впервые за триста лет своего существования клуб собирался за пределами Великобритании. В разосланном секретарем приглашении говорилось, что заседание состоится на итальянской вилле сэра Джуда Сэллерджа. Формат встречи предполагался неформальный, главной целью был обмен мнений. «Наступает непростое время, — говорилось в послании, — Нам всем следует держаться вместе».
           «О каком непростом времени идет речь? — недоумевал Гера, узнав от Марка о причинах изменения маршрута. – Вечно у этих капиталистов непростые времена! А разве может быть иначе, когда каждый жаждет, что его бизнес будет расти, как на дрожжах. При таком подходе рано или поздно обязательно упрешься носом в стену. Планета не резиновая, а желающих оттяпать себе кусок пирога становится все больше и больше».
           Марк сообщил, что съедется немало членов клуба. Сэр Джуд Сэллердж уже не молод, ему семьдесят четыре года и на протяжении последних полутора лет он безвылазно живет в Ливорно, где климат благоприятнее британского. Визит на Лазурное Побережье приходилось сократить до минимума, иначе в Ливорно было не успеть.
           Какой город посетить во Франции, Марк предлагал выбрать своим гостям. Сам он склонялся к заходу в Ниццу, но сильно не настаивал.
           Гера дипломатично развел руками. Ему с момента пересечения французской границы было все равно. Пусть будет Ницца.
           Анна предложила Канны. «Почему?» — спросил Марк. «Там красная дорожка. Хочу пройтись по ней и почувствовать себя звездой!» — ответила она. «Ты и так звезда», — произнес Марк и поднес ее руку к губам. Затем прижал к щеке и так застыл на несколько мгновений.
           Все это было проделано в таком старомодном стиле, что Гера не мог понять, влюблен Марк, дурачится или с утра хлопнул порядочную порцию виски.
           Так или иначе, Марк в тот же вечер отдал Хуку распоряжение взять курс на Канны, и Хук, у которого рот был занят мундштуком, кивнул.
           В пятницу около семи часов утра яхта находилась приблизительно в сорока милях к югу от Йерских островов. Приборы фиксировали слабый попутный ветер и волнение около одного балла. Была нулевая облачность.
           Капитан в очередной раз скорректировал курс, вызвал по рации старшего матроса и, сдав ему вахту, отправился в свою каюту отдыхать. Спускаясь по лестнице, он встретился с Герой, который закатывал штанины бриджей выше колен. «Вы ранняя пташка!» — сказал Хук после приветствия. «Не знаю, в чем дело, — признался Гера. – На яхте высыпаюсь за четыре часа. Наверное это морской воздух – ночью помогает расслабиться, днем бодрит». «Может быть воздух, а может быть ваша молодость, — усмехнулся Хук, указав мундштуком на дверь каюты Марка. – Хорошо, что вы идете наверх. Посидите немного с Густавом, он, бедняга, никак не проснется».
           На главном посту управления Густав обрадовался, увидев Геру. Усадив его в штурманское кресло, он ненадолго исчез и вскоре вернулся с двумя чашками кофе – густого, черного, крепкого. Вместе с чашкой вручил Гере бумажный пакетик с сахаром.
           Гера сделал глоток и ощутил приятный вкус кофейной горечи во рту. Обычно он пил кофе с сахаром, но Густав забыл принести чайную ложку, и Гера не пожалел – кофе был ароматный, бодрящий.
           Так они сидели в анатомических креслах с высокими спинками, поставив ноги на трубчатые подставки, пили кофе и смотрели вперед, на горизонт, на котором не появилось ни малейшего намека на сушу.
           — Анна очень красивая женщина, правда? – неожиданно спросил Густав.
           Гера помолчал, затем кивнул.
           — Да, этого у нее не отнять.
           Снова молча отхлебывали из чашек, и Гера постукивал голой пяткой по трубчатой подставке.
           — У Марка много женщин, — продолжал Густав. — Каждый раз он приезжает на яхту с новой подругой. Среди них разные – красивые и не очень. Но такой, как Анна, никогда не было. Она – богиня! Ходит, разговаривает, ест – все делает, как богиня. Мне кажется, что Марк женится на ней. Если он хочет быть счастливым, то он должен на ней жениться.
           Гера усмехнулся.
           — Густав, я не уверен, что семья – это лучший способ найти счастье.
           Он еще хотел что-то добавить, но старший матрос его перебил.
           — А как же иначе? В чем счастье? В деньгах, в карьере, вот в этом? – он стукнул ребром ладони по яхтенному штурвалу. – Ничего подобного! Человеку нужен человек! Деньги, вещи, положение в обществе – все это дым! Подует ветер перемен, и этот дым развеется. Не останется ничего, кроме сожалений.
           — Ты говоришь, как поэт, — заметил Гера.
           — Не знаю, может быть. Но если я в чем-то абсолютно уверен, то именно в этом.
           — Ты женат?
           — Нет. А ты?
           — Тоже нет. Забавно.
           — Что тут забавного? – спросил Густав.
           — Два холостяка рассуждают о семейном счастье.
           — Это нормально, – продолжил Густав. – У тебя же есть родители, братья, сестры, кто-то есть?
           — Да.
           — Они – твоя семья. Но ты пока не почувствовал груз ответственности. Вот женишься, заведешь детей и тогда ты будешь по-настоящему счастлив.
           — Придется поверить тебе на слово. Смотри, на радаре что-то мигает, — сказал Гера, показывая на красную точку на круглом дисплее.
           Густав взял в руки бинокль и навел его на горизонт.
           — Встречное судно. Сейчас попробуем с ним связаться.
           Он поднял с пульта микрофон на белом витом шнуре, переключился на общую частоту и произнес какую-то тарабарщину, в которой Гера разобрал лишь название яхты «No Escape». После короткой паузы из динамика прозвучала ответная тарабарщина. Гера догадался, что матросы говорят между собой на голландском.
           Густав толковал с невидимым собеседником, а Гера пытался отыскать судно, глядя в бинокль. Горизонт был пуст. Точка на дисплее сдвинулась к краю экрана – суда шли расходящимися курсами.
           — Кто это был? – спросил Гера, когда Густав выключил микрофон.
           — Частная яхта, вроде нашей. Идут на Майорку.
           — Вы говорили на голландском?
           — Да. На каком же еще языке говорить двум парням родом из соседних городов?
           — Но как ты узнал, что там твой соотечественник?
           — Очень просто. Голландцы – это нация мореплавателей. Кроме нас никого в море нет.
           — Разве? Неужели вы одни? – удивился Гера. – А как же англичане, испанцы?
           — Для них это в прошлом, — констатировал Густав. – Они изменили морю. Их увлекла земная деятельность. И те и другие выходят в море, как на прогулку. Они здесь гости, а для нас это работа. Да, голландцы – хозяева морей! — гордо сказал Густав и ткнул себя большим пальцем в грудь.
           Гера посмотрел на Густава, потом на белый микрофон, который как будто подтверждал правоту слов старшего матроса.
           — Я не смог рассмотреть их в бинокль. Как называлась яхта?
           — «Афродита».
           — «Афродита?» — повторил Гера. – Ты знаешь, я, кажется, ее видел… Точно, пару недель назад – в Барселоне! Круто выгнутые бока, туповатый нос – необычное судно! Жаль, что мы разминулись.
           — Мир тесен не только на суше, — заметил Густав.
           Да, мир тесен, мысленно согласился Гера. Вчера об этом ему снова неожиданно напомнили. Как такое возможно? Десять лет уклоняться от встречи с человеком, с тем чтобы столкнуться с ним лицом к лицу и не где нибудь, а на плавучем островке размером с небольшой коттедж, посреди Средиземного моря, в разгар сумбурного бегства от явной, а может быть и мнимой опасности.
           Десять лет! Почти треть жизни. Если отбросить неосознанное младенчество, то получится даже больше, чем треть. В день, когда Гера твердо решил, что все кончено, он сказал вошедшей в больничную палату матери: «Сделай так, чтобы она здесь не появилась». Мать согласно закивала головой, а он продолжил с холодной решимостью генерала, решившего жертвовать частью войска для спасения отступающей армии: «Кто-то из друзей может проболтаться. Все ей верят. Никому не говори, где я. Белые халаты обещают выписать после повторного обследования. Значит, дней через пять. Вот тогда пусть и приходят. Все, кроме нее».
           Мать сделала, как он просил. Выписали его раньше, на третий день. Снимки показали, что ситуация менее критическая, чем это казалось вначале. «Через год будешь как новенький, — сказал доктор при выписке, желая его приободрить. – Вместе в футбол сыграем». «В настольный что ли?» — буркнул Гера, хмуро глядя в сторону.
           Первое время Анна настойчиво осаждала его телефонными звонками и пару раз приходила и стояла под дверью. Мобильных тогда еще не было, она звонила на домашний, утром и вечером, справляясь у матери о его самочувствии и уговаривая передать ему трубку. Сколько раз она набирала в течение дня, когда матери не было дома, он не знал. Телефон звонил и по пять, и по десять раз – Гера не подходил к аппарату. Он твердо решил порвать с ней раз и навсегда.
           Когда она впервые после его возвращения из больницы позвонила в дверь, мать, взглянув в дверной глазок, побежала к Гере с предложением «впустить ее ненадолго», но он был непреклонен. Тогда мать одела пальто и пошла провожать Анну до автобусной остановки.
           «Каково ей добираться через полгорода? – укоряла она Геру, вернувшись. – Лед кругом. Здоровые и те, смотришь, то один, то другой – подскользнется и растянется. А она в гипсе. Руки слабые, костыль скользит. Не устоит, шлепнется – и будете лежать рядом».
           Он посмотрел на мать, с трудом сдерживая закипавшую ярость. Она поняла, что сказала лишнее, и принялась извиняться, и гладить его по руке.
           «Вот я все думаю, — начал он, чувствуя, что в груди у него сплошной лед, само сердце теперь, как будто изо льда. – Ты всем все прощаешь. Так, наверное, легче жить. А ты не думала, что эта история могла закончиться тем, что меня бы закопали на Смирновском кладбище? Тогда бы ты тоже – простила?»
           Мать заплакала и, когда Анна позвонила в следующий раз, она ни слова не говоря повесила трубку. Звонки тем не менее продолжались, правда, все реже и реже, их затухающая частота укрепила Геру в мысли, что его ненависть переживет ее чувство вины. Со следующим визитом она пришла весной, когда подсохли тротуары, и березовые почки вот-вот готовы были лопнуть и раскрыться. Он уже вставал и довольно уверенно передвигался по квартире.
           «Не пускай», — сказал он матери, удаляясь в свою комнату, словно короткая дистанция до нее, стоящей за дверью, была ему невыносима.
           Она в этот раз не настаивала, ушла и с тех пор больше не появлялась. Не звонила и не заходила, только изредка узнавала о нем у общих знакомых.
           Прошло три года, он перебрался в столицу и, кроме матери да пары-тройки старых друзей, вспоминал разве что доктора, чье обещание насчет футбола все-таки сбылось – минувшей зимой он осмелел настолько, что даже встал на горные лыжи. Про нее он не вспоминал и, когда Анна позвонила однажды к нему в офис и предложила встретиться, то с удивлением обнаружил, как в душе вырастает жесткий частокол, а с языка слетают холодные, жестокие фразы. Он так ее отбрил, что она не осмелилась больше о себе напоминать. А он, повесив трубку, сидел в своем офисном кресле и испытывал леденящее чувство. В этот момент он осознал, каким жутким ящиком Пандоры является человеческое сердце. В частности его сердце. «Не прощу, — решил он, поочередно сжимая кулаки. – Не прощу и не забуду. Никогда».
           — Не прощу, — вполголоса повторил он, упирая голую пятку в трубчатый металл и попеременно соединяя большой палец с мизинцем, с безымянным, со средним и с указательным пальцами…
           — Что ты сказал, Гера? Я не расслышал.
           Это был голос Марка. Когда он вошел? Гера встряхнул головой, отгоняя воспоминание.

34

           В действительности Марк вошел в рубку уже минут пять назад. Он пожелал всем доброго утра и услал Густава готовить завтрак.
           — Медитируешь? – спросил он Геру. – Я слышал, что это очень полезное занятие.
           Гера повернулся к нему вместе с креслом.
           — Марк, ты согласен с тем, что мир наш тесен?
           Марк удивленно округлил глаза.
           — Мне, англичанину, островному жителю, странно это слышать от русского, у которого страна размером с пол-глобуса. Хотя в последнее время действительно приходится все чаще работать локтями. Кто-то постоянно дышит в затылок или подпирает сбоку. Суровое время.
           «Кто о чем, а этот опять о суровых временах», — подумал Гера. Вслух он сказал — А мне нравится наше время.
           Завтракали на флайбридже. Густав был занят в рубке, Марк вызвался ухаживать за гостями. Когда он держал в руках кофейник с сияющими боками, на лестнице показалась Анна – гладко уложенные волосы, на плечах короткая переливчатая накидка с пряжкой, белые шорты, обнаженный живот со следами вчерашнего загара.
           «Всплывает, как подводная лодка», — подумал Гера.
           Анна подошла к столу и села на свободный пуф рядом с ним.
           Марк разлил кофе по чашкам.
           — Ты сильно постарел, — вместо приветствия сказала Анна по-русски.
           — За одну ночь? — начал он было по-русски, но тут же спохватился. – Извини, Марк. После Испании в голове настоящая путаница. Иногда не отдаю себе отчет, на каком языке говорю.
           — Ничего-ничего, — успокоил его Марк. – Продолжайте, я с удовольствием послушаю русский язык. Мне нравится, как звучит ваша речь. Как это будет по-русски? — он задумался, соображая, о чем бы ему спросить. – Ну, например, «женщина»?
           Гера произнес русское слово.
           — Джень-че-на, — с трудом повторил Марк. – Сложно. А как будет «мужчина»?
           Гера произнес слово.
           — Болван! – небрежно бросила Анна.
           — Как-как? – заинтересовался Марк. – Скажи еще раз!
           — Му-щи-на, — по слогам произнес Гера.
           — Бал-лван! — эхом отозвалась Анна.
           — Ба-а-ал-ван, — старательно произнес Марк и радостно кивнул. – Балван мне нравится больше!
           — Кто бы сомневался, — по-русски сказала Анна, принимаясь за кофе.
           Гера решил продолжить лекцию русского языка для Марка.
           — Некоторые слова на обоих языках звучат одинаково, — объяснил он. – Например, «деловой человек» и по-русски и по-английски будет «бизнесмен». Это языковое заимствование.
           Тема языковых заимствований Марка не заинтересовала. Он, как ребенок, ухватился за два новых слова и, раскачиваясь на диване, повторял, указывая кофейной ложечкой то на себя, то на Анну:
           — Я – баал-ван! Ты – джень-чень. Я – баал-ван.
           — Болван, еще какой болван! – подбадривала его Анна. – Богатый болван, полный болван.
           Наигравшись в слова, Марк положил себе на тарелку салат и принялся тыкать вилкой в оливку. Оливка ускользала. Тогда Марк, отложив вилку, взял оливку двумя пальцами и, подбросив в воздух, поймал ее ртом. Гера зааплодировал. Анна смотрела на Марка пристально, с едва скрываемым раздражением.
           — Я хочу купаться, — наконец сказала она. – Что такое, второй день в море, а я еще воду не потрогала!
           — Никаких проблем! – с готовностью воскликнул Марк, жуя плотно набитым ртом. — Никаких проблем, дорогая дженьчень! Твое слово для балван – закон!
           Сразу после завтрака устроили купание. Густав заглушил двигатели, и в наступившей тишине стало слышно, как плещется о борт волна. Первое время было непривычно, что яхта замерла без движения. Всех охватило волнение и сознание собственной малости на огромном морском пространстве.
           Перегнувшись через поручень и глядя в прозрачную синеву, Анна боязливо сказала: «Под нами, наверное, сумасшедшая глубина».
           — В тендере есть пара аквалангов, — сообщил Марк. – Если хочешь, можем нырнуть.
           — Нет-нет, только не акваланги, — возразила Анна. – И так страшно. Принесите мне спасательный круг.
           — Я принесу жилет, — сказал Густав.
           — Он с веревочкой? Хочу, чтобы меня держали за веревочку. Так спокойнее.
           Густав ушел за спасательным жилетом, а Марк скинул сланцы и, как был в шортах, в панаме и в майке, сиганул за борт. Гера сбросил рубашку, перелез через поручень и тоже прыгнул вниз с высокого борта. Вода была теплая, крепко соленая. Марк барахтался на одном месте, шумно колотя по воде руками и ногами, а Гера поплыл вокруг яхты.
           — Марк, твою панаму уносит! – раздался с яхты голос Густава.
           — Черт с ней, с панамой. У меня другая есть, – кричал Марк, продолжая поднимать вокруг себя фонтаны брызг.
           Гера обогнул нос яхты и потерял из виду и Марка, и Анну, и Густава. На миг ему показалось, что он совершенно один. Никого здесь нет, кроме него и спокойно покачивающейся на волнах двадцатишестиметровой красавицы яхты. «Глянцевитая штучка», — вспомнил он имя, которое дал «No Escape» в Барселоне.
           Как было бы здорово, если бы не было рядом никого – ни ее нынешнего владельца, ни его спутницы – ох, уж эта спутница! – ни членов команды. Даже Густава с Хуком не надо. Он бы отправился путешествовать в одиночку. И замечательно справился бы, он уже выяснил, что в управлении нет ничего сложного. Такова его натура. Он – одинокий волк, его жанр – сольное выступление.
           Гера глубоко вдохнул и нырнул. Под водой открыл глаза. Игристо переливалась водяная лазурь, мутновато белел, уходя вниз, яхтенный корпус. Гера плыл, наслаждаясь подводной тишиной и игрой света в водяной толще. Когда воздуха стало не хватать, он сделал еще два гребка в глубину, а затем стал выплывать на поверхность. Вынырнул с шумом и брызгами, с радостным криком, точно так же, как Марк, который наверняка продолжал барахтаться на одном месте по другую сторону яхты.
           Марк. А ведь он в сущности неплохой человек. Он жизнерадостный, умный, гостеприимный. И без сомнения, он – трудяга. А как же иначе – вряд ли британский Санта Клаус приносит на Рождество такие подарки, как «No Escape». Богатые предки, аристократическое семейство – все это безусловно играет роль, но сам Марк не похож на повесу, беззаботно проматывающего родительское состояние.
           В день их знакомства у Марка был усталый вид, взгляд останавливался, манера речи обнаруживала задумчивое состояние. Нет, он не бездельник, не плейбой. Помешан на деньгах, на бизнесе – так кто на этом сейчас не помешан! Помешаны все, а миром правят всего три державы. И Британия в их числе. Значит, в их помешательстве есть что-то, чему следует поучиться.
           К черту одиночество! К черту карьеру сольного скитальца! То, о чем впервые подумалось в Барселоне, мысль, что нельзя поворачиваться к обществу задом – это точно и верно. И как хорошо, что он это понял. А теперь назад, вплавь, энергичными гребками вокруг кормы – в общество Густава, капитана Хука, Марка и этой его спутницы, будь она трижды неладна. И не забудь подумать, как ты будешь выпутываться из неловкой ситуации – Марк ждет, когда ты заведешь разговор о покупке яхты!
           Подплывая к корме, Гера первым делом увидел Марка. Мокрый и счастливый, он сидел на площадке для купания, болтая в воде ногами. С главной палубы спускались по лесенке Густав и Анна в ярко-оранжевом жилете. Густав держал в руках моток зеленоватого фала, конец которого был привязан к жилету.
           — Это вам не Северное море! И даже не Ла-Манш! – воскликнул Марк, щурясь от солнца. – В Брайтоне вода не бывает такой теплой даже летом.
           И, оттолкнувшись, он снова прыгнул в море.
           — Осторожно… Я сама… Не вздумайте меня пихнуть, — приговаривала Анна, поворачиваясь к морю то задом, то передом и не зная, как ей лучше забраться в воду. Наконец она решила – встала на край площадки, зажала нос двумя пальцами и прыгнула солдатиком.
           Гера забрался на яхту. Постоял рядом с довольным Густавом, разматывающим страховочный фал, и пошел наверх. Выжал трусы и бриджи, подобрал брошенную на палубе рубашку, устроился в кресле на кокпите. Скоро к нему присоединился Марк. Шлепнувшись в мокрой одежде на диван, он принялся стягивать с себя мокрую майку. На столике лежали приготовленные Густавом полотенца. Марк без стеснения разделся догола, обернул полотенце вокруг бедер, а другое набросил себе на голову.
           Вместе они наблюдали за купанием Анны. Фигура в оранжевом жилете удалялась от яхты, делая смелые, размашистые гребки, но как только расстояние увеличивалось метров до десяти, раздавались испуганные крики: «Назад! Назад! Меня уносит!»
           Густав сматывал фал, подтягивая Анну к корме. Не доплыв до яхты пару метров, она командовала: «Стоп! Хватит! Я буду плавать! Хочу от вас уплыть! Вы все дураки!»
           — Морская корова, — произнес Гера.
           — Что? – спросил Марк из-под полотенца.
           — Было когда-то такое животное. Называлось морская корова.
           — Почему было?
           — Истребили. Осталось одно название. Ну, и картинки в старых книжках.
           — Как бы от нас не осталось одно название, — сказал Марк, бросая полотенце на стол.
           Волосы у него на голове стояли дыбом, взгляд был серьезным.
           — Что ты имеешь в виду?
           — Плохи дела на рынке. Сегодня утром Лондон открылся с сумасшедшим гэпом вниз.
           — Ты и здесь следишь за котировками?
           — А как же иначе? У меня в каюте компьютер с интернетом.
           — Надо же когда-нибудь устраивать себе настоящий отдых? Без того, чтобы ежедневно проверять, куда пошла цена на нефть, как изменились индексы и так далее…
           — Только не сейчас. В ближайшее время об отдыхе думать не придется. Боюсь, нынешние проблемы – это надолго.
           — Брось. Мне кажется, ты преувеличиваешь.
           — Нисколько. Вчера я получил два предупреждения по марже. Два – за один день! Надеюсь, ты понимаешь, что это значит. Если сегодня Нью-Йорк опустится еще на сотню пунктов, то одну из моих ключевых позиций попросту закроют. И радоваться тут нечему. Какой к черту отдых?
           — Сотня пунктов вниз – это слишком смелое предположение. Будь оптимистом.
           — Оптимист – это, как правило, плохо информированный пессимист. На рынке недостаток информации приводит к тому, что инвестор вылетает в трубу. А мне бы этого не хотелось.
           Финансовый сленг, который Марк употреблял в разговоре, был Гере знаком. Он знал, как работает биржа, знал достаточно хорошо и не придавал большого значения ситуации, когда торги начинались с резкого изменения биржевого индекса – с так называемого гэпа или скачка. Гера в большой степени считал это психологическим эффектом, а не чем-то, продиктованным экономической ситуацией. Также и движение биржевого индекса вниз или вверх – на десять, двадцать и даже на пятьдесят пунктов в день – не являлось чем-то экстраординарным. Наоборот, единственное, чего биржа не могла себе позволить, был так называемый флэт – плоский рынок, отсутствие каких-либо колебаний цен.
           Прогнозируемая Марком отрицательная сотня пунктов была редким явлением, но и такое иногда случалось – под воздействием негативных новостей, хмурой статистики или как следствие кратковременного массового психоза. Сигналы, из-за которых по мнению Геры действительно следовало переживать, были полученные Марком предупреждения по марже. Смысл их был таков: Марк ожидал, что цена на некие активы будет неуклонно расти и при покупке взял часть денег в долг у биржевого брокера. Капризный актив повел себя непредсказуемо и вместо роста значительно упал в цене, что вынудило брокера предложить Марку внести страховочную сумму или избавиться от сомнительных акций. Первое означало увеличение риска, второе – убытки. Марку следовало выбрать второй вариант – не все же время игроку оставаться на коне! Биржу нередко сравнивают со скотобойней, где опытные мясники расправляются с добровольно идущими под нож безропотными стадами, чью роль выполняют толпы неопытных инвесторов. В силу своего стажа и капитала Марк безусловно претендовал на роль мясника. Поэтому он с храброй небрежностью выбрал первый вариант. Дальнейшее падение цены означало бы для него полную потерю инвестиций, и вероятность такого исхода была теперь существенно выше, чем в самом начале сделки. Зная о таких случаях, Гера предпочитал сравнивать рынок не со скотобойней, а с корридой, где результат поединка тореро с быком ожидаем и в высокой степени предсказуем, но – отнюдь не гарантирован.
           — Если хочешь, можешь воспользоваться моим компьютером, — предложил Марк, прерывая размышления Геры.
           — Спасибо, Марк. Не нужно. На российском рынке справятся без меня. Я лучше посмотрю какую-нибудь комедию – у тебя в салоне неплохая коллекция. К дьяволу бизнес, когда вокруг такой рай.
           Марк постучал пальцем по столу.
           — Похоже, ты вовремя вышел в кэш, — сказал он с уважением в голосе. – Чертовски правильное решение.

35

           Снизу послышался всплеск и громкий смех. Густав, помогая Анне выбраться на палубу, подскользнулся и упал в воду. Пытаясь подняться на яхту, он цеплялся рукой за поручень, а Анна, стоя на мостике, отпихивала его ногой. Густав смеялся, захлебывался и кричал что-то по-голландски. Наигравшись, Анна пустила его на борт, а сама встала в гимнастическую позу – руки в стороны, ноги на ширине плеч, чтобы старший матрос мог снять с нее жилет.
           Идеальные пропорции ее тела приковали к себе взгляды мужчин в кокпите. Марк смотрел с видом обладателя, Гера при всей его неприязни и знании того, что скрывал в себе сосуд, называемый телом Анны, не мог отрицать, что сосуд этот был безупречен. На ее руках и ногах блестели капли воды, мокрые пряди волос змеисто облепили плечи и грудь, глаза чернели, как бархатная южная ночь. В фигуре Анны, с крепкими бедрами, сильными руками и красивыми округлостями груди обращали на себя внимание шея, талия и лодыжки, в которых она была такой хрупкой, что казалось в любой может сломаться. Ее тело хотелось ласкать взглядом, хотелось касаться его руками, прижиматься губами или щекой.
           Гера отвернулся и, увидев торчащие в разные стороны спиральки волос у Марка на голове, рассмеялся. Яхту за время стоянки развернуло волнами, и солнце светило прямиком в кокпит. Гера взял со столика полотенце и, как блином, накрыл им макушку. Очень кстати пришлись бы сейчас солнцезащитные очки, но они остались в гостиничном номере в Барселоне.
           В кокпит пожаловала Анна. Сев на диванчик, она забросила ноги Марку на колени и распорядилась, чтобы Густав принес ей стакан сока.
           — Какой сок желает мадемуазель Анна? – спросил Густав с шутливым поклоном.
           — Манго. Нет, ананасовый. Нет, все-таки манго… Да без разницы!
           Убрав назад мокрые пряди волос, она дунула, чтобы сбить с носа капельку воды, и заявила Марку:
           — Я больше не хочу в Канны. Там нечего делать.
           — А как же фестивальная дорожка? – спросил Марк.
           — Пусть ее топчут туристы. Мне расхотелось.
           — Хорошо. Тогда куда?
           — Не знаю. Туда, где весело.
           Анна лизнула запястье и поморщилась.
           – Но для начала в душ. Я вся соленая. Кто отнесет меня в душ? – сказала она и, не дожидаясь реакции со стороны мужчин, вскочила с дивана и подиумной походкой пошла по палубе.
           На входе в салон ей встретился Густав с бокалом в руке. Она неопределенно махнула рукой за спину и скрылась за черными дверьми. Густав оставил бокал на столике. Марк, подцепив мокрую одежду, отправился следом за Анной.
           Гера остался один. Он смотрел на хрустальные поплавки льда в бокале, на крохотные пузырьки воздуха, прилипшие к стеклу, и испытывал сильное и сложное чувство. Им ощущалось что-то горестное и одновременно радостное, зовущее к смирению и в то же время мятежное. Но самое удивительное было то, что это чувство не хотелось скорее выразить словами, то есть как-то самому себе объяснить. Обычно Гера не позволял идеям и ощущениям оставаться в невысказанной форме, каждый значительный всплеск сознания он торопливо преобразовывал в ясный тезис, давал ему точную формулировку. Следить за новым ощущением, плыть по течению, плыть до тех пор, пока это чувство не иссякнет, и только потом, насладившись, осмотреться и попытаться понять, к какому же берегу тебя прибило – вот чего ему теперь хотелось.
           Гера обхватил ладонью бокал. Холодно. Другую руку положил на стол. Тепло. Холодно и тепло одновременно. Такая вот необычная ситуация.
           Заработали двигатели. Яхта развернулась и стала плавно набирать ход. Солнце скрылось за козырьком кокпита. Гера посидел, глядя на расходящийся клином пенный след за кормой, и пошел к себе в каюту.
           Спустя час снова все встретились. На горизонте показалась земля. Капитан занял место в рубке, старший матрос ушел готовить обед. Анна, Марк и Гера стояли на главном пункте управления и передавали друг другу бинокль. Хук косился на Анну, не решаясь при ней закурить.
           В этот раз обедали на флайбридже. Солнце закрыла тонкая облачная пелена, и яхта глиссировала на скорости около тридцати узлов. Гера рассказывал Марку про ковер-самолет и скатерть-самобранку из русских сказок. Марк внимательно слушал, пытаясь понять, к чему относится этот фольклорный экскурс. Наконец не выдержал и спросил:
           — Кесь-ке-се, мой друг? Что все это означает?
           — Вопрос в следующем, — лукаво улыбаясь, продолжал Гера. – Что будет, если скрестить ковер-самолет и скатерть-самобранку?
           — Что?… Боинг с гуманитарной помощью?
           — Нет, обед на флайбридже! — сказал Гера и сделал руками такой жест, словно благословлял и яхту, и трапезу, и всех присутствующих – одним словом изобразил, как он доволен и весел.
           Марк хмыкнул. У него не было ни аппетита, ни настроения. Он ждал открытия нью-йоркской биржи и нетерпеливо посматривал на часы. Анна тоже ела без особой охоты.
           Хук вел яхту вдоль берега примерно в миле от суши. Вскоре должна была показаться Ницца, а пока взглядам пассажиров «No Escape» открывалась диковатая местность с высокими, резко обрывающимися в воду желтоватыми скалами.
           «Здесь вся земля давным-давно распродана, — сказал Марк. — Это Лазурное побережье, и за одно название люди готовы платить деньги. И не беда, если они купили скалу, к которой не ведет ни одна дорога. Это скала на Лазурном побережье».
           Во время обеда решили идти в Монте-Карло. Началось все с того, что Марк напомнил – в их распоряжении один свободный вечер, и лучше провести его на берегу.
           — Что там дальше, за Ниццей? – спросила Анна.
           — Монте-Карло, — ответил Марк.
           — Что такое Монте-Карло?
           — Красивое место, хорошие рестораны. Можно поиграть в казино, — объяснил Марк.
           — В казино? – оживилась Анна. – А сколько там можно выиграть?
           — В принципе, любую сумму…
           — Сложные правила?
           — На рулетке все просто. Красное-черное, дюжины, тройки… — начал объяснять Марк, но Анна его перебила:
           — Неужели прямо-таки любую? Даже миллион?
           — И миллион.
           — Сразу?
           — Ну, не сразу — за вечер. Все зависит от размера ставки.
           — Едем в Монте-Карло! Я хочу выиграть миллион. Это точно возможно? Ты не шутишь, Марк?
           — Не шучу. Теоретически – да.
           — Теоретически – нет, — вмешался Гера. – И это надо хорошо понимать. С точки зрения теории вероятности рулетка – игра с отрицательным математическим ожиданием. А это означает, что чем дольше играешь, тем больше проигрываешь. Правильнее поставить вопрос следующим образом: «Как много там можно проиграть?» И вот тут Марк прав – все сильно зависит от ставки.
           — Ну началось! – запротестовала Анна. – Без умных разговоров – никуда! Плевать я хотела на теории. Я верю в свою удачу! У меня сегодня, быть может, счастливый день…
           Марку тоже не понравилось замечание Геры. Он заерзал, хотел что-то сказать, но, пока Анна разглагольствовала о своей удаче, передумал.
           Над головой пассажиров «No Escape» пролетел самолет. Он появился со стороны суши, сделал над морем широкую петлю и, постепенно снижаясь, стал приближаться к плоскому мысу. В какой-то момент показалось, что до берега он не дотянет и сядет прямо в воду – настолько низко он опустился – но видимо такая посадка была частью воздушного шоу – самолет пролетел чуть дальше и, как орел когтями, цапнул колесами кромку мыса и покатил по ровной поверхности, а вскоре скрылся за мысом – гористым, пепельно-зеленым от выгоревшего на солнце низкорослого кустарника.
           — Это аэропорт Ниццы, — сказал Марк. – В Монте-Карло будем примерно через полтора часа.
           — Отлично! Я пошла одеваться! – воскликнула Анна и, бросив на тарелку салфетку, встала.
           У лестницы она обернулась и послала Марку воздушный поцелуй. Марк вяло кивнул, дожевал кусок бифштекса и принялся звонить секретарю. Первым делом он спросил, как погода в Лондоне, потом поинтересовался нет ли новостей от Кирана, затем сообщил главную просьбу. Через два часа ему будет нужна машина в порту Монте-Карло. С водителем, класс представительский. В трубке предложили лимузин, но Марк отказался: «Нет, лимузин не надо». Он вдвоем с подругой, достаточно будет машины попроще, что-нибудь вроде «Континенталя».
           — Нью-Йорк удержался на прежних позициях, – радостно сообщил он Гере после разговора с секретарем. – Цены на сталелитейные компании стоят на месте, акции энергетических гигантов подросли. Упали в цене ритейлеры и телекомовский сектор, но их дела волнуют меня меньше всего. Так что действительно есть повод немного поразвлечься. Ты с нами?
           — Нет. Спасибо, Марк. Я погуляю по городу, — ответил Гера.
           — Ты не из-за этого? – спросил Марк, дергая себя за ворот летней рубашки. – У меня на яхте огромный гардероб, можем подобрать тебе костюмчик. Если ничего не подойдет, то в Монте-Карло масса отличных магазинов!
           — Не нужно. Ценю твое гостеприимство, но я действительно предпочту прогулку. Возьму такси, объеду Монте-Карло от окраины до окраины. Когда еще представится такой случай?
           — Как знаешь. Но не забудь, что отплытие сегодня не позднее полуночи. Завтра предстоит непростой денек. Соберется толпа напуганных финансистов, все будут надеяться на чудо, которое, скорее всего, не случится.
           Марк тряхнул головой с роскошными кудрями, брякнул салфеткой об стол и тоже ушел готовиться к вечеру. Гера перебрался с пуфа на диван и принялся рассматривать медленно выплывающую из-за гористого мыса Ниццу.
           Город напомнил ему Барселону. Ницца тоже располагалась на коротком участке изогнутого луком окаймленного горами побережья. Виднелись обзорная площадка и старый район города, представлявший собой скопление низкорослых домов с красно-желтыми черепичными крышами. Пальм на набережной было поменьше, чем в Барселоне, зато напрочь отсутствовали многоэтажные дома.
           Внимание Геры привлек отель с вывеской «Негреско». Он был похож на архитектурное сердце города. Основательное здание из серого камня, смесь классицизма и стиля модерн, место, которое без сомнения посещало множество гостей города – кто-то здесь жил, кто-то приходил обедать или выпить чашку кофе и рюмку ликера.
           Почему люди любят приморские города? И отчего одним городам достается внимания и любви больше, чем другим? Лос-Анджелес, Рио-де-Жанейро, Ницца, Барселона – обласканные солнцем и человеческим вниманием места.
           Мурманск, Владивосток, Архангельск, Магадан – одни названия невольно заставляют содрогнуться. Только ли в тепле тут дело? Наверное да, хотя есть на свете один город, где солнце – тоже редкий гость, а лето короче памяти младенца. Но те, кто в нем родился, гордятся своим происхождением, невзирая на непогоду.
           Там холодный ветер подгоняет прохожих с сентября по апрель, и сизо-стальные тучи висят над головой, как потолки в давно не ремонтированной квартире. Фасады домов плачут от сырости, дверные звонки от старости хрипят. А люди любят этот город, и свои, и залетные. Для того, чтобы впасть от него в щемящую зависимость, достаточно лишь заглянуть туда на день. А если удастся выкроить пару деньков, то болезнь обещает стать неизлечимой. И в дальнейшем занеси тебя судьба хоть в Рио, хоть в LA, все равно сердце будет настойчиво отбивать в груди один и тот же настойчивый ритм: Пи-тер, Пи-тер, Пи-тер…
           Гера провел по лицу рукой, сгоняя наваждение. Ницца постепенно исчезала из виду. Гористый мыс заслонил собой старый квартал и набережную. Последней втянулась в застроенный белыми виллами склон мрачноватая фигура отеля «Негреско».
           Пришел Густав с предложением кофе, коньяка, горячего шоколада. Гера поблагодарил и отказался. Спустился в рубку и сел рядом с Хуком, наслаждаясь его молчаливым обществом и ароматом душистого трубочного табака. Посидев в рубке, Гера пошел к себе в каюту, там прилег на кровать и неожиданно заснул.
           Проснулся он, когда в иллюминаторе мглисто серело, и в каюте стоял полумрак. Прислушался – двигатели были выключены. Он встал, побрызгал над умывальником холодной водой в лицо и посмотрел на отражение в зеркале. Сонный, бледный, заплывший. Похлопал себя по щекам и пошел наверх.

36

           В салоне неторопливо расхаживал взад и вперед роскошный мужчина в черном смокинге и бокалом виски в руке. Гера не сразу узнал Марка. Выглядел он, что называется, на миллион баксов. Набриолиненные волосы были аккуратно уложены, глаза подведены, плечи и грудь благодаря фрачному сюртуку расширились, осанка приобрела гимнастическую стройность. Он весь сверкал – от узких носков черных ботинок до гладкой набриолиненной макушки. Глаза сияли, бокал в руке играл золотыми отблесками, на пальце резким огнем вспыхивал бриллиант.
           Гере стало стыдно за свой заспанный вид. Однако, Марк не обратил на это внимания. Он обрадовался появлению собеседника и заговорил, дирижируя сам себе рукой с бокалом:
           — Я думал о ваших словах, мистер математик, и вынужден с ними не согласиться. Из ваших слов следует, что случайное событие может быть предсказано с помощью сухой теории. Но в действительности это не так!
           — Почему? – спросил Гера, борясь с желанием подойти к Марку и попробовать на ощупь ткань его роскошного фрака.
           — Потому что в жизни сплошь и рядом случаются вещи, которые невозможно объяснить ничем, кроме вмешательства слепой фортуны.
           — Например?
           — Кто-то выигрывает в лотерею огромную сумму. Кому-то падает на голову кирпич. Кто-то рождается аристократом, кто-то нищим. Всю жизнь мы идем по полосам везения и невезения, и никакая теория не в состоянии объяснить, сколько полос и какой ширины достанется каждому.
           Марк сделал глоток из бокала и сверкнул бриллиантом на пальце.
           — Вообще-то мы говорили о рулетке, а не о жизни, — сказал Гера. – Но сила теории такова, что любое событие можно представить в виде вероятности. И тогда, располагая, например, демографической статистикой, нетрудно выяснить, какие шансы у новорожденного стать наследником английского престола, или оказаться членом аристократического рода, а также родиться в малообеспеченной семье. Все поддается вероятностной оценке. Иногда это достаточно трудно сделать, а зачастую – не имеет смысла делать вообще.
           Марк, и без того возбужденный, разгорячился еще сильнее.
           — Чушь! Теория лжива.
           — Ничего подобного, — спокойно возразил Гера. – Лживы понятия «фортуна» и «удача». Давно пора про них забыть. Они только разжигают человеческий азарт и прикрывают человеческую лень.
           — Хорошо, хорошо, — торопливо проговорил Марк, — Через десять минут я отправлюсь в казино. Если теория настолько сильна, что она говорит по поводу предстоящей игры? Я выиграю или проиграю?
           — Теория говорит, что скорее всего ты проиграешь.
           — Ага – скорее всего! Она не знает наверняка, а лишь предполагает. То есть я могу и выиграть?
           — Можешь. Но не должен.
           — Какая хитрая теория! В первую очередь защищает саму себя. Как ни повернись ситуация, теория права. Тогда какой в ней смысл?
           — Смысл очень простой. Не делай вещей, в которых неблагоприятный исход более вероятен. Не расстраивайся, если с тобой не случилось событие, вероятность которого ничтожно мала. Всегда считай и оценивай. Предоставь другим верить в удачу. Не покупайся на такие глупости, как вера в удачу.
           — Вот-вот, очень правильные слова – верить в удачу! Вера – это не бумажник, который в любой момент можно достать из кармана. Иногда она есть, иногда ее нет. Вера – это ощущение, а к ощущениям нужно прислушиваться. Сегодня у меня твердая уверенность, что я выиграю. И не потому, что я этого хочу, или мне это позарез нужно. Нет, мы просто идем развлекаться. Я не намерен выиграть миллион, как Анна. Я с легкостью расстанусь с некоторой суммой денег. Но что-то внутри меня говорит, что сегодня – мой день. А внутреннему голосу я склонен доверять больше, чем какой-то бездушной теории.
           Марк расставил руки в стороны и, крутнувшись на каблуках, сделал полный оборот. Фалды его фрака поднялись и упали. Было очевидно, что он в отличном настроении и уже немного навеселе. Гера решил прекратить дискуссию, чтобы ненароком не сбить его душевный подъем. Он поднял руки вверх и сказал примирительным тоном:
           — Марк, я искренне желаю, чтобы вы хорошо повеселились. Теория вероятности ничего не имеет против веселья. Это не в ее компетенции.
           — Многое не в ее компетенции! – перебил его Марк, ставя бокал на стол. – У тебя есть монетка?
           Гера понял, что его собеседник разошелся и успокоить его будет непросто. Неохотно пошарив в кармане бриджей, он достал оттуда двадцатипенсовик.
           — Отлично, бросай! Я выбираю решку! Внутренний голос рекомендует мне поставить на решку. Начали!
           Гера подбросил. Монета упала на орла.
           — Еще раз! – воскликнул Марк, приседая в ожидании следующего результата.
           В этот раз выпала решка.
           — Один-один! – прокомментировал Марк и выпрямился. – Еще!
           Выпал орел.
           — Один-два. Ничего, бросай снова!
           Монета два раза подряд упала решкой вверх, потом один раз на орла. Марк все не унимался и требовал, чтобы Гера бросал снова и снова. Последовала серия из четырех решек.
           — Ага! Что я говорил! – возликовал Марк и встал на цыпочки. – Это еще не все! Продолжаем.
           Снова один раз выпал орел, затем решка – шесть раз подряд!
           — Каково! – торжествовал Марк. – Какой у нас общий счет?
           Он на несколько мгновений задумался, производя калькуляцию бросков.
           — Тринадцать против четырех! Лично меня это убеждает. Других доказательств мне не требуется. А вот и моя леди! Дорогая, нас ждет удивительный вечер!
           Гера обернулся. В глубине салона стояла Анна. Она вошла тихо, а может быть ее шаги помешали услышать громкие восклицания и притопывания Марка. Выглядела она потрясающе – ничуть не уступала Марку в эффектности своего наряда. На ней было атласное вечернее платье с высокой талией и коротким шлейфом. При первом шаге темно-синяя материя пришла в движение, напоминая водопад при лунном освещении. Когда Анна остановилась, водопад замер, став похожим на синий мрамор. Ее высокая прическа открывала тонкую шею и уши с эллипсами аспидно-черных камней в маленьких мочках. В руках Анна держала глянцевый клатч, по которому скользили пальцы с черным лаком. У нее мог бы получился мрачноватый, почти готический образ, но она очень верно выбрала макияж – густо-коричневые румяна и тени, которые неожиданным образом вступили в союз с темно-синим водопадом и черной инкрустацией лака и подвесок.
           «Ей бы работать дизайнером, — подумал Гера. — Произвела бы революцию в мире моды».
           Марк тоже был восхищен. Он взял Анну за локоть и прошелся с ней по салону. Глядя на него, можно было подумать, что он репетирует начало какого-то танца. Оказавшись рядом с Герой, Марк запустил руку во фрачный карман и ловко, как опытный картежник, извлек оттуда визитку.
           — Если решишь присоединиться, здесь мой номер телефона, — сказал он Гере. – Я пришлю за тобой машину. На всякий случай возьми французский разговорник, в Монте-Карло плохо говорят по-английски.
           Марк обнял Анну за талию – и поплыл с ней к выходу. На полпути он обернулся к Гере:
           — Не скучай. В Монте-Карло не принято скучать. Верно, Анна?
           — Конечно, Марк, — согласилась Анна и тоже посмотрела на Геру. – Сегодня ночью, — сказала она, переходя на русский, – как только этот тип уснет, я приду к тебе в каюту. Не закрывай дверь.
           — Что ты ему сказала? – поинтересовался Марк в дверях.
           Ее ответа Гера не расслышал, так как зеркальные створки сомкнулись, отделив салон от звуков извне. Впрочем, вряд ли это имело какое-то значение.
           Гера взял со стола визитку. В центре приятной на ощупь карточки бледно-лимонного цвета было напечатано:

Марк Даймонт

Частный инвестор

           Ниже был номер телефона и больше ничего. «Лаконичная манера, достойная уважения, — подумал Гера. – Одно неясно, как частные инвестиции уживаются с наивной верой в собственное везение. И я тоже хорош, позволил втравить себя в глупый эксперимент с подбрасыванием монетки. Впрочем, почему глупый? Классический опыт из теории вероятности, просто мы не довели дело до конца. Сейчас все исправим».
           Он поискал в узких ящичках шкафа, где кроме разговорника обнаружились упаковка презервативов, сувенирный кинжал с рукояткой в виде женского торса и ручка со стопкой бумаги. Гера вернулся к столу и разделил лист вертикальной линией. Над левым столбцом он написал «орел», над правым «решка». Взглянув на визитку Марка добавил заглавие «Герард Сердцев vs Марк Даймонт. Теория вероятности против предрассудков». Вписал в колонки результаты предыдущих бросков. Вот, что у него получилось:

«орел»   «решка»

1      |      1

1      |      2

1      |      4

1      |      6

           Он принялся бросать монетку, записывая количество «орлов» и «решек». Поначалу длинных серий не выпадало, монета шлепалась на одну и ту же сторону не более двух-трех раз подряд. Затем посыпались «орлы» — четыре, пять, шесть, семь… После восьмого подряд «орла» Гера внимательно осмотрел монетку – все ли в порядке, может что-то к ней прилипло?
           На десятом броске наконец-то выпала «решка». Одиночная. За ней опять три «орла». «Вот и закончилось ваше везение, мистер Даймонт, — отметил про себя Гера. – Надеюсь, вы прекратите игру до того, как подобное случится с вами в казино».
           Дописав лист до конца, он подвел итог. Сделано 212 бросков. Из них «решка» выпала в 98 случаях, «орел» — в 114-ти. «Сорок шесть и пятьдесят четыре процента соответственно, — подсчитал Гера. – Почти поровну. Это не тринадцать против четырех! Не знаю, что сказал бы сейчас Марк, а для меня репутация теории – вне подозрений! Слепая фортуна положена на обе лопатки. Для более полной убедительности можно продолжить опыт и исписать лист с другой стороны, но на сегодня хватит. Пора взглянуть на Монте-Карло – место, где не принято скучать».
           Гера раздвинул створки зеркальной двери и ощутил дуновение ветра, в котором смешались запахи моря и аромат миртовой зелени. Порт был залит огнями, от которых слепило глаза. Рядом с «No Escape» покачивалась вытянутая и обтекаемая, как гоночный болид, однопалубная яхта с немецким флажком на корме. «Спортивный вариант», — определил Гера, припомнив недавнюю лекцию Марка. Пройдя по мостику с веревочными поручнями, он вступил на причал. Пару раз топнул по бетону, словно таким образом хотел убедиться, что под ним основательная земная твердь, затем пошагал по направлению к ближайшим зданиям с пальмами вдоль фасадов.
           В том месте, где причал соединялся с набережной, он постоял, глядя, как из четырехпалубной махины под названием «Леди Шарлотта» выгружалась процессия мужчин и женщин в вечерних нарядах. Их ожидали пять выстроившихся в длинный ряд белых лимузинов. Одного из мужчин выкатили в инвалидном кресле. Он, как и все, был во фраке и выкрикивал что-то, размахивая рукой. Двое водителей в коричневых сюртуках и узких брюках с лампасами распахнули дверь головного лимузина и, подхватив инвалидное кресло, переместили крикуна внутрь озаренного розовато-опаловым светом салона. Дверь оставили открытой, так как инвалид продолжал кричать и жестикулировать, и из автомобиля время от времени показывалась его нервная рука. Постояв тесной группой, пассажиры «Леди Шарлотты» что-то обсудили и быстро расселись по лимузинам. Тихо шелестя покрышками, процессия потекла пятью переливчатыми телами вдоль набережной.
           Гера отправился следом, удивляясь, как мало выхлопных газов оставила после себя кавалькада здоровенных автомобилей. Зато усилился миртовый аромат. На углу здания с темными окнами и красивыми фонарями на стенах к мирту прибавился тонкий запах ванили. Гера пошагал по улочке с крутым уклоном вверх. Судя по тому, что небо впереди было сплошь залито искусственными огнями, там располагалось не небо, а склон высокой горы, густо застроенной домами.
           Вокруг была тишина и поразительное отсутствие движения. Гера пару раз сворачивал наугад, но ему нигде не встретился ни единый прохожий. Только ароматы странным образом менялись. На смену ванильному пришел цветочный, затем сигарный.
           Остановившись на одном из перекрестков, Гера осмотрелся, принюхался и определил, по какой улице к нему подбирался легкий сигарный дым, а по какой – слабая кофейная волна. Город был по-прежнему безлюден, даже за занавесками в освещенных окнах не наблюдалось ни малейшего движения. Молчание в пальмовых кронах. Тишина на склоне горы.
           Лишь когда он пошел на кофейный запах и миновал залитый светом безмолвный квартал, его взгляду открылась терраса, обсаженная с трех сторон подстриженным кустарником. Под плоской крышей стояла дюжина столиков, большинство из которых оказались заняты посетителями. Он взошел по широким ступеням террасы и на секунду задержался, выискивая взглядом свободное место. Выбрал столик в углу, откуда можно было наблюдать за присутствующими. Взглянув в меню, заказал мокко и пиццу «Терразани».
           «Терразини, сэр», — учтиво поправил его официант.
           Гера покачался в кресле и принялся за свое излюбленное занятие. Интереснейшее дело – разглядывать посетителей в кафе. Вон старик с пегой лысиной что-то отчаянно разделывает ножом у себя на тарелке. Нож соскальзывает и кубик чего-то белого летит через стол – прямиком в тарелку его спутницы, крупной дамы в шляпке с ультрамариновыми цветами. Оба сдержанно, по-стариковски смеются. Белый кубик на кончике ножа возвращается обратно. Вон молодой человек с покатым лбом и прыщавым подбородком достает из бумажника деньги, встает из-за стола и седлает велосипед, прислоненный к боку террасы. Оказывается, здесь передвигаются не только на лимузинах.
           В потоке мыслей и наблюдений промелькнули слова Анны. Что она задумала? Ей надоел Марк или попросту хочет подставить Геру? Кто из них двоих ей чем-то насолил? А, может быть, она сводит счеты с обоими?…
           Гера поморщился. Мысли об Анне мешали спокойному созерцанию. Официант принес ему мокко и сообщил: «Pizza apre dis minutes». Гера не понял смысла слов, но не стал уточнять. Что-то насчет пиццы… Молодой человек на велосипеде скрылся в глубине улицы, послав на прощание в тишину переулка мелодичную трель звонка. Что она все-таки хочет? Понимает ли сама, чего добивается? А может быть, это просто блажь? Желание поразвлечься, нарушив мирную атмосферу громким скандалом?
           Как бы то ни было, возвращаться на яхту было опасно. Дикая кошка показала свои когти, и тот, кто хочет поберечь свою спину, должен держаться от нее подальше. Гера вспомнил их первую встречу. Был июнь или июль девяносто пятого года. Анна в розовой юбке, смеющаяся, загорелая, шла по улице с пляжной сумкой через плечо. В сумке лежали купальник и пара тетрадей – в колледже начались экзамены. Экзамены, значит, все-таки был июнь. Ей совсем недавно исполнилось семнадцать. По собственному простодушному признанию она влюблялась тогда в каждого встречного, но лишь затем, чтобы через пять минут совершенно о нем забыть. А вот за Геру она почему-то зацепилась. Почему? Они никогда потом не говорили об этом. Он был на пять лет ее старше, закончил институт, работал, был уже самостоятельным человеком. В чем была причина? В его возрасте, в его уверенности в себе? Нет, в то время вокруг нее крутилось много людей и старше, и обеспеченнее Геры. Из-за его внешности и умения хорошо одеваться? Нет. Кроме того, что он был молод и привлекателен, он был невыносимо серьезен, и девушкам это не нравилось, они предпочитали более веселое общество. Так может за эту самую серьезность? Никогда уже этого не узнать. Он и свои-то чувства вспоминал теперь с трудом. Поначалу она показалась ему легкомысленной. В понедельник у нее экзамен, а она все выходные пролежала на пляже. К ней подходили знакомиться все, кому не лень, и она с каждым разговаривала, каждому улыбалась – он это видел. От нечего делать он пригласил ее на коктейль, а она взяла, да и согласилась, уточнив только: «Коктейль молочный?» «Ага, из трубочки», — ответил он, сознавая, что фраза прозвучала как-то двусмысленно. Но она не обратила на это никакого внимания. Она вообще как будто не придавала значения тому, что ей говорят, и что она сама отвечает. Если бы дома никого не было, он бы сразу повел ее домой. Зачем тратить время на ухаживания, когда имеешь дело с такой легкомысленной особой? Но дома мама нянчилась с племянницей, поэтому пришлось сесть в летнем кафе у театра. И там за милой беседой, за молочным коктейлем из трубочки он и втрескался в нее по уши. Ее легкомыслие на поверку оказалось доверчивой открытостью миру. Она доверяла всем без исключения – и утонченным интеллигентам, к которым причислял себя Гера, и бритоголовым качкам, обитавшим на лодочной станции, и молодым пляжным красавцам, и побитым жизнью уличным бродягам, вроде того бездомного бородача с подбитым глазом, который подошел к ним в кафе, и Анна высыпала в его чумазую ладонь всю мелочь из своего кошелька. Она вела себя словно адвокат этого мира. Все и вся оказались под защитой ее наивного полудетского восприятия жизни. И вот прошло больше тринадцати лет, а стоит только вспомнить ту розовую юбочку, тот лучистый радостный взгляд, как самого захлестывает щемящей жалостью и безграничной симпатией ко всем живущим на белом свете.
           Официант, лавируя между столиками, доставил Гере пиццу и бутылку с оливковым маслом. «Enjoy your meal, sir», — произнес он с сильным акцентом.
           Пицца оказалась очень вкусной. Гера с аппетитом съел три больших куска и откинулся в кресле. Снова сфокусировал взгляд на посетителях на террасе. Одна пара, мужчина и женщина, ровесники Геры, привлекли его внимание. Он гладил ее по руке, смотрел влюбленно и преданно, с жадностью ловил каждое ее слово. Лица его спутницы Гера не видел – женщина сидела к нему спиной – но и она была сосредоточена на своем собеседнике – наклонилась к нему всем корпусом и, говорила, не умолкая. В какой-то момент она провела ладонью по его щеке. Гера заметил что-то неладное в этом жесте. Что-то было не так с этим прикосновением. Что же именно? Рука? Да, рука! Желтая, словно неживая, с выступающими венами и сухожилиями – это была старческая рука, какая-то куриная лапка, которая совсем не вязалась со стройной спиной и густыми волосами. И уж тем более с молодым собеседником, с его персиковыми щеками, с его ясным влюбленным взглядом. Спустя пару минут она встала и пошла внутрь здания. Гера увидел ее в анфас.
           Старуха, глубокая старуха. Ее фигура сохранила редкую для преклонных лет стройность, но в движениях чувствовалась неуверенность, телесное неповиновение. Лицо мумии. Волосы, без сомнения, парик. Пока она была в дамской комнате, ее спутник ел, не отрывая глаз от тарелки. С него разом слетело романтическое оцепенение, и он жевал, как робот, а потом и вовсе завис, замер, словно у него сели батарейки. Но что удивительно, стоило его спутнице вновь появится в дверях, как он опять ожил, и его лицо озарилось радостью.
           Старуха пошла по нитке его взгляда, села за столик и вновь превратилась в женщину со стройной спиной и густыми волосами.
           Может быть, все-таки следует вернуться на яхту? Хотя бы для того, чтобы выяснить, что замыслила Анна? В памяти Геры вдруг возник давний декабрьский день девяносто восьмого. Метель пригоршнями бросает снег в лицо, серое низкое небо повисло над городом. Холод в груди, и от него не спасает ни шерстяной свитер, ни пуховик. Холод забрался под кожу, когда Анна сказала: «Я останусь ночевать у подруги», – и он понял, что это ложь.
           Как много сегодня вопросов, и вот еще один, из прошлого. Почему десять лет назад та зимняя ночь, в которую нужно было прижиматься друг к другу, лежа под стеганым одеялом, началась холодом, а закончилась еще более жутким холодом, страшным ледяным оцепенением? Как он оказался в кафе? Зачем он поехал к ней домой? И кем в результате стали та милая доверчивая девочка в розовой юбке и тот полный счастливых надежд щеголеватый молодой человек? Что изменила в их жизни холодная декабрьская ночь?

* * *

Часть II
1998

1

           Гера cпрятал в шарф кончик носа, защищая лицо от ледяного ветра.. Ноги заскользили на ледяной лунке, и он едва не потерял равновесие. Отплясывая на льду, задел рукой шедшую навстречу женщину в длинном пальто до пят. Женщина неуклюже отшатнулась от него. Он посмотрел ей вслед. Сутулая фигура, сугроб на воротнике, в руках тяжелые сумки с бугристыми боками. Не иначе как приготовления к Новому Году. Уже пора, на календаре 25-е декабря.
           Яростный порыв ветра залепил снегом лицо. Щурясь, он шел дальше по улице. С нарастающим гулом, подпрыгивая на ледяных кочках, мимо проехал троллейбус. В витрине кафе на углу мигала веселыми огоньками разноцветная гирлянда. Нить гирлянды хотели выложить в виде новогоднего поздравления, но длины хватило только на «С Новым Г» – а дальше следовала бессмысленная извивающаяся загогулина.
           Гера постучал ногой об ногу, сбивая с ботинок снег, и зашел в кафе. Сонная неприветливая гардеробщица взяла у него пуховик, шапку и снова уселась на стул, прицелившись взглядом в сену. Он оказался в темноватом зальчике с клеенчатыми скатертями на столах. Устроился за ближайшим от входа столиком. Подкатила официантка, держа наготове блокнотик и шариковую ручку.
           «Мне ничего не надо, — сказал он ей. – Я просто посижу».
           Она ушла и принялась совещаться с барменом. Гера посмотрел на экран телевизора над барной стойкой. На экране здоровенный негр в красных трусах и перчатках лупил другого, такого же здоровенного, только в синих перчатках и синих трусах. Ударил гонг, и красный, пружинисто подпрыгивая, отправился в свой угол ринга, а синий покачался на канатах и, тяжело ступая, пошел навстречу своему секунданту. Закончился шестой раунд. С началом седьмого вернулась официантка.
           — У нас нельзя просто так сидеть, — сказала она враждебно.
           — На улице жуткая холодина, — ответил Гера. – Погреюсь у вас немного и уйду.
           — У нас кафе, а не зал ожидания, — возразила она, повышая голос. – Заказывайте что-нибудь.
           — Ладно, принесите чаю.
           — С лимоном?
           — С лимоном.
           — Еще чего?
           — Все.
           — Салат? Пирожное?
           — Только чай.
           Официантка ушла. Бармен, приняв у нее заказ, посмотрел на Геру с нескрываемым презрением. «Думают, что у меня нет денег, — решил Гера. – Ну и черт с ними. Пусть думают, что хотят». Закончился седьмой раунд. Камера крупным планом показала лицо синего боксера. Губы разбиты, брови разбиты, вместо глаз – узкие щелочки. «Как из негра сделать китайца», — промелькнуло у Геры в голове. В трех шагах от него сидели, поставив локти на столешницу, двое парней в лыжных костюмах. Они молча пили пиво из бокастых кружек и закусывали соленым арахисом с маленького блюдечка.
           Гера обвел взглядом кафе. Кроме него и парней с кружками в зале сидели еще двое посетителей – парочка в дальнем углу, настолько темном, что если бы не свечка на столе, то Гера бы их не заметил. Огонь свечи бросал отблески на лицо мужчины – широкое, безбровое, с расплющенным носом. Он сильно походил на появившийся в начале 90-х тип «новых хозяев жизни». Бывшие спортсмены, люди без сомнений и эмоций, с твердой установкой на рубль и на лидерство, они почти на десятилетие отодвинули в сторону и власть, и криминалитет. По методам больше примыкали к бандитам, но с тем отличием, что не сидели по тюрьмам и сотрудничество с уголовным элементом считали таким же неприемлемым, как и союз с ментами. Они зарабатывали рэкетом и продажей угнанных из Западной Европы автомобилей. Их в некотором роде можно было назвать российскими пропагандистами комфорта и научно-технического прогресса. Первые иномарки появились у них, первые сотовые телефоны – тоже. Вот и сейчас на столе у безбрового мужчины лежал мобильный с выдвинутой антенной – видимо, он недавно с кем-то разговаривал.
           Парни с пивом бросали взгляды в его сторону и можно было не сомневаться, что их интересует не сам безбровый, а его телефон, без преувеличения предмет всенародной зависти. Если бы у Геры был такой телефон, он бы первым делом, войдя в кафе, выложил его на столик. Тогда уважение со стороны бармена и официантки было бы ему обеспечено. В особенности официантки, так как женщины всех возрастов и социальных слоев тянулись к «новым хозяевам жизни», как цветы к солнцу.
           Девяностые были трудными годами. Пока горстка людей в столице делила власть, жадно вырывая ее друг у друга, вся остальная страна околевала, забытая, растерянная и голодная. На местах, в провинции образовался вакуум, какого не было, пожалуй, со времен большевистского переворота. Заводы встали, местная администрация бездействовала, население из-за безденежья и худых харчей погрузилась в состояние глубокой апатии. Тут и выскочили, как трое из ларца, предприимчивые ребята с крепкими плечами и холодными, водянистыми глазами. У них была воля, энергия и до безобразия простая формула действий: «Найди того, у кого что-нибудь есть, и заставь его поделиться». Первыми им под руку подвернулись индивидуальные предприниматели, новый, робко зарождавшийся в то время социальный класс. Весь частный бизнес, от торговавших пивом и сигаретами ларьков до фирм, пытавшихся прийти на замену обанкротившейся государственной промышленности, должен был отстегивать этим крепким пацанам. Настоящими королями в то время оказались не те, кто в шаткой ситуации сумел наладить какое-то производство и сбыт, а те, кто поигрывая мускулами и желваками, уверенной походкой подчаливал к кассе, чтобы потребовать свою долю.
           Тратили короли с поистине царским размахом. Да и то правда, что копить деньги не имело смысла. Какая-то заначка – сейф с ювелиркой или пачка баксов под паркетной дощечкой – были у каждого, но страсть накопительства, стремление выбиться в наипервейшие богачи, у этих людей отсутствовала. Дело было не только в банковской системе, которую поражал один недуг за другим. Девальвация, «черный вторник», «черный четверг», деноминация – делившим в столице власть нужны были деньги, и они не могли придумать иного способа, кроме как высосать их из населения путем разорения банков и проведения денежных реформ. Главной причиной расточительства королей из провинции было то, что они предпочитали жить сегодняшним днем. В лучшем случае завтрашним. Что произойдет послезавтра, их уже мало интересовало. Серьезная конкуренция вела к тому, что для многих из них послезавтра просто не наступало. Безработных спортсменов все прибывало и прибывало – закрывались спортшколы, тренерам и их воспитанникам приходилось искать себе место под мурманским, вологодским, пермским, хабаровским небом, а частных предпринимателей, за счет которых можно было поживиться, на всех не хватало. Этим людям становилось тесно на неуютных улицах разоренных безвременьем городов. Каждый из них понимал, что дело идет к войне, и пора вооружаться по-настоящему.
           К стартовым пистолетам и обрезам из охотничьих ружей, использовавшимся для устрашения мелких бизнесменов, прибавился боевой арсенал. В руках бывших физкультурников оказалось современное стрелковое оружие, взрывчатка и гранатометы. Снабжали их офицеры и прапорщики, имевшие доступ к армейским складам. Вскоре на ночных улицах началась пальба, загремели взрывы. Для разграничения «подшефных» территорий назначались специальные встречи – «стрелки», которые нередко заканчивались караванами скорых, везущих тела в морг.
           И какой смысл имело в подобной ситуации заниматься накоплением? Разумеется, ни малейшего. Поэтому все свободное от сходок и стрелок время некоронованные короли тратили на удовольствия. Это во многом благодаря им в сознании простого населения рухнул железный занавес. Короли первыми выправили себе загранпаспорта и поехали смотреть, как живет весь остальной мир. Для большинства из них оказалось достаточно Турции и Египта, но нашлись и более любознательные, которые посетили Италию, Францию, США. Вернувшись, они рассказали о своих приключениях, и пусть их истории были лишены художественного блеска, в них присутствовали правдивость и простота, благодаря которой каждый, до кого через третьи, пятые, десятые уши доходили подобные истории, понимал – за кордоном есть жизнь. И чтобы увидеть эту закордонную, незнакомую жизнь, не обязательно быть членом правительства или дипломатом. Теперь туда можно всем.
           Запад в свою очередь не слишком обрадовался новым гостям. Они щедро платили, но вели себя по-скифски. Запад грубости не переносит. Вот почему новой России прежде других ярлыков достался ярлык «царство грубиянов». Он и поныне висит у нас на двери, правда пониже, уступив почетное место двум другим – «сырьевая держава» и «бюрократический беспредел». Есть чем гордиться – у иных стран и одного ярлыка не найдется, а у нас уже целый иконостас.
           Бывшие физкультурники, а ныне короли, пришли от Запада в полный восторг. Особенно им понравились автомобили – новые, блестящие, с кожаными сиденьями и рукоятками переключения передач, к которым не надо было тянуться через полсалона, как в отечественных лоханках. А некоторые модели оказались вообще без таковых – с двумя мягкими педалями, хоть это и было признано большинством голосов «дамским вариантом». Выяснилось, что взять такой автомобиль напрокат, можно по российскому водительскому удостоверению, оставив лишь незначительный залог. Получалось, что цена нового «БМВ» или «Мерседеса» с парой тысяч пробега просто смешная и равна стоимости российского в/у + залог прокатной фирме + взятка погранцам и таможенникам на границе. Набегала сумма, раз в тридцать или сорок меньше реальной стоимости авто. Это был роскошный бизнес, существенная прибавка к тем деньгам, которые давала «опека» частных предпринимателей, то есть рэкет. Кроме всего прочего, это было красиво.
           Появление «БМВ» и «Мерсов» последних моделей, с сияющими боками и сыто рокочущими двигателями, в очередной раз перевернуло сознание отечественных обывателей. Хотя лучше бы оно перевернуло систему дорожного строительства. Но нет – если есть в России что-то незыблемое, вечное, неподъемное, так это узкие, разбитые, отвратительные дороги, по которым и покатили восхитительные «Мерсы» и «БМВ» с физкультурными королями за рулем. А рядом с королем, как известно, всегда есть место для королевы!
           Как потянулись навстречу им женщины всех возрастов и профессий! В женском вопросе короли проявили изрядную разборчивость и хороший вкус. Свои жилища они могли обставлять с чудовищной пошлостью, и в одежде были закоренелыми консерваторами, но в том, что касалось женской внешности, их не нужно было ничему учить. Красота и молодость, в количестве одна штука, всегда сопутствовали «новому хозяину жизни» в часы его досуга. По пути к кафе или ресторану одна рука короля сжимала сотовый телефон, а другая покоилась на тончайшей талии красавицы, одетой в привозные шмотки. Остальные завидовали. И мужчины и женщины. Или, как Гера, пытались понять, как жить человеку с высшим образованием в стране с дико упрощенной экономической дисциплиной? И надолго ли установились такие порядки?
           Шел девятый раунд. Синий негр держался, хотя давалось ему это с невероятным трудом. В перерыве ему разрезали брови, чтобы снять отек вокруг глаз, и приложили к затылку пузырь со льдом. Он вышел на ринг с готовностью драться, но под ураганным натиском противника опять забился в угол и спрятался в глухую оборону. Казалось чудом, что он без нокаута сможет дотянуть до конца раунда.
           Остывал чай в белой чашке с обколотым краем. Выловив ложечкой лимон, Гера отправил его в рот и стал жевать вместе с коркой. Парни в лыжных костюмах заказали еще пива. Один из них громко рыгнул. Второй покрутил башкой, видимо, соображая, в какой стороне туалет.
           Синий продержался и этот раунд. «Сколько всего длится поединок?» — подумал Гера, никогда не интересовавшийся боксерскими боями. Он хотел попросить официантку сделать звук погромче, но тут из дальнего угла послышался женский смех. Смеялась Анна. Ее смех невозможно было с кем-либо спутать, она всегда начинала на высокой ноте и постепенно снижала тон. И если насчет голоса еще можно было как-то ошибиться, то насчет смеха – нет. Гера посмотрел на пару за дальним столиком. Девушка сидела спиной в темном углу, от свечи было мало толку. Но худоба плеч и волосы, длинные прямые волосы, широкой лентой лежавшие на спине, тоже были ее. У Геры учащенно забилось сердце, и во рту появился металлический привкус. Первым желанием было подойти, взять ее за руку и спросить… сказать… Нет, ничего не говорить – молча посмотреть ей в глаза и подождать, что она сама ему скажет. Как представит свою «подружку»?
           Никчемная затея. Он выставит себя глупым ревнивцем, только и всего. Она назовет безбрового своим знакомым – старым, новым, да каким угодно, и в чем ее вина? Разве он запрещал ей общаться со знакомыми мужчинами? Нет. Значит, нужно сидеть и ждать. Догадка, что Анна ему лжет, что она созрела для измены, ни на чем не основаны. Какой-то сверхчувственный детектор в груди у Геры посылает тревожные сигналы, но разве это доказательство?
           Сиди. Жди. Жди и терпи, как тот синий боксер, который в десятый раз выходит на ринг, хотя мог бы попросить своих секундантов выкинуть белое полотенце еще в шестом раунде. Ему все равно ничего не светит. Никто бы его не осудил, ни тренер, ни зрители. Победитель поединка уже известен. Какой смысл драться дальше?
           Анна снова засмеялась. Лицо безбрового, напротив, не выражало никаких эмоций. Точь в точь, как физиономия красного боксера, который шел к своему триумфу с демонстративным спокойствием. Что тут скажешь? Хладнокровная победа – сильная вещь! Ей нечего противопоставить, кроме такого же хладнокровия, демонстрации того, что ты не сломлен морально и не чувствуешь себя побежденным. Так что надо сидеть и ждать. А когда она пойдет к выходу – встать и окликнуть. Взять ее за руку. Или оставить руку в покое? Господи, до чего же трудно повести себя правильно в такой ситуации! Достойно, по-мужски. Не оскорбить ее чувств и сохранить собственное достоинство. Какую же сложную задачку ты мне подкинула, Аня!
           Красный дал синему отлипнуть от канатов и, сделав обманное движение, провел прямой удар левой в челюсть. Синий рухнул на ринг. Нокаут? Рефери склонился над упавшим и начал громко считать, одновременно выбрасывая цифры на пальцах. Синий встал на четвереньки, помотал головой и стал подниматься. Рефери прекратил счет. Держа синего боксера за запястья, рефери заглянул ему в зрачки. Тот кивнул, выражая готовность драться. Поединок возобновился. Остаток раунда синий провел в углу, закрывая лицо перчатками, осыпаемый градом ударов в корпус. Один раз он выстрелил левой, но промахнулся. Ударил гонг. Безбровый подозвал официантку: рассчитываются и сейчас будут уходить. Приготовься сделать то, чего ты раньше никогда не делал.
           Девушка встала, поправила подол платья и повернулась к Гере в профиль. Это была не Анна. Ничего общего. Чужие черты лица, курносый нос, круглые щеки, старше лет на пять, а то и больше. И платья такого у Анны нет, как только Гера сразу не обратил внимания?
           Они ушли, а Гера почувствовал, что легче ему не стало. Как не стало легче синему боксеру, которого еще раз опрокинули в одиннадцатом раунде, и он пролежал на ринге до счета восемь, но все-таки встал. Начался последний, двенадцатый раунд. Бармен тихо переговаривался с официанткой, лыжники нависли над своими кружками, почти касаясь друг друга лбами. Никто, кроме Геры не смотрел на экран. Красный боксер бросился в атаку с такой яростью, словно это был последний в его карьере бой. Ему во что бы то ни стало нужно было завершить встречу нокаутом. Торопливость сыграла с ним злую шутку. Выбегая в центр ринга, он подскользнулся и упал. Приземлился точнехонько на свой красный зад и пару секунд просидел без движения, с выражением крайнего удивления на лице. Затем вскочил и бросился на своего оппонента. Принялся лупить его короткими и длинными сериями ударов, но так и не сумел достать. Синий, натурально превращенный в котлету, ушел с ринга без посторонней помощи.
           Победа красному боксеру была присуждена по очкам. Камера на несколько секунд выхватила лица зрителей. Кто-то был в восторге от затяжной борьбы, кто-то выглядел разочарованным из-за отсутствия эффектного окончания. На трибунах оказалось довольно много женщин. Одну из них показали крупным планом. Юное лицо, бриллиантовые серьги в ушах, тонкая шея, длинные пальцы аплодирующих ладоней. Гера снова вспомнил ее, когда шел по заснеженной улице с мутными огнями фонарей и редкими автомобилями в метельном тумане. Ей бы смотреть мультики и нянчить дома кукол, а она нарядилась, как взрослая, и пришла любоваться на драку.
           Ветер дул в спину, словно подгоняя. На Театральной площади часы показывали четверть десятого, затем табло сменилось на показания термометра. Минус двадцать четыре. К выходным, говорят, ожидается понижение, а в Новогоднюю ночь обещают минус тридцать два.

2

           Гера дошел до остановки, откуда автобусы отправлялись в район, где жила Анна. Он присоединился к запорошенной, похожей на соляные столбы толпе. Время от времени отдельные фигуры оживали и принимались топтаться на месте, согреваясь в движении. На подходящий автобус соляные столбы отреагировали всеобщим волнением. Гурьбой полезли в двери, осыпая друг друга снегом с воротников и шапок. Гера устроился на задней площадке у окна. Снял с руки перчатку и принялся протаивать глазок на заледеневшем стекле. Кто-то тронул его за рукав. Сизоносая, круглая, как шар, кондукторша в стеганом пуховике и шапке диковатого фасона, напоминавшего белый танкошлем, смотрела на него, хитро сощурив левый глаз. Ее толстый подбородок опирался на ворот свитера толщиной в три пальца. На ней было столько одежды, что она с трудом дотягивалась до сумки, висевшей на животе.

           «Оплачивам на проезд», — сказала кондукторша простуженным голосом. Гера купил билет и вернулся к ледяному глазку. Автобус переезжал через мост, за перилами которого сумрачно белела широкая равнина реки, уходящая в глухую черноту с одиноким огоньком вдали – горел фонарь на лодочной станции.
           На той самой лодочной станции, возле которой они с Анной познакомились два с половиной года назад.
           После моста промелькнул ряд двухэтажных фасадов, и все погрузилось во мрак. Въехали в частный сектор, где улицы не освещались с наступлением темноты. Автобус остановился, и на заднюю площадку поднялся парень лет двадцати, в тонкой кожаной куртке, в летних полуботинках, без шапки и без перчаток. В красных от мороза пальцах он сжимал пивную бутылку, на которую даже смотреть было холодно, а он, едва вошел, сразу приложился к ней своими фиолетовыми губами. Расталкивая стоящих в проходе пассажиров, появилась шарообразная кондукторша. «Оплачивам», — обратилась она к парню с бутылкой. Тот улыбнулся влажным от пива ртом и развел руками.
           — Оплачивам, — гнусаво повторила свое требование кондукторша.
           — Нанэ лавэ, мать, — сказал парень и шмыгнул носом. – Вообще ни копья, хоть убей.
           — На пиво нашел, а на билет, значит, нету! – возмутилась кондукторша.
           — Да пивом друзья угостили. Я из гостей еду. Пешком бы прогулялся, да уж очень холодно. Мороз, видно, будет, — ответил парень и поднял край кожаного воротника куртки.
           — На следущей выйдешь, — вынесла кондукторша суровый приговор. – Нечего безбилетно ездить. На безбилетных пассажиров штраф налагается. Или плати штраф, или билет брать надо.
           Она пошла обратно к кабине водителя, толкая и тех, кто справа, и тех, кто слева.
           — Через две остановки выйду, мать! – крикнул ей в спину парень с бутылкой. – А еще одну, так и быть, пешком пройду.
           Кондукторша что-то ответила, но было не разобрать, звук потонул среди тел, одетых в шубы и пальто. Автобус заметно тряхнуло. Следом еще раз. «Переехали через железку», — сообразил Гера. За железнодорожной веткой, соединявшей вокзал с кордовой фабрикой, где работала мать Анны, тянулся перелесок, а затем начинался район, куда он ехал. Гера дождался своей остановки, вышел и направился по скрипучей тропинке вглубь замерзшего в тишине и темноте квартала. Миновал серое здание Дома Культуры, стоянку с заметенными по бамперы автомобилями, двор с хоккейной коробкой. В мрачном подъезде пятиэтажки выставил вперед руки, чтобы не наткнуться на внутреннюю дверь. Где-то на верхнем этаже горела единственная на весь подъезд лампочка. По лестничным пролетам он поднимался сквозь медленно редеющий мрак.
           Дверь ему открыла Зинаида Константиновна, одетая по домашнему обыкновению в хлопковое платье с наброшенной на плечи тонкой шерстяной шалью.
           — Зинаида Константиновна, где Анна? – спросил Гера, забыв поздороваться.
           — Анечка дома, — ответила мать, стягивая на груди концы шали и глядя на Геру ничего не выражающими глазами.
           — Ма, кто там? – раздался из глубины квартиры голос Анны.
           — Гера пришел, — ответила Зинаида Константиновна, освобождая ему дорогу.
           Он стряхнул снег с шапки и переступил порог. Анна выскочила из кухни, оживленная, с блестящими глазами, в фартучке поверх короткого халата, с голыми ногами.
           — Ух, холодно, закройте! – воскликнула она, махая рукой на дверь. – Проходи. Оладьи будешь? Ма, где у нас варенье? Не нахожу, слопали что ли все?
           Щелкнул дверной замок. Гера неторопливо разматывал длинный шарф, слушая доносившиеся из кухни голоса. «В тумбочке посмотри, за кастрюлькой», — звучал бесцветный голос Зинаиды Константиновны. «Ух ты, земляничное – мое любимое! – жизнерадостно вскрикивала Анна. — А где вишневое? Я его тоже хочу!» Гера скинул ботинки с налипшим на каблуки снегом и привалился спиной к вешалке с одеждой. Дома. Печет оладьи. Что я, дурак, себе нафантазировал? Чуть было не начал частное расследование. Хороший бы получился сюжет! Шерлок Холмс и метель. Комиссар Мегрэ в поисках любимой с льдинкой вместо увеличительного стекла. Пора заканчивать читать детективы. И вообще пора заканчивать читать. От чтения разыгрывается воображение и начинает мерещиться всякая дрянь.
           Он вошел в кухню и сел на табуретку в углу, наслаждаясь масляным чадом и мельканием короткого халатика Анны.
           — К подруге не поехала?
           — Не поехала. У нее там какие-то заморочки. Договорились встретиться в другой раз. Подай мне полотенце.
           Зинаида Константиновна сидела по другую сторону стола и пристально, как сова, глядела на развешанную над плитой кухонную утварь: половник, дуршлаг, разделочная доска и варежка-прихватка с обожженными краями.
           — Егор где? — спросил Гера.
           — Второй день в загуле. Приходил сегодня утром, денег просил, — сказала Зинаида Константиновна.
           — Не дала? – поинтересовалась Анна, переворачивая на сковородке оладьи.
           — А что я дам? У меня у самой ничего нет. На заводе не платят. Главный инженер сказал, что скоро вообще всех разгонют.
           — Как разгонят?
           — Так. Никому завод не нужен. Заказов нет. И люди тоже не нужны.
           — И что же делать?
           — Снимать штаны и бегать, — сказала Зинаида Константиновна, не меняя выражения лица.
           — Я серьезно, ма.
           — И я серьезно. Уборщицей пойду работать. Или в ларек продавщицей.
           — В ларек опасно. Грабят их, — вмешался Гера.
           — Тогда уборщицей. Кому я еще нужна?
           — У меня все. Накрывайте на стол. Я к Ирине Ивановне схожу на минутку, — сказала Анна, снимая фартук и бросая его на стол.
           На тарелке рядом с плитой возвышалась горка золотистых оладий. Снятая с огня сковородка перестала шипеть. Дым слоисто покачивался в воздухе. Зинаида Константиновна тяжело поднялась и принялась заваривать чай. Гера отправился в комнату.
           Он постоял около украшенной разноцветными шарами елки, поправил гирлянду на ветке, отодвинул оконную штору. Метель утихла, сыпал мелкий снег.
           Зинаида Константиновна внесла чайник и вазочку с вареньем. Гера достал из шкафа со стеклянными дверцами чайные чашки. Выдвинули круглый стол на середину комнаты. Стол качался, и Гера подложил под одну из ножек кусок картона. Они уже сидели за столом, а Анны все не было. Зинаида Константиновна накрыла оладьи железной миской и полотенцем, чтобы не остыли. Наконец стукнула входная дверь, и появилась Анна. За ней, воровато озираясь по сторонам, вбежала соседская кошка, пушистая Нюська.
           — Вы что, без меня начали? – обиженно спросила Анна.
           — Нет. Сидим, ждем, — ответил Гера.
           — Давайте, давайте, наливайте скорее! Ну-ка, я сама чай разолью. Гера, подавай чашки!
           Зинаида Константиновна ухватила кошку за передние лапы, подняла и усадила к себе на колени. Гера положил на свою тарелку пару оладий и густо полил вареньем. Комната наполнилась приятным ароматом свежего чая.
           — Кисенька ты, кисенька, милая кисуленька, — напевала Зинаида Константиновна, поглаживая кошку и сжимая ладонями ее зажмуренную мордочку.
           — Ма, да брось ты ее, чай остынет!
           — Как же я ее брошу-то, кисеньку хорошую? — пропела Зинаида Константиновна, продолжая тискать животное. – Надо кисю покормить, дать кисе колбасоньки.
           И она отправилась на кухню, унося кошку с собой.
           — Ты звонить ходила? – глядя на скатерть, спросил Гера.
           — Да, — ответила Анна, смешивая на тарелке вишневое варенье с земляничным.
           В окраинных районах телефон был редкостью. В подъезде, где жила семья Анны, на десять квартир был всего один телефонный аппарат – у Ирины Ивановны, их соседки напротив.
           — Подруге звонила?
           — Кому же еще?
           — Ты же сказала, что подруга занята. Ты ведь еще до моего прихода это знала.
           — Ну и что? – Анна смело посмотрела на него в упор, а он шарил рукой по столу и следил за образовывавшимися на скатерти складками.
           — Как-то нелогично получается.
           — Что поделать, такая женская логика.
           — То есть никакой логики?
           — Ну да.
           — Или это не логика, а совсем другое – женская хитрость?
           Гера сам не знал, чего он добивался. Ему хотелось быть спокойным, хладнокровным, но его словно кто-то тянул за язык. Анна пристально посмотрела ему в глаза.
           — Ты меня в чем-то подозреваешь?
           «Остановись, — мысленно скомандовал себе Гера. – Остановись немедленно. Наговоришь чепухи, потом самому будет стыдно».
           — Нет, — ответил он, глядя в тарелку.
           — То-то же, — сказала Анна и принялась за оладьи.
           Вернулась Зинаида Константиновна, без кошки, недовольная.
           — Надо же, не хочет колбасу есть. Избаловала ее Ирина. Жутко балованная кошка. Гера, может ты колбаску будешь?
           — Спасибо, Зинаида Константиновна, я сыт. Еще чаю налью.
           — Ну пей, пей. Сегодня по телевизору какой-то концерт. Надо включить.
           Допили чай, сели смотреть телевизор. Анна и Гера устроились на диване, Зинаида Константиновна на стуле. Кресел в комнате не было, вся мебель была старенькая, поскрипывающая и пошатывающаяся. С тех пор, как на кордовой фабрике семь лет назад начались перебои с зарплатой семья жила бедно. Егор работал от случая к случаю, все, что он зарабатывал, спускал с дружками, а семейные накопления советской поры давно были истрачены. Немного помогала сестра Зинаиды Константиновны, столичная функционерша, которую не утопили ни смена власти, ни закат компартии – она ловко перескакивала с ненадежного судна на новую крепкую палубу – и каждый раз вовремя. Она обожала племянницу и, зная горемычное состояние дел Зинаиды Константиновны, временами присылала денег, не забывая уточнять: «Это для Анечки». Ни о покупке новой мебели, ни о ремонте, который уже не делался лет двадцать, не могло быть и речи.
           Гере нравилось бывать у Анны дома. Он был спартанцем по натуре. Скудная обстановка была для него свидетельством скромности и нематериальных устремлений обитателей. Ему, никогда не знавшему нужды, даже в голову не приходило, что бедность – это не добровольный выбор, а род проклятия, от которого большинство бедолаг пытаются и не знают, как избавиться.
           Один только факт смущал Геру – полное отсутствие книг в доме Анны. Но он был настолько влюблен и так сильно увлечен своей избранницей, что воображал разные небылицы. Он был, например, уверен, что в кармане потрепанного пальто Зинаиды Константиновны лежит читательский билет районной библиотеки. И ему было совершенно все равно, на каком диване сидеть, на старом или на новом, со строптивыми пружинами под ветхой обивкой, или на упругих подушках с пуговками, лишь бы вот так, как сейчас, бок о бок с Анной, в домашней обстановке, с новогодней елкой в углу комнаты, с телевизором, где на экране эстрадный клоун распевает глупистику о зеленом светофоре. А то, что у половины шаров на елке облупилась амальгама, динамик телевизора хрипит и не справляется с низкими частотами, это все пустяки, бытовая мелочь.
           Во дворе раздался автомобильный гудок. Анна вздрогнула и сжала Герину ладонь. Через несколько секунд гудок повторился, настойчиво и протяжно. Гере показалось, что Анна с матерью переглянулись. Впрочем, наверное, показалось, ничего такого не было.
           Снова на улице гудок.
           — Кто так рассигналился? – проворчал Гера, приподнимаясь с дивана.
           — Не надо, не ходи, – попросила Анна, держа его за запястье обеими руками.
           — Чего не надо? – небрежно бросил Гера, высвобождая руку.
           — Не подходи к окну. Пожалуйста.
           — Вот еще. Какой-то придурок переполошил весь дом, а я не могу подойти к окну? Что за ерунда!
           Неясное напряжение возникло в комнате. Гера хорошо это почувствовал – в застывшей фигуре Аниной матери, которая только делала вид, что смотрит телевизор, а главное во взгляде самой Анны, растерянном и, кажется, даже испуганном.
           Гера фыркнул и подошел к окну. Он отодвинув штору и приник к стеклу. И вот, что он там увидел.
           На покрытой свежим снегом дорожке стоял крепко-приземистый, блестящий, как акулий плавник, темно-бордовый «мерс». В лучах фар искрились танцующие снежинки. Передок салона был залит ядовито-фиолетовым свечением приборной панели. У водительской двери, держа руки в карманах короткой дубленки, стоял человек с неприятным плоским лицом. Человек этот пристально глядел на Геру.
           Их молчаливое созерцание длилось недолго. Человек не спеша обогнул автомобиль – снежинки дружно заплясали на фоне его серых брюк – и остановился у сугроба, широко расставив ноги. Гера заметил раздутые, как у быка, ноздри и до странности маленькие, красноватые глазки. «В тон машине, — подумал он.
           — Ты кто такой? – крикнул человек, обращаясь к окну, в котором застыл Гера.
           Голос был сухой, колючий.
           Гера боялся пошевелиться. Комната за его спиной беззвучно замерла.
           — Ты кто такой, я тебя спрашиваю? – снова выкрикнул человек из «мерса».
           Он вынул руки из карманов, показав на мгновение пунцовые ладони – Гере подумалось, что этими ладонями только что били кого-то по лицу – и, зачерпнув из сугроба, слепил снежок. Гера не шелохнулся и тогда, когда снежок ударил в окно – с силой, от которой стекло запело, словно оркестровый барабан.
           — Я понял – ты маска! Ха-ха-ха, с Новым Годом! – не меняя сурового выражения лица, закричал человек, показывая на окно пальцем.
           Он смеялся, но при этом в его облике не менялось ничего – губы, голос, глаза, мелкие красные бусинки – все оставалось холодным, неподвижным.
           Гера отошел от окна.
           — Это к тебе? – спросил он у застывшей на диване Анны.
           Она ничего не ответила. Гера перевел взгляд на Зинаиду Константиновну. Та молча смотрела на экран телевизора, как будто ничего из происходившего ее не касалось – в телевизоре решалась судьба зеленого светофора, и это было важнее всего на свете.
           От удара снежка снова запело стекло в оконной раме. Гера стоял посреди комнаты, чувствуя, что очутился в музее восковых фигур.
           — Кто этот человек внизу? – спросил он Анну.
           Восковая фигура Анны повела глазами по комнате. Остановив свой взгляд на вазочке с вареньем, она открыла рот и произнесла искусственным голосом:
           — Я же тебя просила. Зачем ты подошел?
           — Ты бы меня еще под диван попросила забраться. Или спрятаться в шкаф.
           — Очень смешно.
           — Куда уж смешнее.
           Раздался долгий требовательный звонок в дверь. Кукла Анны вздрогнула, фигура Зинаиды Константиновны зашевелилась на стуле. Музей восковых фигур стал медленно оживать.
           — Ма, скажи ему, что меня нет дома, — попросила Анна тем же гуттаперчевым голосом.
           Ожившая фигура Зинаиды Константиновны встала и пошла, шаркая по полу тапками.
           — Кто там? – громко спросила она, зачем-то прикладывая ухо к двери.
           — Зинаида Константиновна, откройте! – раздался из-за двери знакомый колючий голос.
           — Виктор, это ты?
           — Я. Открывайте дверь.
           — Зачем? Анечки дома нет!
           — Открывайте. Я знаю, что она дома.
           — Нет ее, ушла. С подружками сегодня встречается.
           — Открывайте или я дверь выломаю!
           — Я правду говорю. Уходи, Виктор.
           «Надо быть совершенной дурой, чтобы так разговаривать с человеком из «мерса», — подумал Гера. – Мастера движущихся восковых фигур, видимо, преуспели в изготовлении внешнего облика и внутреннего механизма, но недалеко продвинулись в области искусственного интеллекта. Вторая кукла хотя бы молчит, так ей легче сойти за умную».
           Удар в дверь заставил Зинаиду Константиновну отшатнуться. Гера даже испугался – не слетела бы восковая голова с плеч! Как-никак материал непрочный и, кто его знает, рассчитана ли конструкция на резкие движения с большой амплитудой? Но он, видимо, зря волновался. Зинаида Константиновна бесстрашно уперлась плечом в дверь и последующие удары выдерживала стойко, хотя дверь тряслась и едва держалась на петлях, а косяк трещал и плевался щепками и штукатуркой. «Прекрати!» — выкрикнула Зинаида Константиновна. Впрочем, скорее не выкрикнула, а выдохнула, будто стыдила соседскую кошку, разбросавшую по полу селедочные головы.
           За дверью на время затихли. Восковой мозг Зинаиды Константиновны сообразил, что там готовится что-то сокрушительное, чего ни ей, ни двери с разбитым косяком уже не выдержать. Она отлипла от двери и, потирая ушибленное плечо, покинула свой боевой рубеж. Вытолкала наблюдавших за борьбой с невидимым врагом Геру и Анну в комнату и закрыла ведущую в прихожую дверь.
           Пока она совершала перегруппировку сил в своем лагере, на лестничной клетке также завершили свой маневр и, как только между коридором и комнатой был воздвигнут заслон, на входную дверь обрушился удар неслыханной силы. Стоявшие в комнате услышали треск, грохот падающей двери, затем быстрые шаги на кухню, в комнату Егора и обратно в прихожую.
           — Где он? – рявкнул голос совсем рядом, так что все трое в комнате вздрогнули.
           Спохватившаяся Зинаида Константиновна повернула фиксатор на дверной ручке. В ответ ручка бешено затряслась и колючий голос – что удивительно, в нем не слышалось ни тени волнения – потребовал:
           — Открывайте!
           — Здесь никого нет, — отозвалась Зинаида Константиновна.
           «Опять восковой интеллект дает сбой. Лучше бы сказала, что вызвала милицию. Хотя там, наверняка, знают, что в квартире нет телефона».
           На дверь обрушилась новая серия ударов. Гера с тоской смотрел на хлипкую дверную ручку. Вряд ли она долго выдержит. Но хлипкая ручка оказалась на удивление прочной. Враг бил в дверь руками и ногами, молотил с разбега, а дверь стояла не шелохнувшись – так, словно по ней невинно скребли коготком с обратной стороны.
           Вдруг с треском разорвались обои над головой, и по стене пошла горизонтальная трещина. Не выдержала плита межкомнатной перегородки. Вслед за горизонтальной трещиной образовалась вертикальная, и обозначился прямоугольник стены, который обещал рухнуть, если строптивая ручка будет держать дверь до последнего.
           Выглядело так, словно музей восковых фигур был отделен от зрителей прочным занавесом, и вот настала пора этот занавес уронить.
           — У него там что, бульдозер? – вполголоса спросил Гера, глядя на расширяющуюся трещину на стене.
           — Он бывший мастер спорта по вольной борьбе, — прошептала восковая фигура Анны. – Так что почти бульдозер.
           — Замечательная новость! К одним под Новый Год приходит Дед Мороз с подарками, к другим – мастер спорта по вольной борьбе!
           Гера посмотрел на стол, соображая, чем можно воспользоваться для самообороны? Мельхиоровые вилки, ножичек для масла, увесистый чайничек, которым, если изловчиться и садануть с размаху…
           С вилкой и чайником против бульдозера? Ну-ну. Это все равно, что с разбегу налететь на стену. Тут никакая голова не выдержит – ни восковая, ни костяная.
           Куклы снова замерли, будто у них иссяк завод, или в их восковые мозги не было заложено, как реагировать в сложившейся ситуации. А может, им попросту нравилось стоять, наблюдая, как кренится стена, рвутся обои, дрожит посуда на стеклянных полках шкафа. Лица у кукол были такими безучастными, что казалось их выражения не изменятся даже когда враг ворвется в музей, то есть в комнату – и начнет отрывать им восковые руки, ноги, головы. Но первым делом он примется, конечно, не за них…
           В темном проеме двери, которая вела в комнату Зинаиды Николаевны, мутно синел прямоугольник окна. Гера вошел в комнату и сразу увидел то, что его интересовало. Он пересек комнату, щелкнул шпингалетами и, дернув на себя высокую, дребезжащую стеклом дверь, оказался на балконе. Грудь обжег морозный воздух, ноги по щиколотки утонули в снегу.
           Балкон выходил на пустырь, с сугробами и серой лентой пустого шоссе за ним. Гера перелез через ограждение и повис на балконных перилах. Сосчитал до трех и разжал пальцы. Падение длилось на удивление долго. Он почувствовал, как ноги вошли в мягкий глубокий снег, и его сжало, словно пружину. Под ним что-то хрустнуло, лицо ткнулось в снег, и он с размаху ударился зубами о собственное колено.
           «Встать!» — раздалась команда, и Гера не сразу сообразил, что это его собственный голос. «Командуй сколько хочешь, а я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, — ответил он. – Да и не хочу. В снегу хорошо. Останусь здесь до утра, а лучше – до весны…»
           Во рту появился привкус крови. Стало холодно ушам и макушке. Он встал и оказался по пояс в снегу. Увидел протоптанную через пустырь тропинку и стал выбираться из сугроба. Тропинка вела к шоссе, мимо пятиэтажки с редкими огнями в окнах и безобразно распахнутыми ртами темных подъездов.
           Гера дал проглотить себя холодному рту и, стоя перед пахнущей кошками дверью, надавил на кнопку звонка. За дверью чем-то пошуршали, затем сказали: «Уходите». Гера пошел наверх и там, в конце лестничного пролета, почувствовал приступ тошноты. Схватившись рукой за батарею отопления, он согнулся, пережидая приступ. Разгибаясь, с удивлением заметил, что не почувствовал, горячая батарея или холодная – словно он держался не за кусок металла, а за лапу плюшевого медведя.
           На втором этаже ему открыли. Седой мужик в семейных трусах и майке-алкоголичке впустил его в квартиру и показал рукой на дверь освещенной гостиной. Но Гера прошагал на кухню и лег там на полу. Вошедшему за ним мужику он сказал: «Вызывай скорее…» – и запнулся от пронзившей поясницу боли. «Милицию?» – донесся из темноты голос. «Скорую», – сказал Гера, испытывая желание сплюнуть накопившуюся во рту кровь.

3

           Пока мужик ходил звонить, Гера неподвижно лежал в темноте. Руки и ноги были в порядке, в голове тонко, противно звенело, а вот со спиной творилось что-то неладное. Было такое чувство, что вместо позвоночника вдоль спины продернули кусок колючей проволоки – грубой, кривой и холодной. Передние зубы шатались, из десен сочилась кровь.
           «Едут», — сказал мужик, входя в кухню. Кто-то у него за спиной попытался протиснуться следом, но мужик вытолкнул человека в коридор, закрыл дверь и щелкнул выключателем. Ярко зажглась лампочка без абажура. Гера зажмурился. Когда он открыл глаза, мужик сидел у стола, скрестив ступни под табуретом.
           — Упал я. С балкона, — произнес Гера. – А балкон чужой.
           Мужик кивнул и спросил, сделав ударение на втором слоге:
           — Высоко?
           — Третий этаж.
           Мужик взял со стола пачку сигарет без фильтра, поискал взглядом спички и закурил.
           — С моим корешем история была, — начал он, выпуская из ноздрей косые струйки дыма. – Он к одной бабе ходил. Та жила на восьмом этаже. Вот раз они набухались и пошли на балкон покурить. Кореш когда выпьет, его все на подвиги тянет. Он и говорит бабе: «Хочешь, я стойку на руках сделаю?» «Где?» «Да прямо тут, на перилах!» Она, дура, нет бы его остановить, давай еще подначивать: «Слабо, Серый, не сделаешь». Он скинул пиджак, взялся за перила, подпрыгнул и… улетел с балкона. Баба, естественно, в шоке – мужик разбился, пить теперь не с кем. Короче, кабздец веселью. Посмотрела вниз, а Серый-то недалеко улетел. Соседи на седьмом этаже приварили к перилам крюки – хотели цветочные горшки на них повесить. Вот он за эти крюки-то и зацепился. За один штаниной, а за другой ребром. Ему больно, но он молчит, как партизан. Боится, что кто-нибудь из знакомых увидит и жене настучит. Он же на соседней улице живет, его тут каждая собака знает. Жена у него ревнивая, убить может. Тогда он бабе и говорит: «Вытаскивай меня отсюда. Я у тебя на балконе бельевую веревку видел. Делай петлю и кидай вниз. Только тащи меня не за ногу, а за голову. Не хочу, — говорит, — вниз головой под балконом болтаться».
           Приходят, короче, соседи снизу домой и видят интересную картину. У них за окном повешенный мужик болтается. Причем как-то странно. Ноги на перилах лежат, а верхняя половина то вверх, то вниз ездит. Они бегом на балкон. Видят, мужик еще живой. Лицо, правда, уже синее, и пена изо рта идет, но руками еще дергает и глаза открывает. Они давай его из петли вынимать, но не тут-то было… Сверху веревку тянут и орут пьяным голосом: «Не трожьте его, это мой мужик!» Ну, они веревку перерезали, и Серого сняли. Вот он сидит у них в комнате, осматривается. Одной рукой за бок держится, другой шею трет. Видит, люди добрые, обстановка культурная. Дайте, говорит, чего-нибудь обезбаливающего. Вежливо так говорит, чтобы хороших людей дурным словом не обидеть. Соседи оказались сообразительные и говорят, водки у нас нет, извините, зато есть коньяк. Будете? Буду, говорит Серый. Приносят ему бутылку, красивую, как будто с выставки. Наливают треть стакана и говорят, что это, мол, очень дорогой коньяк из Франции. Серый просит долить ему до полного и засаживает залпом весь стакан. И что ты думаешь? Не понравился ему коньяк. Сивухой какой-то отдает. Наша сорокоградусная, говорит, в сто раз лучше. В общем, посмотрел он на соседей, поблагодарил и пошел обратно к своей бабе на восьмой этаж. Не стал коньяк допивать. А от крюка у него до сих пор вмятина осталась. Он когда натрескается, то задирает рубашку и всем ее показывает. Это я, говорит, с восьмого этажа падал. Некоторые ему не верят. Он тогда обижается».
           Гера приподнял голову и сплюнул накопившуюся во рту кровь. Мужик напомнил ему милицейский жезл, черно-белую палку, которой машут гаишники на перекрестках. Черные носки, белые колени, черные трусы, белая майка. В памяти неожиданно всплыло выражение, слышанное им когда-то давно – «точка невозврата». Приступ тошноты и боли в спине прошел, и Гера силился понять, где он находится по отношению к этой самой точке? Миновала она или нет? Воспоминание о лице с красными бусинками вместо глаз говорило, что точка пройдена, что хуже уже не будет. Колючая проволока в спине и тело, казавшееся чужим, возражали. Еще не все последствия ночи успели заявить о себе. Рано судить о том, куда он оказался заброшен.
           Раздался звонок в дверь. Приехала скорая. В кухне появился врач в круглых очках и поварском колпаке. Врач походил на белого гиганта на двух черных штанинах-столбах. С ним вошла медсестра, юная крашеная блондинка с пластиковым чемоданом в руке. Выслушав Герин рассказ о падении, врач отправил медсестру за носилками.
           На носилках Гера придерживал себя за затылок и продолжал плеваться кровью. Несли его водитель скорой и мужик из квартиры. Поворачивая между лестничными пролетами, они высоко поднимали носилки, и Гера видел грязный потолок с прилипшими к штукатурке горелыми спичками. Помнится, была в детстве такая забава, он и сам жег в подъезде спички, энергичным броском приваривая их к потолку.
           «Легкий ты, носить тебя одно удовольствие!» — послышался чей-то голос и из-за морозной акустики было не понять, кто говорил – водитель или хозяин квартиры.
           В скорой Геру колотил озноб, и он попросил укрыть его чем-нибудь. Медсестра потянулась к пальто, но, взглянув на оплеванную, окровавленную футболку, вытащила из-под сиденья шуршащую клеенку. Гере подумалось, что именно такой клеенкой накрывают мертвецов. Но он не стал возражать, уж очень было холодно. Клеенка совсем не грела, но хотя бы скрыла от медсестры трясучку, охватившую Геру.
           Согрелся он только в больнице. В тусклом углу приемного отделения его переложили на каталку и повезли по длинным коридорам. «Во второе травматологическое» – распорядился голос, принадлежавший дежурному врачу. В полутемной палате его переместили на кровать и до подбородка натянули одеяло. Все делалось молча, со знанием дела, но как-то отстраненно и суетливо, словно главной заботой был не он, а прерванная беседа или остывающий чай в ординаторской. Ничего у него не спросили, не взглянули с участием, будто он был неодушевленным предметом, музейным экспонатом, мамонтовой костью, которую надо не мешкая определить на нужную полку, после чего о ней можно забыть.
           Ему стало так себя жалко – он чуть не пустил слезу. Однако решил не раскисать. Лежал и заставлял себя вспоминать. Но ничего спокойного, уютного в голову не приходило. Возник в памяти мужик на табуретке. Седая макушка, черные усы, белая майка, черные семейники. Ни дать ни взять, милицейский жезл.
           Палата, в которую поместили Геру, была мест на тридцать или на сорок. Все пациенты спали, только в дальнем углу кто-то методично поднимал и опускал забинтованную руку, словно играл в шлагбаум.
           Утром его повезли на снимок. Потом принесли чай и застывшую кашу, напоминавшую фрагмент лунной поверхности. Он познакомился с медсестрой, полненькой, хлопотливой Юлей. Юля познакомила его с уткой. Вскоре пришел врач и сначала убил Геру, а потом наполовину воскресил – и все это словом, с помощью медицинских заключений. Выхватив из-под мышки черный прямоугольник рентгеновского снимка с молочными пятнами в центре, он отыскал взглядом интересующий его фрагмент, обвел его пальцем и сообщил: «Имеем дело с компрессионным переломом. Если не ошибаюсь, то два позвонка в поясничном отделе – шестой и седьмой. А я обычно не ошибаюсь. Сегодня сделаем томографию, и тогда картина окончательно прояснится».
           Взглянув на Геру, который в этот момент стал белее докторского халата, он успокоил: «Могло быть и хуже, вплоть до паралича конечностей. А так, руки-ноги работают. Ну-ка, пошевели пальчиками».
           Гера пошевелил.
           «Замечательно, – сказал врач, опуская край одеяла. – Не унывай, гусар! Починим тебя. Будешь, как новенький».
           Гера смотрел на доктора, читал на его лице какую-то недосказанность и силился понять, что же прозвучало из его уст – приговор или помилование? Увидев, что тот собрался к другому пациенту, схватил подол белого халата и спросил с плохо скрываемым волнением: «Доктор, какие будут последствия?» Доктор высвободил полу халата и сказал строго, но дружелюбно: «Какие еще последствия? В футбол у меня будешь играть. Вот такие последствия».
           Позже, перед самой выпиской, Гера узнал, что попал к одному из лучших специалистов в городе, к человеку не раз вытаскивавшему с того света жертв автомобильных аварий и тяжелых производственных инцидентов. А пока он лежал на койке, совершенно раздавленный тем, что врач прочитал на его рентгеновском снимке и наблюдал жизнь палаты. Он видел, как густо тут все пронизано человеческими эмоциями. Больные капризничают, медсестры раздражаются, и даже доктор, царь и бог в этом пахнущем лекарствами и прогорклой пищей мирке, не в силах утаить то, что иногда он, мягко говоря, не в духе.
           После обеда пришла мать. Увидев, как она входит в палату, Гера разволновался, опасаясь, что за ней последует еще один человек. Он взял с тумбочки железную кружку и приготовился бросить ее в Анну, если та вдруг войдет следом. У присевшей на край кровати матери он спросил: «Ты одна?» Мать кивнула, Гера поставил кружку на место.
           — Сделай так, чтобы она здесь не появлялась, — распорядился он.
           — Она не придет, — сказала мать. – Она дома.
           — Сама себя под домашний арест что ли посадила? – желчно спросил Гера.
           — Не в этом дело. У нее нога сломана.
           Гера вновь ощутил холодок в спине. Враг, пробивающийся сквозь стену, снова возник в его воображении. Неужели?..
           — Она за тобой прыгнула, — продолжила мать. – Ногу себе сломала. Теперь дома в гипсе сидит.
           — Откуда ты знаешь?
           — Зинаида приезжала. Утром позвонила твоя медсестра, а потом Зинаида приехала. Вещи твои привезла. Сказала, что Ане гипс наложили.
           — Она-то зачем прыгала?
           — Не знаю. Перепугалась, наверное. Как ты? Я все хотела с доктором поговорить, но сказали, что он на операции.
           — Нормально. Жить буду.
           — Бледный ты очень. Болит что-нибудь?
           — Сейчас нет. Что еще Зинаида сказала?
           — Много чего. Ее как прорвало. Обычно молчаливая, а тут не остановишь. Аню ругала. Сказала, что предупреждала ее с самого начала. Уверена была, что все добром не кончится. Давно ей советовала с Виктором расстаться.
           — Когда они встречаться начали?
           — Зинаида говорит, около месяца.
           — С ним что?
           — Ничего. Они решили на него не заявлять. Деньги будут требовать. Зинаида у меня консультировалась, сколько все это стоит.
           — Что сколько стоит? Сломанная нога?
           — Моральный ущерб, лечение. Еще он им дверь сломал.
           — Хватит. Не желаю больше об этом слышать. Ни о Викторе, ни о Зинаиде, ни о сломанной двери, ни об этой…
           — Я ей тоже так сказала. Это не наше дело, сами разбирайтесь. Я тебе борщ принесла, будешь?
           Мать пошуршала полиэтиленовым пакетом и достала поллитровую банку с пластмассовой крышкой.
           — Теплый еще, — сказала она, трогая банку рукой.
           На следующий день Геру упрятали в панцирь. Посмотрев результаты томографии, доктор сказал, что потребуется гипс. «Нужно защитить позвоночник от лишних нагрузок, — объяснил он, стоя над Гериной койкой. – Так что будем делать из тебя Дон Кихота».
           Геру отвезли в перевязочную, раздели до пояса и поставили на ноги. После полутора суток в горизонтальном положении и продолжительных приступов страха он чувствовал себя неуверенно и первое время опасался, что внутри у него что-то вот-вот треснет, ноги откажут, и он рухнет на пол, как марионетка с оборванными нитями. По бокам поставили две капельницы и распорядились, чтобы он держался за них руками. Затем принесли таз, развели в нем похожий на густую сметану гипсовый раствор и достали из стеклянного шкафчика бинты. Замачивая их в тазу, стали обматывать Геру от бедер до подмышек.
           Когда низ панциря был готов, Геру усадили на табурет. Он все так же держался за капельницы, наблюдая, как ловко медсестры орудуют с бинтами и гипсом. Они в этот момент больше походили на скульпторов, чем на медработников. На себя ему тоже любопытно было взглянуть, но в травмотологическом отделении не было зеркала. За полтора часа в перевязочной Гера так устал, что попросил его сразу после лепки уложить в койку.
           Хорошенько он рассмотрел свой гипсовый наряд только дома. Стоя в прихожей и глядя на отражение в овальном зеркале, вспомнил слова доктора о Дон Кихоте. Панцирь действительно напоминал рыцарские доспехи. «Дон Кихот в гипсовых латах, — подумал он. – Медицинский юмор». Постучав пальцем по гулко отозвавшемуся панцирю, подошел к телефону – пора было узнавать у друзей о планах на новогоднюю ночь.
           По всему городу люди запасались шампанским, колбасой, мандаринами, выбирали подарки, тащили по улицам зеленые пахучие елки. Одним словом, готовились отмечать и желать друг другу счастья, здоровья и удачи в новом тысяча девятьсот девяносто девятом году, до наступления которого оставалось всего ничего.

Конец второй части

Конец рукописи